характеру и привычкам питал отвращение к бражничеству и разгулу.
   Поэтому на сей раз угощение было умеренным, вопреки желаниям и  аппетитам
большинства сотрапезников, так как  Эномай,  Борторикс,  Вильмир,  Брезовир,
Рутилий и другие были бы непрочь кутнуть как следует.
   Тем не менее на пирушке царило самое сердечное веселье и  самая  живая  и
искренняя дружба... В конце обеда  Рутилий,  подняв  руку  с  чашей,  полной
пенящегося вина, звучным голосом воскликнул:
   - За свободу рабов, за победу угнетенных!  За  здоровье  победоносного  и
непобедимого Спартака! - И осушил чашу  под  рукоплескания  и  одобрительные
возгласы всех товарищей, последовавших его примеру.
   Только Спартак едва омочил губы в своем кубке.
   Когда несколько затих шум рукоплесканий, Спартак в  свою  очередь  поднял
чашу и твердым голосом сказал:
   - За Юпитера всеблагого, величайшего освободителя! За  чистую  непорочную
богиню Свободу, чтобы она на нас обратила свои божественные взоры и  светила
нам и ходатайствовала за нас перед всеми богами, обитающими на Олимпе!
   Все подхватили и выпили, хотя галлы и германцы не верили ни в Юпитера, ни
в других богов, греческих и римских. Поэтому Эномай тоже чокнулся,  призывая
на  помощь  Одина,  а  Крикс  -  взывая  о  благосклонности  Геза  к  войску
гладиаторов  и   их   предприятию.   Наконец   эпирот   Фессалоний,   бывший
последователем Эпикура и не веривший в богов, взяв  в  свою  очередь  слово,
сказал:
   - Я уважаю вашу веру.., и я вам завидую.., но не разделяю  ее  с  вами..,
так как боги - это призраки, созданные страхом народов, о  чем  я  узнал  из
учения  несравненного  Эпикура.  Всякий  раз,  как  нас  постигает   большое
несчастье, выгодно верить в сверхъестественную  силу,  выгодно  прибегать  к
этой вере и черпать в ней силу духа и утешение!.. Но когда вы убеждены,  что
природа творит и разрушает сама по себе, и что, творя, она пользуется  всеми
своими  силами,  не  всегда  нам  известными,  но  все-таки  всегда   силами
материальными, то  как  можно  верить  в  так  называемых  богов?..  Поэтому
позвольте мне, друзья, воздать хвалу нашему  делу  согласно  моим  мыслям  и
убеждениям.
   И после наступившего на миг молчания, он продолжал:
   - За единение душ,  за  смелость  сердец,  за  крепость  мечей  в  лагере
гладиаторов!
   Все присоединились к тосту эпикурейца, выпили с ним  и,  снова  усевшись,
возобновили веселую и оживленную беседу.
   Изящно одетая в пеплум из голубой льняной материи с  мелкими  серебряными
полосками, Мирца, распоряжавшаяся приготовлением обеда, но  не  принявшая  в
нем участия, стояла в стороне, смотря на Спартака ласковыми,  полными  любви
глазами. Ее бледное и обычно грустное лицо, на котором в  течение  последних
дней чаще можно было заметить слезы, чем  улыбку,  в  эту  минуту  светилось
радостью, спокойным счастьем,  столь  тихим,  что  легко  было  понять,  как
кратковременна была эта радость и как  плохо  это  видимое  и  поверхностное
веселье скрывало тайную боль ее страдающего сердца.
   На нее влюбленными глазами смотрел Арторикс; она украдкой и словно против
воли  поглядывала  по  временам  на  мужественного  юношу,   лицо   которого
побледнело и исхудало за эти несколько дней от безнадежной любви.
   Уже долгое время Арторикс не принимал участия  в  веселой  беседе  гостей
Спартака, сидел молча и неподвижно, весь  поглощенный  созерцанием  девушки,
пристально  смотревшей  на  своего  брата.  Эта  глубокая  преданность,  это
безграничное восхищение, которое Мирца высказывала Спартаку, делали  ее  еще
более дорогой и более привлекательной для Арторикса.  Охваченный  восторгом,
он поднялся с места и, набравшись неожиданно храбрости,  воскликнул,  высоко
поднимая свою чашу.
   - Я предлагаю, друзья,  выпить  за  счастье  Мирцы,  возлюбленной  сестры
нашего любимейшего вождя!
   Все выпили, и никто в пылу тостов и  возлияний  не  обратил  внимания  на
яркий румянец, покрывший щеки юного галла, лишь Мирца, вздрогнув  при  звуке
голоса, произнесшего ее имя, быстро повернулась в сторону Арторикса и кинула
на  него  взгляд  благодарности,  смешанный  с  упреком;  затем,  когда  она
сообразила, что  перешла  границы  той  сдержанности,  которую  намеревалась
честно и стойко соблюдать в своем отношении к юноше, ее лицо вспыхнуло,  она
с стыдливым жестом склонила голову и больше не подымала глаз на  гостей,  не
двигалась и не говорила ни слова.
   Еще с полчаса продолжалась пирушка, сопровождавшаяся беззлобными шутками,
вполне пристойным весельем и легкой беседой, как это  бывает  между  людьми,
связанными искренней дружбой.
   Когда друзья Спартака простились с ним, солнце уже клонилось к закату.
   Спартак  проводил  своих  гостей  до  выхода  из  палатки  и,  когда  они
удалились, остался на месте посмотреть на огромный лагерь гладиаторов.
   И, переходя от одной мысли к другой, он подумал о могуществе  магического
слова  "свобод  а",  которое  меньше  чем  в  год  подняло  пятьдесят  тысяч
несчастных, лишенных всякого будущего, всякой надежды, огрубевших  благодаря
своему положению и потерявших человеческое достоинство; это слово подняло их
на высоту первых солдат мира, вливая в их души мужество, самоотверженность и
сознание своего человеческого  достоинства;  он  подумал  о  таинственном  и
непреодолимом  влиянии  этого  слова,  которое  его,  бедного,   презренного
гладиатора, сделало храбрым и страшным вождем могучего войска и влило в  его
душу  способность  победить  всякую  другую  страсть,  даже  благородную   и
сильнейшую любовь, связывающую его с Валерией. Эту божественную  женщину  он
любил вв сто раз больше, чем себя самого, но не  больше,  чем  святое  дело,
которому он посвятил свою жизнь.

Глава 15

СПАРТАК ОДЕРЖИВАЕТ ПОБЕДУ ЕЩЕ НАД ОДНИМ ПРЕТОРОМ И ПРЕОДОЛЕВАЕТ ТЯЖЕЛЫЕ ИСКУШЕНИЯ

   Тем временем в Риме начинали серьезно задумываться над оборотом"  который
приняли дела в Кампанье после вторичного поражения Публия Вариния. Пятьдесят
тысяч вооруженных гладиаторов под начальством человека, в котором  уже  все,
краснея от стыда, были  вынуждены  признать  отвагу,  мужество  и  опытность
являлись полным хозяевами кампанской провинции, в  которой,  за  исключением
нескольких городов, всякая тень власти Рима, всякий след его авторитета  уже
были уничтожены;  эти  пятьдесят  тысяч  вооруженных  гладиаторов,  серьезно
угрожали Самниуму и Лациуму, то есть передовым укреплениям Рима" становились
слишком,  грозной  опасностью,  чтобы  относиться  к  ней  легкомысленно   и
небрежно, Поэтому в комициях этого года управление  провинцией  Сицилией,  а
вместе с ней и ведение войны с гладиаторами были отняты у Вариния и переданы
почти единодушным голосованием народа и Сената Каю Анфидию Оресту.  Это  был
патриций лет сорока пяти, очень опытный в военном деле. За свое  мужество  и
проницательность он  пользовался  большим  авторитетом  и  симпатией  как  у
народа, так и у Сената.
   В первые месяцы 681 года Орест собрал сильное войско  из  трех  легионов:
один состоял из римлян, другой - только из италийцев и третий - из союзников
- далматов и иллирийцев. Эти три легиона представляли силу приблизительно  в
двадцать тысяч человек. В соединении с десятью  тысячами,  спасшимися  после
разгрома при Аквинуме, они образовали армию  в  тридцать  тысяч  бойцов.  Ее
Орест приводил в порядок и обучал в Лациуме.  С  ней  он  обещал  на  голову
разбить Спартака ближайшей весной.
   Весна пришла с изливающим тепло лучезарным солнцем, с чистым синим небом,
с опьяняющим ароматом чудных цветов, с роскошным, ковром зелени,  с  сладким
пеньем разных пернатых, с таинственной истомой бесчисленных  голосов  любви.
Войска - римское и гладиаторское - двинулись: первое из Лациума,  второе  из
Кампаньи, чтобы оросить человеческой кровью зеленеющие поля Италии.
   Претор Анфидий Орест вышел из Норбы и по Аппиевой дороге  продвинулся  до
Фунди. Там он, узнав, что Спартак  двигается  ему  навстречу  по  Домициевой
дороге, расположился лагерем, заняв позиции, на которых он мог  использовать
преимущества своей многочисленной кавалерии, доходившей почти до шести тысяч
человек.
   Через несколько дней Спартак пришел в Формии и раскинул  свой  лагерь  на
двух  холмах,  господствуя  над  Аппиевой  дорогой;  затем  во  главе  своей
трехтысячной конницы он пробрался к лагерю врагов, чтобы ознакомиться  с  их
расположением и узнать их намерения.
   Однако претор Анфидий Орест, значительно  превосходивший  опытностью  тех
полководцев, с которыми до сих пор сражался Спартак,  тотчас  же  вышел  ему
навстречу со своей грозной кавалерией.  После  схватки,  правда  не  имевшей
решающего  значения  и  очень  короткой,  Спартак  должен  был  стремительно
отступить и вернуться в Формии.
   Больше пятнадцати дней Спартак ждал, что неприятель, воодушевленный  этим
легким успехом, перейдет в наступление, но тщетно! Орест был не из тех, кого
легко завлечь в засаду.
   Тогда Спартак решил прибегнуть к одной из тех хитростей, которые приходят
в голову только великим полководцам. Темной ночью,  в  полнейшей  тишине  он
вышел с восемью легионами из лагеря,  оставив  в  нем  Эномая  с  его  двумя
легионами и с кавалерией; всю ночь он шел вдоль морского берега,  забирая  с
собой всех встречных колонов,  крестьян,  рыбаков,  женщин  и  детей,  чтобы
известие о его движении не дошло до неприятеля. Затем быстрым маршем  прошел
через лес, находившийся близ Террацины, и раскинул лагерь на окраине леса, с
тылу неприятеля, в нескольких милях от него.
   Орест  изумился,  увидев,  что  Спартак  обошел  его,  но  осторожный   и
рассудительный, как всегда, он всеми способами постарался сдержать пыл своих
легионов: пращники гладиаторов доходили до самых частоколов римского лагеря,
и солдаты громкими криками требовали, чтобы их вели в бой.
   Спартак в течение восьми дней напрасно пытался вызвать врага:
   Орест оставался на месте, не желая принять бой в неблагоприятных для себя
условиях.
   Но вождь гладиаторов,  искусный  на  всякие  ухищрения,  задумал  извлечь
выгоду из создавшегося положения и из условий местности. В  один  прекрасный
день Анфидий Орест узнал  от  своих  разведчиков,  что  кроме  лагеря  возле
Террацинского леса гладиаторы раскинули еще два  лагеря:  один  -  в  сильно
укрепленном месте между  Фунди  и  Интерамной  и  другой  -  между  Фунди  и
Привернумом.
   Действительно, Спартак, передвигаясь как обычно с крайней быстротой  и  в
ночное время, большим обходным  путем  привел  четыре  легиона,  бывшие  под
начальством Граника, в сторону Интерамны  и  здесь  велел  им  окопаться  на
возвышенном месте: а в это время Крикс со своими  двумя  легионами  занял  и
укрепил указанный Спартаком пункт между Фунди и Привернумом.
   Таким образом вождь гладиаторов совершенно окружил Анфидия Ореста  в  его
лагере и поставил его перед необходимостью либо принять  бой,  либо  сдаться
через восемь дней от голода.
   Положение претора было действительно  тяжелым.  Теперь,  чтобы  выйти  из
этого кольца, он должен был напасть на один из лагерей  гладиаторов,  причем
он даже не мог надеяться на победу,  ибо,  как  ни  кратковременно  было  бы
сопротивление легионов Граника или Крикса, оно во всяком  случае  продлилось
бы не менее трех часов. За эти три часа  либо  Крикс  пришел  бы  на  помощь
Гранику, либо Граник на помощь Криксу. Спартак атаковал бы претора с тыла, и
последним пришел бы Эномай, для того чтобы  превратить  поражение  римлян  в
полный разгром.
   Печальный и озабоченный Орест днем  и  ночью  ломал  голову,  тщетно  ища
выхода из этого опасного положения. Его легионы совсем упали  духом.  Сперва
молотом, а потом все громче они называли претора бездарным и  трусливым:  он
не хотел вести их в бой, когда была надежда на победу, а теперь  они  должны
будут идти на верное поражение и неминуемую смерть.
   В таком положении были дела, когда претор решил прибегнуть к  обману  при
помощи жрецов. К сожалению, к этому средству еще часто прибегают либо слабые
духом, либо хитрецы, которые, играя на страхе и на потребности людей взывать
к сверхъестественным силам, стараются подчинить  себе  сознание  большинства
народа, используя это подчинение для своих темных и корыстных целей.
   По всему римскому  лагерю  было  объявлено  о  больших  жертвоприношениях
Юпитеру. Марсу и Квирину, которые через авгуров  должны  были  научить,  как
спасти римское войско от грозящего поражения.
   Направо от претория, в римском лагере находилось место,  назначенное  для
жертвоприношений.  Там  стоял  круглый  каменный  жертвенник  с  углублением
наверху, в котором зажигался огонь, и с  отверстием,  через  которое  должно
было стекать вино для возлияний; кругом него были  вкопаны  в  землю  шесты,
украшенные гирляндами из роз и других цветов. Туда сошлись жрецы трех богов:
Юпитера, Марса и Квирина. Все трое были в длинных плащах  из  белой  шерсти,
заколотых у шеи большой булавкой, в  остроконечных  шапках,  тоже  из  белой
шерсти.
   Позади них стояли авгуры, одетые  в  обычные  свои  греческие  одежды,  с
изогнутыми жезлами в руках, похожими на нынешние пастушеские  посохи.  Далее
следовали  два  служителя:  один  из  них  подводил  жертвенных  животных  к
жертвеннику и  убивал  их,  а  другой  должен  был  выпускать  кровь  мелких
животных; оба они были в сутанах, отороченных внизу пурпуром и  спускавшихся
с талии до подъема ноги.
   Первый поддерживал правой рукой топор, лежавший на плече, второй сжимал в
руке широкий отточенный кинжал с рукояткой из слоновой кости; у обоих как  и
у всех жрецов, были на голове венки из  цветов,  а  вокруг  шеи  -  ленты  с
кисточками из красной и белой шерсти, спускавшиеся к ногам. Такие же  венки,
ленты и кисточки были на  голове  и  вокруг  шеи  у  быка,  овцы  и  борова,
предназначенных в жертву. Низшие служители культа несли деревянный  молоток,
которым  нужно  было  оглушить  быка  ударом  в  затылок,  священный  пирог,
серебряную коробочку со священным фимиамом, серебряную чашу,  служившую  для
наполнения кадильницы, амфору с вином и патеру - особую чашу  для  священных
возлияний. Последним шел хранитель священных кур, несший  большую  клетку  с
этими священными птицами. Замыкали  шествие  флейтисты,  которым  полагалось
играть во время возлияний. За  жрецами  двигалось  все  римское  войско,  за
исключением солдат, поставленных для охраны ворот лагеря, рвов и частоколов.
   Когда войско с Орестом во главе разместилось вокруг  жертвенника,  жрецы,
совершив предписанные омовения, бросили фимиам в чашки, посыпали  жертвенных
животных мукой и по установленному обряду принесли жертву священным  пирогом
и возлиянием вина; затем один из служителей, подняв голову быка (ибо  только
когда приносили жертву подземным богам, головы  жертвенных  животных  должны
были быть опущены к земле), ударил животное сперва молотком в лоб,  а  затем
прикончил его топором; в то же время  другие  прикалывали  мелких  животных,
кровью которых вскоре был обагрен весь жертвенник; часть мяса  была  тут  же
положена на огонь, пылавший в углублении посреди  жертвенника.  Внутренности
жертв были аккуратно собраны на особую бронзовую дощечку, несколько вогнутую
посредине и укрепленную на четырех подставках из того же металла.
   По  окончании  этих  манипуляций  внутренностями  завладели  авгуры  и  с
серьезнейшим видом занялись определением по ним будущего.
   Хотя знакомство с греческой философией и быстрое  распространение  учения
Эпикура отвлекло в это время  большую  часть  римской  молодежи  от  нелепых
верований в богов и еще более нелепых верований в лживые  фокусы  жрецов,  в
массе народа так сильно вкоренилось чувство преклонения  перед  богами,  что
среди тридцати тысяч человек, собравшихся возле жертвенника, ни  один  звук,
ни одно движение не нарушили священного обряда, который продолжался довольно
долго; только через  полтора  часа  авгуры  смогли  сообщить,  что  знамения
благоприятны для римлян,  ибо  ни  одного  зловещего  пятнышка  нельзя  было
заметить на внутренностях жертв.
   После  этого  жрецы  приступили  к  кормлению  священных  кур,   которых,
вероятно, долго мучили голодом, ибо как только им бросили зерна,  они  стали
есть с величайшей жадностью. Шумными  рукоплесканиями  разразились  солдаты,
увидевшие в чрезмерном аппетите кур явный знак божественного покровительства
Юпитера, Марса и Квирина и готовности всей троицы помогать римскому войску.
   Этих счастливых предзнаменований было достаточно, чтобы вернуть  мужество
в сердца суеверных  солдат.  Тотчас  же  прекратились  жалобы  и  проклятия,
воскресли традиционная дисциплина и вера в начальство. Анфидий  Орест  решил
без  промедления  использовать  это  хорошее  настроение  своих  легионов  и
привести в исполнение задуманный им план -  вырваться  с  возможно  меньшими
потерями из тисков, в которые его захватил Спартак.
   На следующий день после  жертвоприношения  пять  дезертиров  из  римского
лагеря явились в лагерь Спартака, - Приведенные к вождю гладиаторов, они все
по-разному рассказывали одну и ту же историю: претор задумал выйти тайком  в
эту же ночь из своего лагеря, броситься  на  гладиаторов,  стоявших  лагерем
возле Формий, раздавить их, прорваться на Кальви и затем укрепиться в Капуе.
Дезертиры объяснили свое бегство из римского лагеря желанием  избавиться  от
гибели в сражении, так как, говорили они, план Ореста разобьется о  железное
кольцо, в которое Спартак замкнул римские легионы.
   Спартак выслушал с величайшим вниманием рассказы пяти дезертиров, которым
задал множество вопросов, не сводя с них глаз. Этот  взгляд,  проникавший  в
душу, подобно острейшему клинку, смущал и стеснял  дезертиров;  они  не  раз
путались в ответах и говорили не  то,  что  прежде.  После  продолжительного
молчания, в течение которого фракиец, склонив голову на грудь, был  погружен
в глубокие размышления, он поднял голову и сказал, как будто рассуждая сам с
собой:
   - Я понял.., и.., ладно.
   Затем, повернувшись к одному из контуберналиев, стоявшему возле  него  на
претории, он сказал:
   - Поди, Флавий, проводи их в  палатку  и  прикажи,  чтобы  их  хорошенько
стерегли.
   Контуберналий вышел вместе с дезертирами.
   Спартак призвал начальника легиона Артака и,  отведя  его  в  сторону  от
других командиров и контуберналиев, сказал:
   - Эти дезертиры - соглядатаи...
   - Ну? - воскликнул с изумлением молодой фракиец.
   - Они подосланы сюда Анфидием Орестом, чтобы ввести меня а заблуждение.
   - Возможно!
   - Он хочет уверить меня в том, что рассказали дезертиры, а  сам  поступит
как раз наоборот.
   - А пo-твоему, как именно?
   - Вот как: наиболее естественное и логически  правильное,  что  в  данный
момент может предпринять Орест, - так сделал бы на его месте Всякий,  -  это
постараться прорвать наш фронт со стороны Рима,  а  не  Капуи.  Укрывшись  в
Капуе с войском, расстроенным и ослабленным потерями, которые он обязательно
должен понести в бою, он оставит для нас открытым Лациум, и мы сможем  легко
пройти до ворот Рима. Значит он должен пробиваться  в  сторону  Рима,  чтобы
защитить его от наших нападений; Рим - его операционная база, и, имея в тылу
Рим, он с войском, даже более  слабым,  чем  у  него  теперь,  всегда  будет
держать нас под угрозой.  Поэтому  вполне  естественно,  что  он  пойдет  на
отчаянную попытку именно с этой стороны, а не  со  стороны  Формий,  как  он
хочет меня убедить при помощи своих дезертиров.
   - Клянусь Меркурием!.. Ты рассуждаешь правильно.
   - Поэтому сегодня же вечером мы оставим этот лагерь и продвинемся ближе к
Криксу, против которого, если я не ошибаюсь,  завтра  будут  направлены  все
усилия римских легионов. Эномай также снимется  сегодня  вечером  со  своего
лагеря близ Формий и расположится гораздо ближе к неприятелю.
   - Таким образом, ты еще больше сузишь кольцо, сжимающее врагов, -  сказал
с выражением ис