ть.
   Господствуя на Везувии и на прилегающих равнинах, Спартак заставлял  свои
отряды  ежедневно  подолгу  упражняться  в  тактических   маневрах   римских
легионов, учиться раздвигать и смыкать ряды, сходиться в намеченном  пункте,
делать обходные движения,  поворачиваться  направо  и  налево,  строиться  в
колонну и в три боевые линии, из третьей,  перейдя  через  вторую,  занимать
место в первой линии и так далее. Из труб и  букцин,  отнятых  у  легионеров
Сервилиана, Спартак организовал  небольшой  духовой  оркестр  и  научил  его
играть утреннюю зорю, сбор и сигнал к атаке.
   Таким образом, с прозорливостью искуснейшего полководца используя  время,
которое дал ему противник, Спартак занимался строевым обучением своих солдат
и готовился оказать упорное сопротивление врагу, нападения которого  ждал  в
скором времени.
   И действительно Клодий  Глабр  не  замедлил  явиться.  Едва  собрав  свои
когорты, он большими переходами двинулся против гладиаторов.
   Строгой  дисциплиной,  энергично  проводимой  среди  воинов,  Спартак   в
короткое время сумел завоевать расположение и любовь всех окрестных пастухов
и дровосеков; благодаря этому, уже за день до прибытия Клодия, Спартак  знал
не только "о его приближении, но и с какими силами тот идет  его  атаковать.
Так как он понял, что с тысячей двумястами людей нельзя выступать в открытом
поле против трех тысяч римских легионеров, то он отступил в свой  лагерь  на
Везувий и здесь ждал неприятеля.
   Атака началась после полудня, в двадцатый день пребывания гладиаторов  на
Везувии. Манипула легко вооруженных пехотинцев, рассыпавшись цепью по  лесу,
находившемуся по обеим  сторонам  тропинки,  и  медленно  взбираясь  наверх,
приблизилась к лагерю гладиаторов и пустила в него тысячу стрел;  стрелы  не
принесли большого вреда потому, что стрелки были далеко от  лагеря,  все  же
несколько гладиаторов ранили и в том числе  Борторикса.  Но  в  тот  момент,
когда Спартак приготовился выйти из  лагеря  против  неприятеля,  стрелки  и
пращники быстро отступили, совершенно прекратив наступление.
   Спартак понял, что поражение  Сервилиана  послужило  новому  предводителю
римлян хорошим уроком, что атаки против его лагеря, подобные первой,  больше
не повторятся и что Клодий  прибегнет  к  другим  способам,  чтобы  выманить
гладиаторов с площадки и сразиться с ними в выгодных для римлян условиях.
   Действительно,  легкая  пехота  была  выслана   Клодием   наверх,   чтобы
проверить', находятся ли гладиаторы в своем лагере. Удостоверившись в  этом,
Клодий, очень хорошо  знавший  эти  места,  потер  себе  руки  и  с  улыбкой
удовлетворения, которая так не шла к его толстым,  строгим  губам  и  к  его
брюзгливому, загоревшему лицу, воскликнул:
   - Мышь в ловушке! Через пять дней все они будут в нашей власти.
   Центурионы и опционы, окружавшие его, с  изумлением  посмотрели  друг  на
друга, не понимая слов трибуна, но вскоре им все стало ясным. Тысячу человек
Клодий оставил на широкой дороге у подошвы горы, под начальством  центуриона
Марка Валерия Мессалы Нигера; остальным приказал следовать вверх, по  дороге
на Везувий, вплоть до места, где  начинались  леса  и  извилистая  тропинка,
которая могла быть единственным доступом  в  лагерь  гладиаторов.  Здесь  он
остановил свое войско и, выбрав  удобное  место,  приказал  разбить  лагерь.
Затем он немедленно послал опциона к центуриону  Валерию  Мессале  Нигеру  с
приказанием точно выполнить заранее условленный маневр.
   Этот Маок Валерий Мессала Нигер, ставший потом, через  девять  лет  после
описываемых нами событий, консулом, был молодой человек лет  тридцати  трех,
смелый, честолюбивый и жаждавший  военных  отличий;  он  сражался  во  время
гражданской войны в войсках Суллы и показал там свою доблесть,  а  потом  за
четыре года до тех событий, о которых мы рассказываем, последовал за  Аппием
Клавдием  Пульхром,  посланным  в  Македонию  против  нескольких  восставших
провинций, в частности против фракийцев. В сражениях на Родопских  горах  он
отличился своим мужеством и  был  награжден  за  это  гражданским  венком  и
званием центуриона. Когда новость о  восстании  гладиаторов  пришла  в  Рим,
Валерий Мессала попросил разрешения  отправиться  в  карательную  экспедицию
против гладиаторов, ибо этот гордый патриций принадлежал к числу тех, у кого
мысль о войне с гладиаторами вызывала улыбку презрения.
   Впрочем к жажде славы у Мессалы Нигера  в  данном  случае  присоединилась
другая, тайная причина - страшная ненависть, которую он  питал  к  Спартаку,
ибо он был родственником Валерии Мессалы, вдовы  Суллы.  Когда  весть  о  ее
любовной связи с Спартаком дошла до  него,  он  почувствовал  такой  стыд  и
негодование,  что  не  хотел  больше  видеться  и   здороваться   со   своей
родственницей; по отношению же к подлому  гладиатору,  осквернившему  своими
объятиями имя Мессала, он испытывал глубокую и неугасимую ненависть.
   Получив приказ трибуна Клодия Глабра, Мессала двинулся  со  своими  двумя
когортами вдоль подножья Везувия, огибая гору до тех  пор,  пока  не  достиг
склона, обращенного на Нолу и Нуцерию. Здесь, остановив когорты, он приказал
разбить лагерь.
   Мы не станем описывать как за два часа оба римских отряда на склонах горы
соорудили лагери.
   Как обычно, лагери имели квадратную форму, были окружены рвом и  валом  и
защищены сверху густым частоколом. Быстрота, с которой римляне строили  свои
лагери, их совершенство и безопасность  слишком  хорошо  известны  благодаря
описаниям и похвалам историков  и  военных  специалистов,  нам  пришлось  бы
только повторять эти восхваления.
   Так Клодий Глабр с одной стороны, а Мессала Нигер -  с  другой  к  вечеру
расположились лагерем, заперев два  единственные,  имевшиеся  у  гладиаторов
выхода из их убежища.  Тут  римские  когорты  поняли  план  своего  вождя  и
возликовали  при  мысли,  что  мышь,  действительно,  оказалась  запертой  в
мышеловке.
   Как воин предусмотрительный и благоразумный, Клодий  послал  только  одну
тысячу человек охранять тропинку, которая вела к Ноле, ибо крайняя  крутизна
горы с этой стороны была естественным препятствием для  спуска  гладиаторов.
Большую часть своих сил он сосредоточил у  дороги  со  стороны  Помпей,  где
спуск был несравненно удобнее и откуда  поэтому  с  наибольшей  вероятностью
следовало ожидать атаки.
   На заре следующего дня Спартак, обходя, по своему обыкновению,  площадку,
увидел врагов, расположившихся лагерем  под  скалами,  выходящими  на  Нолу.
Чтобы выяснить положение, он, ив главе  двух  манипул,  стал  спускаться  по
тропинке, ведущей к Помпее. Но не успел пройти и двух миль, как его авангард
обнаружил римских часовых. Спартак остановил свой отряд, а сам дошел до того
места, куда добрался его авангард, и перед  глазами  пораженного  гладиатора
сразу предстал римский лагерь во всей его грозной мощи.
   Неподвижно стоял Спартак, устремив глаза на подымавшийся перед ним вал, и
не говорил ни слова; римский лагерь производил на  него  такое  впечатление,
какое произвело бы на заживо погребенного при пробуждении прикосновение руки
к холодной, тяжелой крышке собственного гроба.
   Римские часовые при первом появлении авангарда гладиаторов дали сигнал  к
тревоге, целая центурия вышла  из  лагеря  и  двинулась,  пуская  стрелы  на
Спартака; а  он,  погруженный  в  скорбь,  от  сознания,  что  он  заперт  и
безвозвратно погиб, не двигался с места  и  не  замечал  дротиков,  которые,
свистя, падали вокруг него.
   Его вывел из неподвижности бывший во главе авангарда декан, сказав:
   - Спартак!.. Что нам делать?.. Нужно или  идти  вперед  и  сражаться  или
отступать.
   - Ты прав, Альцест, - печально ответил рудиарий. - Отступать.
   Римская центурия преследовала гладиаторов некоторое  время,  беспокоя  их
стрелами, но скоро и она, согласно полученному ею приказу, вернулась в  свой
лагерь.
   Достигнув площадки, Спартак призвал к себе Эномая,  Борторикса  и  других
наиболее опытных и отважных командиров. Он изложил, как обстояли  дела  и  в
каком критическом положении они очутились, и спросил,  что,  по  их  мнению,
следовало бы предпринять в таких тяжелых обстоятельствах.
   Эномай, с присущими ему неукротимым мужеством, горячностью и презрением к
смерти, закричал:
   - Клянусь Эринниями!.. Что  нам  остается  делать,  как  не  броситься  с
яростью диких зверей на тот или другой римский лагерь.  Тысяча  погибнет,  а
двести пробьется.
   - Если бы это было возможно! - сказал Спартак.
   - А почему же это невозможно? - пылко спросил Эномай.
   - Я тоже лелеял эту мысль, но очень недолго... Учел ли ты, что  вражеские
лагери расположены как раз там, где крутые и обрывистые тропинки выходят  на
свободную, открытую местность?.. Понял ли ты, что с той или с другой стороны
мы не сможем развернуть наши силы больше, чем на десять рядов?.. Какой  толк
из того, что нас тысяча  двести,  если  сражаться  будет  не  более  чем  по
двадцати за раз?..
   Соображения Спартака были настолько верны и очевидны, что Эномай  не  мог
ничего возразить.
   - Продовольствия у нас только на пять или шесть дней, - продолжал Спартак
после короткой паузы. - Ну.., а потом?..
   Вопрос, поставленный  вождем,  предстал  командирам,  собравшимся  вокруг
Спартака, во всей неоспоримой и угрожающей силе. Семь, восемь,  десять  дней
еще можно было продержаться здесь... А потом?
   Выхода не было... Или сдаться.., или умереть...
   Продолжительно и печально было молчание этих двадцати мужественных людей.
Видеть такой жалкий конец их дела, в тот  момент,  когда,  казалось,  победа
была подготовлена и торжество обеспечено!.. Что значила смерть в сравнении с
таким страшным несчастьем?..
   Спартак первый прервал это печальное молчание, сказав:
   - Идите со  мной.  Обойдем  эту  площадку  и  внимательно  посмотрим,  ре
остается ли еще дороги к спасению, нет ли еще способа,  как  бы  он  ни  был
труден и опасен, выйти из  этой  могилы  живыми,  И  в  сопровождении  своих
товарищей по оружию Спартак приступил к обходу лагеря; он останавливался  по
временам, напоминая льва, запертого в железной клетке, который  с  фырканьем
и, ревом беспокойно ищет способ сломать решетки своей тюрьмы.
   Когда гладиаторы подошли к тому месту, где высочайшей  стеной  подымались
отвесные скалы, отделявшие площадку от вершины горы, Спартак поднял глаза на
эту страшную крутизну и прошептал:
   - Даже белки, и те не  поднялись  бы!..  И  после  короткого  размышления
добавил:
   - А если бы даже мы поднялись?.. Мы только ухудшили бы наше положение.
   Наконец начальники гладиаторов дошли до глубоких пропастей, выходивших на
Сорренто, и остановились у края площадки, чтобы на глаз измерить их глубину.
И почти все в ужасе отвели взоры перед этой головокружительной бездной.
   - Здесь, - заметил один из начальников манипулы,  -  только  камни  могут
достигнуть дна.
   Невдалеке,   сидя   на   земле,   пятнадцать-двадцать   гладиаторов,   по
национальности галлов, сплетали с необыкновенной ловкостью щиты  из  толстых
ивовых прутьев, которые они потом  покрывали  кусками  очень  твердой  кожи.
Блуждающий взор Спартака, все еще погруженного в глубокое раздумье, случайно
упал на эти щиты.
   Видя, что Спартак смотрит на  их  работу,  один  из  галлов  сказал  ему,
улыбаясь;
   - Щитов у нас в лагере не  более  семисот,  и  чтобы  снабдить  остальных
пятьсот наших товарищей щитами, мы придумали сделать их хотя бы  такие...  И
мы будем делать их.., пока у нас будет кожа!
   - Гез и Тетуан щедро  вознаградят  вас  в  будущей  жизни!  -  воскликнул
Спартак, тронутый любовной заботой, побуждавшей этих бедных галлов посвящать
делу освобождения угнетенных все свои свободные  минуты,  все  свои  силы  и
способности.
   - А много у вас еще кожи? - спросил он.
   - Десятка на два щитов!
   - Эту мы достали в Помпее в последнюю нашу экскурсию...
   - Жалко, что кожа не растет, как ивовые прутья в лесах!  Последние  слова
галла поразили фракийца. Он встрепенулся, как будто приготовился  к  прыжку,
и, нагнувшись к земле, набрал горсть ивовых прутьев.
   -  Ax!..  Клянусь  Юпитером,  всеблагим  и  величайшим  освободителем!  -
воскликнул он с сияющим от радости лицом. - Мы спасены!.. - Этот мощный крик
вырвался из глубины его груди.
   Эномай, Борторикс и остальные центурионы, опционы и деканы повернулись  к
Спартаку, и глаза всех устремились на него с выражением вопроса.
   - Что ты сказал? - спросил Эномай.
   - Как это мы спасены? - задал вопрос Борторикс.
   - И кто  нас  спасет?  Кто  говорит?..  Каким  образом?..  -  Послышались
вопросы.
   Спартак, внимательно рассматривавший прутья, сказал,  обращаясь  к  своим
товарищам:
   - Вы видите эти прутья?.. Мы сделаем из них бесконечно длинную лестницу и
один конец ее прикрепим к этой  вот  скале.  Спустившись  но  одному  в  это
глубокое ущелье, мы оттуда выйдем внезапно в  тыл  римлян  и  изрубим  их  в
куски.
   Грустная улыбка недоверия показалась на губах почти  всех  командиров,  и
Эномай, безнадежно покачав головой, сказал:
   - Спартак, ты, право, бредишь!
   - Лестницу в восемьсот или девятьсот футов длиною? - недоверчиво  спросил
Борторикс.
   - Для того, кто сильно желает, - возразил Спартак твердо,  -  нет  ничего
невозможного. Нас тысяча двести человек,  -  за  три  часа  мы  сплетем  эту
лестницу.
   И своими энергичными словами вселяя в других  ту  горячую  веру,  которая
жила  в  нем  самом,  он  приказал,  чтобы  четыре   манипулы   гладиаторов,
вооруженных топорами, немедленно отправились в соседние леса нарубить ивовых
прутьев потолще, а остальные разместились бы на площадке по манипулам в  два
ряда, и запаслись бы веревками, лентами, ремнями, пригодными для  скрепления
разных частей этой необыкновенной лестницы, которую они решили соорудить.
   Меньше чем через час, постепенно начали возвращаться группы  гладиаторов,
ушедшие в лес. Они приносили с собой огромнейшие связки прутьев,  и  Спартак
предложил всем принять участие в этой работе: одним  подготовлять  материал,
другим связывать, третьим  складывать  по  мере  изготовления  эту  чудесную
лестницу, которая должна была принести им спасение.
   Работа  протекала  с  пылом,   равным   степени   опасности,   угрожавшей
гладиаторам;  на  площадке,  где  работала  одновременно   тысяча   человек,
господствовали порядок и тишина.
   За два часа до захода солнца лестница, длиною почти  в  девятьсот  футов,
была готова. Тогда Спартак приказал четырем гладиаторам развернуть  лестницу
для того, чтобы он мог  собственными  глазами  просмотреть  ее  и  проверить
наощупь ее прочность.
   С наступлением сумерек Спартак приказал лагерю  тихо  сняться.  В  каждой
полуманипуле  гладиаторы  сделали  связку  из  своего  оружия,  потому   что
предстоящий спуск не позволял обременять людей лишней тяжестью.  Это  оружие
решено было спускать на веревках, скрученных из обрывков ткани.
   Приказав прикрепить к одному  из  концов  лестницы  два  огромных  камня,
Спартак распорядился потихоньку опустить  этот  конец  в  пропасть.  Фракиец
хотел убедиться, выдержит  ли  лестница  большую  тяжесть:  кроме  этого  он
рассудил, что камни будут прочно держать лестницу на  дне  бездны,  ослабляя
опасное колебание этого хрупкого сооружения.
   Когда приготовления  закончились,  Эномай  первый  приступил  к  опасному
спуску. Обхватив руками верхушку скалы, к которой был прочно привязан  конец
лестницы, гигант германец, слегка побледнев, ибо этот  рискованный  спуск  в
бездну был для  него  новым,  ранее  не  испытанным  видом  опасности,  шутя
проговорил:
   - Клянусь всеведением и всемогуществом Вотана, я думаю, что даже  Геллия,
самая  легкая  из  валькирий,  не  чувствовала  бы  себя  удобно  при   этом
необыкновенном спуске.
   И  пока  он  произносил  эти  слова,  его  гигантская  фигура  постепенно
скрывалась меж скал, окружавших  пропасть.  Вскоре  исчезла  и  его  голова.
Спартак, изогнувшись через скалу, следил глазами за спускавшимся товарищем и
испытывал дрожь в теле при каждом колебании лестницы. Его  лицо  было  очень
бледно, и, казалось, что  душа  его  висела  на  этой  невиданной  подвижной
лестнице.
   Гладиаторы столпились у края площадки; их мысли и взоры были направлены к
пропасти; находившиеся позади поднимались на носки и смотрели  на  скалу,  к
которой была  привязана  лестница;  среди  ночной  тишины  слышалось  только
тяжелое дыхание тысячи двухсот человек, жизнь и судьба которых висели сейчас
на этой хрупкой снасти из прутьев.
   Волнообразное колебание лестницы продолжалось не более трех кинут, но оно
показалось бедным  гладиаторам  тремя  олимпиадами,  гремя  веками;  наконец
всякое колебание прекратилось.
   И тогда тысяча голов  на  площадке,  движимая  одним  побуждением,  одной
мыслью, повернулась ухом в сторону пропасти.
   После  нескольких  мгновений  послышался  глухой  голос,  который  сперва
казался отдаленным и неясным, но постепенно усиливался:
   - Слушай!
   Вздох облегчения, подобный реву или рычанию, вырвался из  всех  грудей...
Это был условный сигнал - Эномай беспрепятственно достиг дна пропасти.
   Тогда, с лихорадочным пылом, гладиаторы начали один за другим  спускаться
по этой удивительной лестнице, которая - теперь это было ясно - вернет  всех
от смерти к жизни, от полного крушения к славной победе.
   Добрых тридцать шесть часов продолжался спуск, и только на  заре  второго
дня все оказались внизу, на равнине.
   Нет нужды описывать, какими выражениями любви и  признательности  осыпали
гладиаторы спасшего их Спартака.
   Но он, призвав гладиаторов к молчанию, приказал каждой манипуле  укрыться
в окрестных скалах и притаиться там до наступления ночи.
   Долгими, как  вечность,  показались  эти  часы  нетерпеливым  бойцам;  но
наконец солнце начало склоняться к западу. Едва стало темнеть,  две  когорты
гладиаторов вышли из своих убежищ,  выстроились  и  двинулись  с  величайшей
осторожностью, - одна под начальством Эномая к морскому берегу,  другая  под
командой Спартака - к Ноле.
   И так как им надо было совершить одинаковый по расстоянию путь, то  почти
в одно время, за час до полуночи, та и другая  зашли  в  тыл  обоих  римских
лагерей.
   Подойдя совсем близко к лагерю Мессалы  Нигера,  Спартак  приказал  своей
когорте остановиться. Он направился к валу лагеря римлян.
   - Кто идет? -  закричал  часовой,  которому  послышался  шум  в  соседнем
винограднике, откуда пробирался Спартак.
   Спартак остановился, не произнося ни слова.
   Невдалеке  проходил  патруль  под  начальством  декана.   Услышав   оклик
часового, декан поспешил к нему, чтобы узнать в чем дело.
   Так как ночь была необыкновенно  тихая,  фракиец  мог  слышать  следующий
разговор, хотя и происходивший вполголоса:
   - Что случилось? - спросил декан.
   - Мне показалось, что какой-то шум раздался среди этих кустов винограда.
   - После оклика "кто идет" ты что-нибудь еще слышал?
   - Нет, как ни прислушивался.
   - Вероятно это была лисица, идущая по следам курицы.
   - Я тоже подумал, что  этот  шум  листьев  произвело  какое-то  животное,
блуждающее по полям.  О  гладиаторах,  конечно,  говорить  нечего,  они  там
наверху и оттуда не выберутся.
   - Я действительно слышал, как центурион повторял, что мышь в мышеловке.
   - О, будь уверен, Клодий Глабр - старый кот,  для  зубов  которого  такой
мышонок, как этот Спартак, - детская игрушка!
   - Ну, конечно, клянусь Юпитером Статором!  И  после  короткого  молчания,
декан продолжал:
   - Стереги же лучше, Септимий, но не принимай лисиц за гладиаторов.
   - Было бы слишком много чести для гладиаторов! - сострил солдат Септимий.
   И снова все стало тихо.
   Тем временем Спартак, глаза которого привыкли к темноте, начал  различать
то, что его интересовало, а именно - форму рва и вала  римского  лагеря.  Он
пришел сюда за тем, чтобы узнать, какие из четырех