вои  двадцать  тысяч
гладиаторов  смогут  заставить  дрожать  Рим.  Единственное,   на   что   ты
рассчитываешь, это огромная масса рабов, которых слово  "свобода"  привлечет
под твои знамена. Допустим, что число этих  рабов  дойдет  до  ста,  до  ста
пятидесяти тысяч, допустим,  -  чего  никогда  не  будет  -  что  они  будут
благодаря тебе связаны железной дисциплиной, что будут  сражаться  наилучшим
образом, одушевленные мужеством отчаяния. Допустим. Но что это даст? Думаешь
ли ты, что они победят четыреста тысяч легионеров, победивших царей  Азии  и
Африки, являющихся гражданами и собственниками: ведь они будут с  величайшим
ожесточением биться с вами - рабами, лишенными всякого имущества и  несущими
им разорение. Вы будете сражаться,  движимые  отчаянием,  они  -  инстинктом
самосохранения; вы - за права, они - за сохранение собственности. Превосходя
вас численностью, они найдут в каждом городе, в каждой  муниципии  союзника,
вы же - врага. В их распоряжении будут все богатства  государственной  казны
и, что еще важнее, богатства патрициев, с  ними  авторитет  римского  имени,
мудрость  опытных  полководцев,  интересы  всех  городов  и  всех   граждан,
бесчисленные корабли республики и вспомогательные  войска  со  всего  света.
Твоего мужества, твоей твердости, твоего великого ума достаточно  будет  для
того, чтобы внести порядок и дисциплину в толпу  варваров,  упрямых,  диких,
уроженцев самых  различных  стран.  Я  это  только  предположил,  но  и  это
невозможно. Ты - я это признаю - с твоей твердой волей, с твоим умом  вполне
способен командовать  войском,  но  ты  добьешься  лишь  того,  что  скроешь
недостатки твоего войска, как скрывают язвы  на  теле,  чтобы  поколебать  у
противника  надежду  на  победу.  Но,  проявив  чудеса  проницательности   и
доблести, одержишь ли ты победу?
   - Ну так что же! - воскликнул Спартак с беспечностью великого человека. -
Я  встречу  славную  смерть  за  правое  дело,  и  кровь,   пролитая   нами,
оплодотворит поле свободы, выжжет новое позорное клеймо на лбу  угнетателей,
родит бесчисленных мстителей. Вот самое  лучшее  наследство,  которое  можно
оставить потомкам: пример для подражания!
   - Великое самоотвержение, но бесплодная и ненужная жертва! Теперь,  когда
я тебе показал, что средства, которыми ты можешь  располагать,  недостаточны
для достижения цели, я тебе докажу,  что  самая  цель  -  плод  возбужденной
фантазии,  неуловимый  для  человечества  призрак,  который  издали  кажется
близким и живым, но чем более ты его настигаешь, тем  дальше  уходит  он  от
тебя; и когда ты думаешь, что вот-вот поймал его,  он  исчезает  у  тебя  на
глазах. С тех пор как человек покинул леса и стал жить в  обществе,  исчезла
свобода и возникло  рабство.  И  даже  в  самой  нашей  римской  республике,
основанной на власти народа, ты видишь,  что  вся  власть  теперь  полностью
зажата в кулаке небольшой кучки патрициев, владеющих  всеми  богатствами,  а
следовательно,  и  всей  силой,   и   сделавших   власть   над   республикой
наследственной  в  своей  среде.  Разве  свободны  четыре  миллиона  римских
граждан, у которых нет хлеба, нет крова, нет плаща, чтобы укрыться от зимних
холодов? Он" рабы первого, кто пожелает купить  их  голос;  право  голоса  -
единственное наследство, единственное богатство этих нищих повелителей мира.
Поэтому "свобода" - это слово, лишенное смысла, это струна,  которая  всегда
звучит в душе масс и часто, если уметь заставить ее звучать, помогает именно
тирану. Я -  ты  видишь  это,  Спартак,  -  страдаю  от  высокомерной  спеси
патрициев, я сочувствую горю и несчастьям бедных плебеев.  Но  я  вижу,  что
только на гибели первых может  быть  основано  благополучие  последних;  для
того, чтобы уничтожить господство  касты  олигархов,  надо  подлаживаться  к
страстям народа, но держать его в узде, руководить им с железной  твердостью
и с величайшей властностью.  И  так  как  человек  человеку  волк,  так  как
человеческий род судьбой разделен на волков и ягнят, на коршунов и  голубей,
на пожирающих и пожираемых, то я уже  сделал  свой  выбор  и  поставил  себе
задачу:  захватить  власть  и  переставить  судьбы  обеих   сторон,   сделав
угнетателей угнетенными, пожирающих - пожираемыми.
   - Значит, ты. Цезарь, одушевлен отчасти моими же чувствами.
   - Да, и я чувствую сострадание к гладиаторам и жалость к рабам, к которым
я всегда милостив. Когда  я  устраивал  народу  зрелища,  то  я  никогда  не
позволял, чтобы гладиаторы варварски убивали друг друга ради  удовлетворения
диких инстинктов плебса; но для достижения цели, которую я себе поставил,  -
если только я сумею достичь ее - мне необходимо  гораздо  больше  искусства,
чем  насилия,  ловкости  -  больше,  чем  силы,  смелости   и   осторожности
одновременно, как неразлучных спутников на опасном пути. Я чувствую, что мне
суждено достигнуть большой высоты, я хочу ее достигнуть и  достигну.  И  так
как мне выгодно использовать  встречающиеся  на  пути  силы,  подобно  реке,
которая, собирая в свое лоно все попадающиеся на ее пути потоки,  впадает  в
море', бурная и могучая, то я обращаюсь  к  тебе,  Спартак:  желаешь  ли  ты
оставить безумную  мысль  о  невозможном  восстании  и  стать  вместо  этого
помощником  и  спутником  Цезаря?  У  меня  своя  звезда   -   Венера,   моя
прародительница, которая ведет меня по тропе жизни и предвещает мне  высокую
судьбу. Раньше  или  позже  я  получу  управление  какой-либо  провинцией  и
начальство над легионами, я буду  одерживать  победы,  получать  триумфы,  я
стану  консулом,  буду  сокрушать  троны,  покорять   народы   и   подчинять
государства...
   Цезарь был  в  чрезвычайном  возбуждении;  его  лицо,  озаренное  блеском
сверкающих глаз, взволнованный голос и  решительный  тон,  полный  глубокого
убеждения, на мгновение очаровали Спартака.
   Цезарь остановился, и Спартак, освободившись от власти красноречия своего
собеседника, спросил строгим глубоким голосом:
   - А потом?
   В глазах Цезаря сверкнула молния, и он, побледнев от  волнения,  дрожащим
голосом, но решительным тоном ответил:
   - Д потом.., власть над всем  миром!  Короткое  молчание  последовало  за
этими словами.
   - Так брось же это дело, -  сказал  Цезарь  спустя  несколько  мгновений,
совершенно успокоившись. - Оно обречено  на  гибель  при  самом  зарождении.
Метробий  сейчас  донесет  обо  всем  консулам.  Убеди  своих  товарищей  по
несчастью перетерпеть все, с тем, чтобы у  них  осталась  надежда  завоевать
свои права путем законным, а не с  оружием  в  руках.  Будь  моим  другом  и
последуй за мной в моих походах; ты получишь начальство над храбрыми бойцами
и  тогда  сумеешь  показать  в  полном  блеске  необыкновенные  способности,
которыми тебя одарила природа...
   - Невозможно!
   Невозможно!.. - возразил Спартак. - От  всей  души  благодарю  тебя,  Кай
Юлий, за оценку, данную мне тобой, и за  твое  великодушное  предложение;  я
должен идти путем, указанным мне судьбой, я не  могу  и  не  желаю  покинуть
своих братьев по рабству. Если боги на Олимпе управляют судьбами людей, если
там, наверху, еще существует справедливость, - ибо на земле ее больше нет, -
то наше дело не погибнет. Если же люди и боги будут сражаться  против  меня,
я, как Аякс, сумею пасть не покорившись, мужественно и спокойно.
   Цезарь снова испытал чувство восхищения. Взяв руку  Спартака,  он  крепко
пожал ее и сказал:
   - Да будет так. Если таково твое бесстрашие, я тебе предвещаю  счастливую
судьбу, ибо я знаю, насколько бесстрашие души помогает  избегать  несчастий.
Счастье, играющее во всех делах большую роль, в делах  военных  меняет  свое
лицо  очень  быстро.  Сегодня  вечером  твое  дело  накануне  окончательного
провала, а если фортуна повернется к тебе лицом, оно легко  может  оказаться
завтра очень близким к успеху и триумфу. А теперь поспеши в Капую: я не могу
и не должен помешать Метробию  отправиться  к  консулам  и  разоблачить  ваш
заговор. Ты же постарайся, если счастье на твоей стороне,  попасть  в  Капую
раньше, чем гонцы Сената... Прощай.
   - Пусть боги тебе покровительствуют, Кай Юлий.., и.., прощай. Понтифик  и
рудиарий снова пожали друг другу руки и молча спустились по пустынной  улице
к кабачку Венеры Либитины.
   - Цезарь уплатил по счету и пошел домой в сопровождении своего раба.
   Спартак, созвав  своих  товарищей,  стал  давать  каждому  самые  срочные
приказания:  Криксу  поручил  уничтожить   всякие   следы   заговора   среди
гладиаторов Рима; Арториксу - мчаться в  Равенну  к  Гранику;  а  сам  он  и
Эномай, оседлав двух сильных коней и взяв с собой  пять  талантов  из  кассы
Союза угнетенных, чтобы иметь возможность в пути купить  новых  лошадей,  во
весь опор поскакали через Капуанские ворота в Капую.
   Что  касается  Цезаря,  то  он,  дойдя  до  дому,  узнал,  что  Метробий,
загоревшийся  пламенной  любовью  к  отечеству  вследствие  новых  возлияний
фалернского и встревоженный долгим отсутствием  Цезаря,  пошел  прямехонько,
как он сказал, но зигзагами и извилисто, согласно свидетельству привратника,
к консулу спасать республику.
   Цезарь долго стоял погруженный в  глубокое  раздумье.  Потом  сказал  про
себя:
   - Теперь гладиаторы и гонцы Сената будут состязаться в беге, и как знать,
кто придет первым?
   И после короткого размышления добавил:
   - Как  часто  от  самых  ничтожных  обстоятельств  зависят  самые  важные
события!.. В данном случае все зависит от лошади!

Глава 10

ВОССТАНИЕ

   Капуя, богатая, веселая  столица  Кампаньи  -  самой  плодородной,  самой
цветущей и самой красивой провинции во всей Италии,  в  период,  к  которому
относятся описываемые события, значительно утратила свое прежнее великолепие
и могущество, которое делало ее до  похода  Ганнибала  в  Италию  соперницей
Карфагена и Рима.
   Когда Ганнибал одержал над римлянами  победы  у  Требии  и  Тразименского
озера и нанес им  окончательное  поражение  при  Каннах,  Капуя  перешла  на
сторону победителя, сделавшего из  этого  очаровательного  города  базу  для
своих последующих военных операций. Но очень скоро Ганнибал был побежден,  и
с его поражением закатилась звезда Капуи. Римляне частью  перебили  жителей,
частью изгнали, частью продали в рабство, а город  заселили  колонистами  из
окрестностей - горцами и землепашцами, которые оставались верны Риму.
   С того времени прошло сто тридцать  восемь  лет.  Могучие  усилия  Суллы,
созданные им вокруг  Капуи  колонии  легионеров,  вернули  этому  городу  до
некоторой  степени  былое  благосостояние.  Имея  до  ста   тысяч   жителей,
опоясанная  чрезвычайно  крепкими   стенами,   с   прекраснейшими   улицами,
великолепными  храмами,   богатыми   базиликами,   грандиозными   портиками,
дворцами, термами и  амфитеатрами,  Капуя  своим  внешним  видом  не  только
соперничала с Римом, но и превосходила его. Небо, сияющее над Капуей  вечной
улыбкой, и чудный мягкий климат увеличивали ее прелесть.  В  этом  отношении
природа не была так щедра для семи холмов, на которых  высился  великолепный
вечный город Ромула.
   20 февраля 680 года,  в  час,  когда  солнце,  сплошь  закутанное  массой
облаков, розовых, белоснежных,  ярко-красных,  переливавшихся  фосфорическим
светом, медленно заходило за вершины холмов, в Капуе наблюдалось обычное при
наступлении вечера движение народа. Рабочие заканчивали свою  работу,  лавки
закрывались.
   Граждане,  проходившие   по   широкой   великолепной   Албанской   улице,
останавливались в изумлении при виде мчавшегося  во  весь  опор  со  стороны
Аппиевой дороги отряда из десяти всадников с  декурионом  во  главе.  Лошади
были покрыты грязью и пылью, из ноздрей их шел  пар,  удила  были  сплошь  в
пене, - все показывало, что всадники очень спешили и везли  какое-то  важное
известие.
   - Клянусь скипетром Юпитера Тифатинского! - сказал один гражданин  своему
спутнику, - такую скачку  я  видел  только  много  лет  назад,  когда  гонцы
доставили известие о победе, одержанной Суллой здесь, в  окрестностях  храма
Дианы Тифатинской над консулом Норбаном, сторонником Мария.
   - По-видимому, они из Рима, - сказал один кузнец, снимая кожаный  фартук,
какие обыкновенно носили люди его профессии.
   - Должно быть, новость какая-нибудь? - Или открыты наши планы?  -  сказал
вполголоса, страшно побледнев, один молодой гладиатор своему товарищу.
   Подъехав к дому префекта Меция Либеона, который управлял городом от имени
римлян, всадники остановились. Декурион, соскочив с лошади, вошел в портик и
потребовал, чтобы его немедленно допустили к префекту,  которому  он  должен
передать очень важные письма от римского Сената.
   Между тем вокруг всадников собрались любопытные: одни дивились,  в  какое
жалкое состояние привела людей и лошадей  бешеная  скачка,  другие  судачили
насчет причин прибытия этого вооруженного отряда, третьи старались  завязать
беседу с солдатами.
   Но все попытки и догадки праздных капуанцев не  приведи  ни  к  чему;  из
скудных и отрывистых слов, которые им удалось вытянуть у солдат,  они  могли
только узнать, что отряд  прибыл  из  Рима:  факт,  усиливавший  любопытство
толпы, но нисколько не разъяснявший загадки  В  это  время  несколько  рабов
спешно вышли из дома префекта и бегом направились по разным направлениям.
   - Ого! - воскликнул один капуанец. - Дело, как видно, серьезное.
   - Чтобы узнать это, -  воскликнул  продавец  мазей,  толстый,  жирный,  с
красным лицом, - чтобы узнать это, я охотно дал бы десять банок моих  лучших
румян!
   - Клянусь крыльями Ириды, вестницы богов! Что я там вижу?
   - Где? где?
   - Да вон, на углу Албанской улицы...
   - Да помогут нам вышние боги! - воскликнул, бледнея, торговец  мазями.  -
Ведь это военный трибун!
   - Да, конечно!.. Это - он... Тит Сервилиан...
   - Что это значит?..
   - Да защитит нас Диана!
   В то время, как военный трибун Тит Сервилиан входил в дом префекта, вдоль
акведука, доставлявшего в Капую воду с соседних  холмов,  двигались,  тяжело
дыша, покрытые грязью и пылью, два человека огромного роста, в  которых,  по
их одежде и оружию, можно было узнать гладиаторов.
   Это были Спартак и Эномай. Выехав из Рима ночью с 15-го на 16-е  февраля,
они мчались во весь карьер, меняя лошадей на каждой почтовой станции. Вскоре
их нагнал декурион, он с  десятью  солдатами  мчался  в  Капую  предупредить
префекта о готовящемся восстании. Поэтому  оба  гладиатора  должны  были  не
только отказаться от возможности обмена лошадей, но даже были  вынуждены  по
временам оставлять Аппиеву дорогу и ехать по боковым.
   Тем не менее им удалось купить  двух  лошадей  у  одного  колона,  и  они
поскакали далее по проселочным дорогам. То  блуждая,  то  наверстывая  время
скачкой напрямик, через поле, гладиаторы успели попасть на  дорогу,  ведущую
из Ателлы в Капую.
   Они надеялись, что  перегнали  уже  на  час  гонцов  Сената,  как  вдруг,
приблизительно в семи милях от Капуи, лошадь Спартака, совершенно обессилев,
упала навзничь, увлекая с собою седока; при этом неожиданном  падении  левая
рука рудиария, которой он  пытался  поддержать  бедное  животное,  оказалась
вывихнутой.
   Физическая боль, которую испытывал Спартак, была ничто в сравнении с  его
душевными муками. Это непредвиденное несчастье привело его  в  отчаяние;  он
надеялся добраться до школы Лентула Батиата на полчаса раньше своих  врагов,
а теперь должен  прибыть  после  них,  и  присутствовать  при  окончательном
разрушении того здания, которое он воздвиг неустанным и усердным  пятилетним
трудом.
   Вскочив на ноги,  Спартак  испустил  вздох,  похожий  на  рев  смертельно
раненого льва, и воскликнул отчаянным голосом:
   - Ах, клянусь Эребом!.. Все кончено!..
   Эномай ощупал Спартака, словно желая убедиться, что ничего  серьезного  с
ним не произошло.
   - Что ты говоришь?.. - ответил Эномай. - Как это все может быть  кончено,
пока у нас руки свободны от цепей и мечи у нас в руках?
   Спартак погрузился на некоторое время в молчание; затем, устремив взор на
лошадь Эномая, сказал:
   - Семь миль... Нам оставалось проехать только семь миль, а мы - да  будут
прокляты враждебные нам боги! - должны отказаться от всякой надежды  прибыть
во-время!.. Если бы твой конь мог нас провезти еще три или четыре  мили,  то
остальные мы очень быстро прошли бы пешком; ведь мы выиграли у наших  врагов
час, кроме того им понадобится  по  меньшей  мере  еще  час  после  прибытия
гонцов, чтобы принять меры для разрушения наших планов.
   - Соображение твое правильно, - заметил германец.  -  Но  сможет  ли  это
бедное животное везти нас двоих, да еще рысью, хотя бы только две мили?..
   Осмотр несчастной лошади убедил их в ее  совершенной  непригодности.  Она
задыхалась. От нее шел пар, бока ее судорожно подымались и опускались.  Было
ясно, что и эта лошадь кончила бы  тем  же,  чем  и  первая,  поэтому  после
короткого совещания они решили бросить лошадь и пешком спешить в Капую.
   Эти два изнуренных, ослабевших, несколько дней не евших  человека  шли  с
такой скоростью, что меньше, чем в полтора часа оказались у ворот города.
   Здесь  они  ненадолго  остановились  -  перевести  дыхание  и   несколько
успокоиться, чтобы не привлечь внимания стражи при  воротах,  которая  могла
уже  получить  приказ  наблюдать  за  входившими  в  город  и   арестовывать
подозрительных людей.
   Они снова пустились в  путь.  У  обоих  лихорадочно  бились  сердца,  они
дрожали и чувствовали, как со лба катятся капли холодного пота  -  следствие
невыразимой тревоги, приводившей в расстройство их душевные силы.
   Когда они приблизились к воротам, сердце Спартака, никогда не трепетавшее
пред лицом самых серьезных и страшных  опасностей,  билось  теперь  с  такой
силой, что он опасался, как бы оно не разорвалось.
   Двое стражей спали, растянувшись на двух деревянных  скамьях,  трое  были
заняты игрой в кости, а двое болтали друг с  другом,  высмеивая  прохожих  и
путников, входивших в город и выходивших оттуда.
   Какой-то бедной старухе-крестьянке,  которая  несла  несколько  небольших
головок мягкого сыру, уложенных  в  маленькие  круглые  корзинки  из  ивовых
прутьев, один из легионеров сказал иронически:
   - Рано ты идешь на рынок, старая колдунья!..
   - Пусть боги вас охраняют! - смиренно ответила старушка,  продолжая  свой
путь.
   - Посмотри-ка на нее и скажи, - воскликнул насмешливо другой легионер,  -
разве она не похожа на Атропос,  самую  старую  и  самую  страшную  из  трех
Парок!.. А ее лицо не кажется ли тебе похожим на папирус,  скоробившийся  от
огня?..
   - Я не взял бы в рот ее свежего сыра, даже если бы она в придачу дала мне
двадцать сестерций!
   В этот момент Спартак и  Эномай,  с  трепетом  в  сердце,  с  мертвенными
лицами, стараясь  казаться  ниже  ростом,  переступили  ворота,  и  один  из
легионеров сказал:
   - А вот и почетный конвой Парки!..
   -  Эх,  клянусь   Юпитером   Стагором,   эти   двое   грязных   и   худых
бродяг-гладиаторов совсем как будто вышли из Стикса!
   Спартак и Эномай молча и смиренно продвигались вперед и уже прошли первую
арку ворот, внутри которой была  подвешена  кверху  посредством  специальных
цепей спускная решетка, пересекли проход, где помещалась лестница, ведущая к
земляной насыпи и в караульные помещения, и уже готовились войти под  вторую
арку, в которой собственно и находились ворота в город, как вдруг со стороны
города навстречу им появился центурион в сопровождении тридцати легионеров в
полном вооружении -  в  шлемах,  в  латах,  со  щитами,  копьями,  мечами  и
дротиками. Центурион держал в руке жезл - знак своего звания. Войдя под арку
ворот, он закричал так, как кричат при военной команде:
   - К оружию!
   При звуках этого  голоса  сторожевые  легионеры  поспешно  вскочили  и  с
быстротой, какой от них  нельзя  было  ожидать,  выстроились  по-военному  в
боевой фронт.