зменил  судьбу  сражения,  -
Вариний был разбит и с немалыми потерями стремительно отступил Дав  легионам
три дня отдыха, Спартак  стал  кружить  по  всему  Лациуму.  Два  месяца  он
потратил на посещение  городов  Анагнии,  Арпинума.  Ферентинума,  Касинума,
Фрегелл и, пройдя Лирис, овладел Норбой, Суэссой-Помецией и  Привернумом,  к
великому  ужасу  римлян,  которые  видели  приближение  разбойника  к  своим
воротам.
   Во время этих набегов Спартак собрал столько рабов и гладиаторов, что  за
два месяца успел сформировать еще два легиона и полностью их вооружить.
   Между тем, с одобрения Сената, Публий Вариний набрал среди пиценов  много
солдат, получил из Рима новые подкрепления  и,  горя  желанием  смыть  позор
понесенных поражений,  в  конце  августа  выступил  из  Аскудума.  Во  главе
восемнадцати тысяч бойцов, большими переходами он  надвигался  на  Спартака.
Спартак, дошедший в эти дни до Террацины,  услыхав  о  приближении  Вариния,
двинулся ему навстречу и нашел его стоящим в  лагере  у  Аквинума.  Накануне
сентябрьских ид (12 сентября) оба войска сошлись и  вступили  в  решительное
сражение.
   Длительной и кровопролитной  была  битва,  но  к  вечеру  римляне  начали
сдавать, колебаться и,  наконец,  под  бешеным  натиском  гладиаторов,  были
вынуждены бежать. Последний натиск был так силен,  что  легионеры  пришли  в
полное расстройство, и победители учинили среди них жестокую резню.
   Вариний отчаянно боролся за поддержание  чести  римского  имени  и  долго
сопротивлялся, но, раненный Спартаком,  должен  был  оставить  в  его  руках
своего коня и благодарить богов за то, что ему чудом удалось спастись. Свыше
четырех тысяч римлян погибло  в  этом  кровопролитном  сражении.  Гладиаторы
овладели оружием, обозами, квартирным инвентарем,  знаменами  неприятельских
легионов и даже взяли в плен ликторов, которые обычно шли впереди претора.

Глава 14

СПАРТАК УСТРАИВАЕТ СМОТР СВОИМ ЛЕГИОНАМ

   После поражения при Аквинуме претор Публий Вариний, собрав остатки  своих
легионов, около десяти тысяч человек, отступил  в  Норбу  и  укрепился  там,
чтобы защищать одновременно и Аппиеву и Латинскую  дороги,  на  случай  если
ненавистный гладиатор, который перевернул все правила  тактики  и  опрокинул
традиции всех наиболее  опытных  полководцев,  несмотря  на  зимние  холода,
осмелится двинуться против Рима.
   Спартак тем временем поставил свои легионы  на  отдых  в  бывших  римских
квартирах.
   Передав  Эномаю  начальство  над  четырьмя  легионами  и   заставив   его
поклясться честью, что он ни в коем случае не двинется из  лагеря,  пока  не
получит  приказа,  Спартак  тайно  выступил  из  лагеря  во  главе   трехсот
всадников, с определенной целью, известной только ему одному.
   Между тем в лагерь под Нолой в течение двухмесячного  похода  Спартака  в
Самниум и Лациум рабы и гладиаторы стекались  толпами,  так  что  Крикс  мог
сформировать еще три легиона по пять тысяч в каждом и  поручил  командование
ими Арториксу, Брезовиру и одному  старому  кимвру.  Этот  кимвр,  по  имени
Вильмир, несмотря на грубость и дикость характера и на пьянство, пользовался
высокой репутацией среди гладиаторов за геркулесовскую  силу  и  за  прямоту
души.
   Легионы, согласно предписанию Спартака, ежедневно выходили упражняться  в
фехтовании, в тактических приемах, в атаках. Солдаты занимались  этим  очень
охотно и старательно. Надежда добиться свободы и  увидеть  торжество  своего
правого дела воодушевляла этих несчастных, насильно оторванных от родины, от
семей, от привязанностей; сознание.,  что  они  идут  под  светлым  знаменем
свободы,   подымало   попранное   чувство   собственного    достоинства    и
облагораживало  их  в  собственных  глазах.  Жажда   мести   за   испытанные
оскорбления воспламеняла в сердцах этих людей желание померяться  оружием  с
угнетателями. Энтузиазм этого молодого войска усиливался  довернем,  которое
гладиаторы питали к своему безгранично  почитаемому,  беспредельно  любимому
вождю.
   Когда в  лагерь  пришло  известие  о  победе,  одержанной  Спартаком  над
легионами Публия Вариния при Аквинуме, радость была  единодушной,  шумной  и
пылкой. Всюду раздавались веселые  песни,  праздничные  клики  и  оживленные
разговоры.
   Эта суматоха и оглушительный шум удивили Мирцу. Она вышла из  палатки,  в
которой проводила почти целые дни, и  спросила  у  проходивших  солдат,  чем
вызвано это ликование.
   - Спартак еще раз победил!
   - Он совершенно разбил римлян!
   - Где?.. Как? И когда?.. - спросила взволнованно девушка.
   - При Аквинуме?
   - Три дня тому назад...
   - Он разбил претора и захватил его коня, ликторов и знамена! В это  время
на преторий явился Арторикс. Он шел  к  Мирце  сообщить  ей  подробности  об
одержанной ее братом победе, но, подойдя к ней, густо покраснел  и  смутился
так сильно, что не знал как начать речь.
   - Так вот.., здравствуй, Мирца, - пробормотал юноша, блуждая  глазами  по
сторонам и теребя перевязь, спадавшую с левого плеча на правый бок, - ты уже
знаешь.., это было при Аквинуме... Как твое здоровье ?
   И после короткою колебания закончил:
   - Так вот, значит, Спартак победил.
   Смущенный Арторикс казался самому себе смешным: язык у него точно  прилип
к гортани, и он был вынужден вытягивать из  себя  слова.  Дело  в  том,  что
Арторикс, эта нежная, чистая душа, так привязанная к Спартаку, с  некоторого
времени испытывал сердечные волнения, каких он никогда не знал  раньше.  Вид
Мирцы его волновал; ее голос вызывал в нем неизъяснимый трепет, а  ее  речи,
казавшиеся сладчайшими звуками сафической арфы, переносили его в  неведомые,
полные неги миры и заставляли забывать обо всем окружающем.
   Сперва он  отдавался  целиком  этим  сладостным  ощущениям,  не  стараясь
разгадать их характер и  источник,  давал  убаюкивать  себя  опьянявшей  его
таинственной гармонии, не понимал и не старался понимать, что происходило  в
его душе.
   С того дня как Спартак отправился в Самниум,  молодому  гладиатору  часто
случалось находиться в палатке вождя возле Мирцы, причем он не знал,  как  и
для чего он приходил туда; часто случалось, что он  как  бы  в  беспамятстве
оказывался посреди поля в нескольких милях от лагеря,  не  имея  возможности
объяснить себе, как он попал туда и о чем он думал, пока шел.
   Мирца, сперва не замечавшая частых  посещений  Арторикса,  всегда  охотно
беседовала с ним, нежно отдаваясь искренней дружбе. Но с течением времени  и
в ее поведении появились странности: она то краснела, то внезапно  бледнела,
обнаруживала волнение, задумчивость и стеснение.
   Тогда юноша принялся внимательно исследовать свою душу и  понял,  что  он
отчаянно влюблен в сестру Спартака.
   И он решил, что причина этого поведения девушки, столь же странного,  как
и его собственное, - ее презрение к  нему;  он  не  подумал,  что  и  Мирца,
подобно ему, могла пройти через  все  волнения  страсти.  Арторикс  не  смел
льстить себя надеждой, что девушка питает к нему любовь, равную той, которую
он испытывает к ней, и вовсе не предполагал, что ее смущение  имеет  тот  же
источник, что и его собственное.
   Таким образом, оба юных существа обрекли себя  на  жизнь,  полную  тайных
страданий и постоянной тревоги. Они (ткались избегать друг друга, желая быть
вместе; принуждая себя не видеться часто, встречались, а встречаясь,  хотели
говорить, но молчали; убежденные в том, что надо расстаться,  -  стояли  без
движения, с потупленными взорами, лишь по временам тайком поглядывая друг на
друга, словно считая это преступлением.
   Поэтому  Арторикс  с  радостью  воспользовался  вестью  о  новой   победе
Спартака, чтобы пойти к палатке фракийца. Он говорил самому себе, что  более
законного основания пойти к девушке не может быть, и старался убедить себя в
том, что из-за глупой щепетильности не сообщить Мирце столь радостную  весть
было бы не только ребячеством, но прямо дурным поступком.
   И он побежал к девушке, с сердцем, трепетавшим  радостью  и  надеждой,  с
твердым  решением  победить  то  волнение.  Ту  странную  робость,   которые
сковывали его, когда он бывал с нею. Он решил "поговорить с ней откровенно и
смело, как подобает мужчине и воину, открыть ей всю свою душу,  так  как,  -
думал он, приближаясь к палатке Спартака, -  это  странное  положение  вещей
должно же когда-нибудь кончиться.
   Но когда Арторикс очутился возле  Мирцы,  все  его  прекрасные  намерения
рассеялись как дым, и он стоял перед ней, как мальчик,  пойманный  на  месте
преступления учителем; поток красноречия, который должен был излиться из его
уст" сразу иссяк; и ему  удалось  произнести  лишь  несколько  бессвязных  и
отрывистых слов, в которых не было ни капли здравого смысла.
   Пламенный румянец выступил на лице девушки, и после небольшого  колебания
она сказала Арториксу слегка дрожащим голосом, силясь придать ему твердость:
   - Послушай, Арторикс,  ну  разве  так  рассказывают  сестре  о  геройских
подвигах брата?
   При этом упреке юноша покраснел и, черпая в нем  мужество,  недостававшее
ему вначале, подробно рассказал девушке обо всем,  что  сообщили  курьеры  о
сражении при Аквинуме, - А Спартак не ранен? - спросила  Мирца,  с  тревогой
следя за рассказом гладиатора. - Правда, не ранен?.. Верно, что с ним ничего
не случилось?..
   - Да нет! Как всегда, он вышел невредимым из всех опасностей.
   - Ах, именно его мужество, которым он  мог  бы  померяться  с  богами,  -
воскликнула слабым голосом Мирца, - и заставляет меня дрожать за него каждый
час, каждую минуту.
   - Не бойся, благородная девушка: пока у Спартака в руке меч, нет  оружия,
которое нашло бы дорогу к его груди.
   - О, я верю, - сказала, вздыхая, девушка, - что он непобедим,  как  Аякс,
но знаю, что он не неуязвим, как Ахиллес.
   - Высшие боги, покровительствующие  нашему  справедливому  делу,  охранят
драгоценную жизнь нашего вождя.
   Тут оба замолчали.
   Арторикс смотрел влюбленными  глазами  на  белокурую  девушку  с  тонкими
чертами лица и изящной фигурой.
   Мирца, устремившая взгляд в землю, не  видела,  но  чувствовала  на  себе
взоры юноши, и этот пылающий влюбленный  взгляд  одновременно  доставлял  ей
удовольствие, беспокойство и смущение.
   Молчание длилось с минуту, но показалось девушке целым веком; она в конце
концов очнулась и, решительно подняв глаза на Арторикса, сказала:
   - Ты сегодня не выведешь свой легион в поле для обучения?
   - О Мирца, тебе  так  неприятно  мое  присутствие?  -  воскликнул  юноша,
опечаленный этим вопросом.
   - Нет, Арторикс, вовсе нет, - возразила с необдуманной пылкостью  девушка
и, тотчас же остановившись и покраснев, как пурпур, прибавила, заикаясь:
   - Дело в том.., так как  ты..,  обычно  так  строго  относишься  к  своим
обязанностям...
   - Чтобы отпраздновать победу Спартака, Крикс  дал  сегодня  полный  отдых
легионам.
   На этом их беседа снова прекратилась.
   Наконец Мирца сделала решительное движение, чтобы вернуться в палатку,  и
сказала, не глядя на гладиатора:
   - Прощай, Арторикс.
   - О, нет, выслушай меня, Мирца, не уходи! Я должен сказать тебе  то,  что
уже давно хочу сказать.., непременно должен  сказать  тебе  это  сегодня!  -
воскликнул торопливо Арторикс, осмелевший при движении девушки; он не  желал
расстаться с ней, не открыв своей души.
   - Что ты хочешь мне сказать? О чем ты хочешь со мной говорить? - спросила
Мирца, скорее опечаленная, чем удивленная словами юного галла.
   - Вот.., выслушай меня.., и прости меня... Я хотел  сказать..,  я  должен
оказать.., но нужно, чтобы ты не обиделась на мои слова.., так как..,  я  не
виноват.., и затем.., уже два месяца...
   Забормотав что-то  бессвязное,  он  остановился.  Но  потом  вдруг  слова
стремительно прорвались подобно потоку, вышедшему из своего русла:
   - И зачем я должен скрывать это от тебя?.. Зачем я должен принуждать себя
скрывать страсть, которую я больше не могу подавлять, которая видна во  всех
моих поступках, в каждом моем слове, каждом взгляде, каждом вздохе?  До  сих
пор меня удерживала  боязнь  оскорбить  тебя,  страх  перед  твоим  отказом,
подозрение, что я тебе противен,  но  теперь  я  не  могу,  не  могу  больше
противостоять очарованию твоего взгляда и твоего голоса, непреодолимой силе,
влекущей меня к тебе; я чувствую, что не могу и не хочу больше жить  в  этих
терзаниях, в этой тревоге... Я люблю тебя, прекрасная Мирца, я  люблю  тебя,
обожаемая Мирца, я люблю тебя  как  наше  знамя,  как  Спартака,  и  гораздо
больше, чем самого себя. Если этой любовью я  оскорбил  тебя,  если  я  тебя
огорчил, прости меня:  таинственная  сила,  более  могучая,  чем  моя  воля,
овладела моей душой, и я не мог, поверь мне, освободиться от ее власти!
   На этом  он  закончил  свою  речь,  произнесенную  дрожащим  от  волнения
голосом, склонил голову и остановился в покорной позе, ожидая с  трепетом  в
душе ее решения.
   Мирца слушала юношу с  очевидным  и  все  растущим  волнением;  глаза  ее
расширились, затем постепенно наполнились крупными слезами.  Когда  Арторикс
кончил, чувства, волновавшие девушку, должно быть, достигли  своего  высшего
предела, так как грудь ее поднималась и опускалась с необычайной  быстротой.
Некоторое время девушка стояла совершенно неподвижно; она уже не  сдерживала
слез, а глаза  ее  с  выражением  мольбы  ласкали  белокурую  голову  юноши,
склонившуюся  к  ней.  После  минутного  молчания  она  ответила  слабым   и
надрывающимся от рыдания голосом:
   - Ах, Арторикс! Было бы хорошо, если бы ты никогда не думал  обо  мне,  а
еще лучше, если бы ты никогда не говорил мне о своей любви...
   - Значит, я тебе безразличен, противен? - грустно спросил  галл,  подымая
сильно побледневшее лицо.
   - Ты мне не безразличен и не противен, великодушный и благородный  юноша.
Самая богатая девушка, самая  знатная  женщина  должна  бы  гордиться  твоей
любовью, но эту любовь., надо, чтобы ты вычеркнул  ее  из  своего  сердца..,
мужественно и навсегда...
   - Но почему? Почему?.. - спросил с тоской,  с  мольбой,  протянув  к  ней
руки, несчастней гладиатор.
   - Потому, -  продолжала  говорить  Мирца  слабым,  заглушенным  рыданиями
голосом, - потому, что ты не можешь любить меня.., потому что  любовь  между
нами невозможна...
   - Что? Как? Что ты сказала? - прервал ее юноша, делая несколько шагов  по
направлению к ней, как бы для того, чтобы схватить ее  за  руки.  -  Что  ты
сказала?.. Невозможна?.. Почему же невозможна?.. - воскликнул он в отчаянии.
   - Невозможна! - сказала твердым, но печальным голосом девушка. - Я говорю
тебе - невозможна!
   И она сделала шаг,  чтобы  вернуться  в  палатку.  Но  так  как  Арторикс
двинулся, как бы желая  последовать  за  нею,  она  остановилась  и,  сделав
повелительный жест правой рукой, сказала подавленным голосом:
   - Именем гостеприимства я прошу тебя никогда  больше  не  входить  в  эту
палатку... Приказываю тебе это именем Спартака!
   При имени обожаемого вождя Арторикс склонил голову, разразившись горькими
рыданиями,  остановился,  разбитый  и   уничтоженный   тяжестью   неожиданно
обрушившегося на него несчастья..
   А Мирца, с лицом бледным и помертвелым от  горя,  едва  сдерживая  слезы,
исчезла в палатке.
   Галл долгое время стоял пораженный, в беспамятстве, шепча только время от
времени едва слышно:
   - Не.., воз.., можна.. Не.., воз.., мож.., на...
   Его вывели из этого состояния громкие  звуки  музыки,  которыми  огласили
воздух оркестры лагеря.
   Схватившись обеими руками за голову, для того, чтобы  заглушить  жестокий
шум в висках, Арторикс, шатаясь, как пьяный, ушел с претория.
   В палатках гладиаторов слышались песни, гимны  и  веселые  клики:  войско
хотело достойным образом отпраздновать победу Спартака при Аквинуме.
   А Спартак тем временем во главе своих трехсот кавалеристов во  весь  опор
мчался по направлению  к  Риму.  Фракиец  счел  рискованным  ехать  днем  по
Аппиевой дороге только с гремя сотнями человек, поэтому он пускался в путь с
наступлением  ночи,  а  на  заре  укрывался  в  лесу  или   в   какой-нибудь
патрицианской вилле, расположенной вдали от  дороги.  Таким  образом,  едучи
быстрой рысью, он в полночь третьего дня, с  момента  оставления  аквинского
лагеря, достиг Лабика. Здесь, велев своей коннице разбить лагерь в тайном  и
безопасном месте, вождь гладиаторов призвал к себе  самнита,  командовавшего
отрядом, и приказал ему ожидать здесь двадцать четыре часа. В  случае,  если
он, Спартак, не  вернется  к  этому  времени,  отряду  надлежит  отправиться
обратно в Аквинум, следуя по той же  дороге  и  тем  же  порядком,  как  они
приехали сюда.
   И он верхом один отправился по дороге в Тускулум.
   На очень живописных  холмах,  окружавших  этот  старинный  город,  стояли
многочисленные виллы римских патрициев, которые  съезжались  сюда  в  летние
месяцы дышать целебным воздухом Лациума.
   В двух милях от города, Спартак спросил у одного  земледельца,  вышедшего
на полевые работы, как проехать к вилле Валерии Мессалы, вдовы Луция  Суллы.
Получив точные указания, он поблагодарил  крестьянина  и,  пришпорив  своего
вороного, направился по указанной дорожке. Вскоре Спартак доехал  до  виллы.
Спустив на лицо забрало, он позвонил привратнику.
   Последний ни за что не хотел будить управителя дома и сообщить  ему,  что
солдат из когорт Марка Валерия Мессалы Нигера армия консула Лукулла,  просит
допустить  его  к  Валерии,  чтобы  передать  ей  от  ее  двоюродного  брата
чрезвычайно важные известия.
   Кое-как  Спартаку  удалось  уломать  привратника,  но   после   короткого
разговора с домоуправителем он убедился, что старый домоуправитель  оказался
еще упрямее привратника.
   Домоуправитель  не  сдавался  ни  на  какие  доводы  Спартака  и  наотрез
отказался разбудить так рано свою госпожу.
   - Ну,  хорошо,  -  сказал,  наконец,  Спартак,  решившийся  прибегнуть  к
хитрости, чтобы добиться своего, - ну хорошо, добрый человек, ты  разбираешь
написанное по-гречески?
   - Я не знаю греческих букв,  хотя  бы  уже  потому,  что  довольно  плохо
разбираю латинские, и потому, что...
   - Но, может быть, в этой  вилле  найдется  хоть  один  раб-грек,  знающий
греческий язык, или кто-либо другой, кто мог  бы  прочесть  рекомендательное
письмо, с которым трибун Мессала направил меня к своей двоюродной сестре?
   Он с тревогой ожидал ответа домоуправителя и  делал  вид,  что  ищет  под
латами пергамент. Если бы в вилл!" нашелся раб, умеющий читать  по-гречески,
он тотчас же сказал бы, что потерял письмо.
   Но домоуправитель  глубоко  вздохнул  и,  покачивая  головой,  с  горькой
улыбкой ответил:
   - Все рабы  сбежали  с  этой  виллы  -  греки  и  не  греки  -  в  лагерь
гладиатора...
   И тут, понизив голос, прибавил с глубоким презрением:
   - Подлого гладиатора, гнусного и проклятого.., да испепелит его всевышний
Юпитер!
   В первую минуту Спартаком овладел гнев, и хотя говоривший был старик,  он
почувствовал искушение его ударить. Но, поборов это  искушение,  он  спросил
домоуправителя виллы Валерии.
   - А почему ты понизил голос, ругая гладиатора?
   - Почему... - ответил в смущении домоуправитель, -  потому,  что  Спартак
принадлежал раньше семье Валерии и ее мужу, великому Сулле, он был  ланистой
их  гладиаторов.,  и  Валерия,  моя  превосходная  госпожа,  -  пусть   боги
покровительствуют и пошлют ей  радость  на  долгие  годы  -  имеет  слабость
считать этого Спартака великим человеком.., и решительно не хочет,  чтобы  о
нем худо говорили...
   - О преступнейшая женщина!.. - сказал Спартак иронически.
   - Эй ты, солдат! - воскликнул домоуправитель,  отступив  на  два  шага  и
измеряя своего собеседника с головы до ног хмурым взглядом,  -  кажется,  ты
осмеливаешься говорить дерзости о моей высокоуважаемой госпоже!
   - Вот тебе на!.. Я совсем и не хочу ругать ее, но  раз  она,  благородная
римская мат