ма?..  Или,
может быть, несчастный, он уже сошел с ума?..
   При этой мысли Спартак вздрогнул,  осмотрелся  кругом,  ища  растерянными
глазами сестру... Но ее уже не было.
   Он поднес руки ко лбу, как бы для того, чтобы сдержать бешеное  биение  в
висках, ими чтобы рассеять туман,  окутавший  его  мозг,  и  прошептал  едва
внятным голосом:
   - О, боги, не дайте мне сойти с ума...
   Мало-помалу он стал приходить в себя и осознавать где он находился.
   Это, конечно была комната его сестры: небольшое ложе стояло в одном углу,
две маленькие скамейки из позолоченного дерева находились у  стен.  Масляная
терракотовая лампа зеленого цвета в виде ящерицы, изо  рта  которой  выходил
зажженный фитиль, освещала комнатку.
   Спартак, еще ошеломленный, едва пришедший в себя и все  еще  находившийся
во власти мысля, что он или грезит или сходит с ума,  коснулся  указательным
пальцем левой руки пламени лампы. Боль ожога убедила его в том,  что  он  не
спит.
   Тогда он попытался усилием воли утишить кипение плоти и полностью вернуть
власть над своими чувствами. Постепенно он  этого  добился,  так  что  когда
через несколько минут вошла Мирца и позвала его, чтобы проводить в  приемную
Валерии, он принял это известие довольно спокойно и бесстрастно, только лицо
его покрылось мертвенной бледностью.
   Мирца заметила это и с тревогой спросила:
   - Что это с тобой. Спартак?.. Не чувствуешь ли ты себя дурно?..
   - Нет, нет..,  никогда  я  не  чувствовал  себя  так  хорошо,  -  ответил
рудиарий.
   В сопровождении сестры, он спустился по узенькой лестнице (рабы в римских
домах жили в верхнем  этаже)  и  направился  к  приемной,  где  его  ожидала
Валерия.
   Приемной называлась комната, в которой  римская  матрона  уединялась  для
чтения, принимала близких друзей, вела интимные беседы.
   Приемная Валерии в ее зимних покоях (в патрицианских  домах  обычно  было
столько же отдельных помещений,  сколько  времен  года)  представляла  собою
маленькую   изящную   комнатку.   Несколько   труб   из   листового   железа
распространяли нежную теплоту, тем более приятную,  чем  более  суровым  был
холод  вне  дома.  Трубы  эти  были  искусно  скрыты  в  складках  роскошной
драпировки из восточной материи, покрывавшей  все  стены.  Дорогая  шелковая
материя голубого цвета свисала вдоль стен с потолка  почти  до  самого  пола
прихотливыми складками и причудливыми фестонами, а поверх этой материи  была
прикреплена, подобно белому облаку, тонкая  белоснежная  кисея,  в  изобилии
усыпанная свежими розами, наполнявшими комнату нежным благоуханием.
   С потолка свисала роскошная золотая лампа с тремя  рожками,  изображавшая
розу  посреди  листьев  -  произведение  греческого  мастера.   Она   только
наполовину рассеивала мрак в комнате и  распространяла  в  ней  голубоватый,
почти матовый свет вместе с тонким запахом арабских благовоний, которые были
смешаны с маслом, насыщавшим фитили лампы.
   В этой комнате, так изящно убранной в восточном вкусе,  не  было  никакой
мебели, кроме ложа или кушетки с одной только спинкой. -  ложе  состояло  из
мягких перьев, покрытых белым и голубым шелком, - нескольких скамеек, обитых
точно такой же материей, и низенького драгоценнейшего комода из  серебра,  с
четырьмя маленькими ящиками, на которых были изображены четыре победы Суллы.
   В этом помещении, уединенном, тихом,  полном  благоухания,  возлежала  на
кушетке в час рассвета прекрасная Валерия, одетая  в  белоснежную  шерстяную
тунику, отороченную  синими  лентами.  Ее  олимпийские  плечи,  руки  словно
выточенные из  слоновой  кости,  и  полуобнаженная  белоснежная  грудь  были
прикрыты черными, густыми, небрежно распущенными волосами. Опершись локтем о
подушку, она поддерживала  голову  маленькой,  как  у  ребенка,  белоснежной
рукой.
   Глаза  ее  были  полузакрыты,  лицо  неподвижно.  Казалось   она   спала;
по-видимому, она была захвачена, увлечена водоворотом мыслей, столь  сладких
и приятных, что ничего не замечала вокруг  себя.  Она  не  шевельнулась  при
легком шуме, произведенном открывшейся дверью, когда Мирца ввела Спартака  и
осталась неподвижной, когда дверь закрылась за ушедшей рабыней.
   Спартак, с лицом бледным, как  паросский  мрамор,  с  пылающими  глазами,
устремленными  на  прекрасную  матрону,  стоял  некоторое  время   молча   и
неподвижно, погруженный в благоговейное созерцание, вызвавшее  в  его  груди
бурный трепет и такое смятение ощущений и чувств, какого ему не  приходилось
никогда испытывать.
   Так прошло несколько минут. Если бы в это время Валерия  пришла  в  себя,
она могла бы ясно расслышать прерывистое и  взволнованное  дыхание  рудиария
Внезапно жена Суллы вздрогнула, будто кто-то ее позвал, будто  ей  сообщили,
что Спартак здесь. Приподнявшись, она села, обратила к фракийцу  свое  лицо,
тотчас же покрывшееся румянцем, и со вздохом удовлетворения  сказала  нежным
голосом - Ах! Ты здесь?
   Пламенем вспыхнуло лицо Спартака при звуках этого голоса; он сделал шаг к
Валерии, сомкнул губы, как бы для того, чтобы говорить, но мог издать только
нечленораздельный и невнятный звук.
   - Да окажут тебе покровительство боги, мужественный Спартак -  сказала  с
милой улыбкой Валерия, овладевая собой. - И.., и.., садись, - прибавила  она
указывая на одну из скамеек На этот раз Спартак собрался с духом и  ответил,
еще слабым и дрожащим голосом:
   - Боги мне покровительствуют гораздо больше, чем я заслужил, божественная
Валерия Они оказывают мне в эту  минуту  величайшую  милость,  какая  только
может выпасть на долю смертного, они дают мне твое покровительство.
   - Ты не только храбр, - возразила Валерия,  в  глазах  которой  сверкнула
молния радости, - ты еще и любезен Затем она  вдруг  спросила  на  греческом
языке - В твоей стране до того, как ты попал в плен ты был одним  из  вождей
твоего народа, не правда ли?
   - Да, - ответил Спартак также на греческом языке, на котором он  говорил,
если не с аттической, то во всяком случае с александрийской изысканностью, -
я был вождем одного из самых сильных фракийских племен в Родопских  горах  У
меня был дом, многочисленные стада овец и быков и плодороднейшие пастбища  Я
был богат, могуществен, счастлив и - поверь мне, божественная Валерия!  -  я
был полон любви, справедлив, милостив и добр..
   Он на миг остановился, а затем продолжал с глубоким вздохом и дрожащим от
сильного волнения голосом - И  я  не  был  варваром,  не  был  презренным  и
несчастным гладиатором!
   Валерию охватило чувство жалости, волнение любви и,  подняв  на  рудиария
сверкающие глаза с выражением ласки и нежности, она  сказала  -  Я  долго  и
часто беседовала с милой твоей Мирцей, я знаю твою необыкновенную храбрость,
и теперь, когда я с гобой разговариваю, я вижу ясно, что  презренным  ты  не
был никогда, а по своему образованию, по воспитанности и по манерам ты похож
скорее на грека, чем на варвара.
   Какое  впечатление  произвели  эти  слова,  произнесенные  очень   нежным
голосом, на Спартака, нельзя передать; он почувствовал, что слезы  увлажнили
его глаза, и прерывающимся голосом ответил - О, будь благословенна , за  эти
милосердные слова.., милосерднейшая из женщин, и пусть высшие боги.., окажут
тебе  предпочтение  перед,  всеми  смертными,  так  как  ты   этого   вполне
заслуживаешь, и сделают тебя счастливейшей из всех людей.
   Валерия тоже была  взволнована:  это  волнение  сказывалось  в  страстном
блеске ее выразительных глаз и в тяжком и частом дыхании.
   Что касается Спартака, - он был вне себя. Он смотрел на  Валерию  глазами
восторженными, преданными и полными обожания, он слушал ее мелодичный голос,
который казался ему гармонией арфы Аполлона,  он  упивался  ее  пылающими  и
страстными глазами, которые, казалось, обещали неизреченные восторги  любви.
И если он не мог верить и действительно не верил обещанию,  которое  жило  в
этих глазах и которое он считал галлюцинацией разгоряченного воображения, он
все-таки не сводил влюбленного взгляда, сверкавшего подобно пылающей лаве, с
божественных глаз Валерии.
   За последними словами  Спартака  наступило  долгое  молчание,  нарушаемое
только тяжелым дыханием матроны и фракийца; между  их  сердцами  установился
какой-то ток единых чувств и мыслей, заставлявший обоих трепетать и  молчать
в смущении.
   Валерия  первая  попыталась  освободиться  от  тягости   этого   опасного
молчания. Она обратилась к Спартаку с такими словами:
   - Не возьмешь ли ты на себя  теперь,  когда  ты  свободен,  -  управление
школой из шестидесяти рабов, которых Сулла хочет обучить гладиаторскому делу
на своей вилле в Кумах?
   - Я готов сделать все, что тебе угодно, так как я твой раб и весь в твоем
распоряжении, - ответил Спартак едва внятным голосом,  устремив  на  Валерию
взор, выражающий чувство нежности и безграничной преданности.
   Валерия некоторое время в молчании пристально  смотрела  на  Спартака,  а
затем встала и, шатаясь, прошлась по комнате. Потом она  остановилась  возле
рудиария и долго смотрела на него без слов. Наконец, сказала чуть  слышно  -
Спартак, будь откровенен, скажи мне что ты  делал  много  дней  тому  назад,
спрятавшись за колонной портика этого дома?
   Точно пламя озарило бледное  лицо  гладиатора.  Он  наклонил  голову  без
ответа, дважды тщетно пытаясь поднять лицо к, Валерии и открыть уста,  чтобы
заговорить. Всякий раз ему мешал стыд, - стыд, который овладел им от  мысли,
что его тайна уж большая не тайна и что Валерия будет смеяться от  души  над
безумным пылом, побудившим презренного гладиатора поднять взор  на  одну  из
самых прекрасных и знатных патрицианок  Рима.  Он  почувствовал  всю  горечь
своего позорного и незаслуженного положения,  проклинал  про  себя  войну  и
гнусное могущество Рима. Он дрожал от стыда, горя и бешенства.
   Спустя  несколько  мгновений  Валерия,  не  понимая  молчания   Спартака,
приблизилась к нему на шаг и спросила его с еще большей нежностью:
   - Скажи мне.., что ты делал?
   Рудиарий, не подымая головы, упал к ногам Валерии и прошептал:
   - Прости!. Прости!.  Прикажи  своему  надсмотрщику  бить  меня  розгами!.
Пошли, чтобы меня распяли на Сессорском поле!.. Я это заслужил...
   - Встань!.. Что с тобой? - сказала Валерия, схватив за  руку  Спартака  и
побуждая его встать.
   - Но я клянусь тебе, что я тебя обожал, как обожают Венеру,  как  обожают
Юнону..
   - А!.. - воскликнула с удовлетворением  матрона.  -  Ты  приходил,  чтобы
взглянуть на меня...
   - Прости меня... Прости меня... Молиться на тебя приходил я.
   - Встань,  Спартак,  благородное  сердце,  -  сказала  Валерия,  голосом,
дрожащим от волнения, сжимая с силой руку С пар гака - Нет, не здесь,  здесь
у твоих ног, мое место, божественная Валерия...
   С этими словами он схватил край ее туники и стал его целовать в страстном
порыве.
   - Встань, встань, не для тебя это место, - прошептала вся дрожа Валерия.
   Спартак, покрывая пылкими поцелуями руки Валерии, встал и, глядя  на  нее
влюбленными глазами, повторял будто в бреду хриплым и полузадушенным голосом
- О божественная!., божественная!., божественная Валерия!..

Глава 6

УГРОЗЫ, ИНТРИГИ И ОПАСНОСТИ

   - Скажи мне, наконец, - говорила Эвтибида, развалившись на  груде  мягких
пурпуровых подушек в эксгдре своего доада, - знаешь ты что-нибудь или нет? -
Есть ли у тебя в руках ключ к этой путанице?..
   Собеседником te был мужчина лет  пятидесяти,  с  безбородым,  женственным
лицом, сплошь покрытым морщинами, плохо скрытыми под гримом белил  и  румян.
По одежде в нем легко можно было угадать актера.
   - Желаешь ли ты, чтобы я тебе сказала, какого мнения я о тебе,  Метробий?
Я всегда тебя очень мало ценила, теперь же и вовсе не считаю человеком.
   - О, клянусь маской Мома, моего покровителя! - возразил  актер  скрипучим
голосом - Если бы ты не была, Эвтибида, более прекрасной, чем Диана, и более
пленительной, чем Киприда, то, даю тебе честное слово Метробия,  задушевного
друга Корнелия Суллы - я бы рассердился. Если бы это не ты так  говорила  со
мною, то, клянусь Геркулесом-победителем, я просто  ушел  бы,  пожелав  тебе
доброго пути к берегам Стикса!
   - Но что ты все-таки сделал? Что ты разведал об их планах?
   - Вот.., я тебе скажу... Я узнал много - и ничего...
   - Что означают твои слова?..
   - Будь терпелива, - я тебе все объясню Надеюсь, что  ты  и  не  подумаешь
сомневаться в том, что я - старый  актер  на  мимических  ролях,  в  течение
тридцати лет исполняющий женские роли  на  народных  представлениях,  владею
искусством  обольщать  людей,  особенно  когда  эти   люди   -   варвары   и
невежественные рабы или еще более невежественные  гладиаторы,  и  когда  для
достижения своей цели я имею в воем распоряжении такое верное средство,  как
золото...
   - И вот потому, что я не сомневаюсь в твоей ловкости,  я  тебе  дала  это
поручение, но. - - Но.., но пойми,  прекраснейшая  Эвтибида,  что  если  моя
ловкость должна была сказаться в раскрытии  заговора  гладиаторов,  то  тебе
придется испытать ее на чем-нибудь  другом,  так  как  заговора  гладиаторов
нельзя открыть, раз они ничего не замышляют.
   - Возможно ли это?
   - Это верно, это несомненно, прекраснейшая девушка.
   - Однако, два месяца тому назад гладиаторы были в заговоре,  организовали
тайный союз, имели свой пароль, условные знаки приветствия и свои  гимны  и,
по-видимому, замышляли восстание, нечто вроде бунта рабов в Сицилии.
   - И ты серьезно верила в возможность восстания гладиаторов?
   - А почему нет?.. Разве они не умеют сражаться и не умеют умирать?
   - В амфитеатрах...
   - Но именно потому, что они умеют сражаться  и  умирать  для  развлечения
народа, они могут сражаться и умирать для завоевания свободы.
   - Эх!.. Во всяком случае, если между ними и составлялся заговор, то  могу
тебя заверить, что теперь заговора у них уже больше нет.
   - Ax!.. - сказала с легким вздохом красавица-гречанка, задумавшись.  -  Я
не знаю причин этого.., и даже боюсь узнать их, - Тем лучше!.. Я их не  знаю
и не имею никакой охоты узнавать.
   - Гладиаторы сговорились между собой и  выступили  бы,  если  бы  римские
патриции, враги существующих законов и Сената, взяли  на  себя  командование
над ними, - Но так как эти римские патриции, как бы подлы они  ни  были,  не
оказались настолько низкими, чтобы стать во главе гладиаторов.,.
   - Однако был такой момент...  Довольно,  нам  больше  незачем  заниматься
этим. Скажи мне, Метробий...
   - Сперва удовлетвори  мое  любопытство,  -  сказал  актер,  -  откуда  ты
получила сведении о заговоре гладиаторов?
   - От одного грека.., моего соотечественника, тоже гладиатора...
   - Ты, Эвтибида, на земле более могущественна, чем Юпитер на  небе.  Одной
ногой ты попираешь Олимп олигархор, другой - грязное болото черни...
   - Ах, я делаю все возможное, чтобы добиться...
   - Чтобы добиться чего?..
   - Чтобы добиться власти! - воскликнула дрожащим голосом Эвтибида, вскочив
на ноги, с лицом искаженным от гнева, с глазами, горящими зловещим  блеском,
и с выражением  столь  глубокой  ненависти,  смелости  и  неукротимой  воли,
которого никак нельзя было ожидать от этой изящной и грациозной  девушки.  -
Да,  чтобы  добиться  власти,  стать  богатой,  могущественной,  чтобы   мне
завидовали.., и, - прибавила она вполголоса, но с еще большей силой, - чтобы
иметь возможность отомстить.
   Метробий, хотя он и привык ко всяким притворствам на сцене, с  изумлением
смотрел на искаженное  лицо  Эвтибиды,  ?  она,  овладев  собою  и  внезапно
разразившись звонким смехом, воскликнула:
   - Не правда ли, я продекламировала бы роль Медеи,  если"  и  не  так  как
Галерия  Эмболария,  то  во  всяком  случае  недурно.  Ты  окаменел,  бедный
Метробий, и хотя ты - старый, опытный комедиант, ты навсегда  останешься  на
ролях женщин и мальчиков.
   И  Эвтибида  продолжала  искренне  смеяться,  вызывая   вновь   изумление
Метробия.
   - Чтобы добиться чего? - снова начала после некоторой паузы куртизанка:
   - Чтобы добиться чего, старый и глупый индюк?
   Спрашивая,  она  щелкнула  его  по  носу  и,  не   переставая   смеяться,
продолжала:
   - Чтобы стать такой же  богатой,  как  Никополия,  любовница  Суллы,  как
Флора, старая куртизанка. Чтобы стать богатой, очень богатой,  -  понимаешь,
старый дурак? - для того, чтобы я могла наслаждаться всеми радостями,  всеми
удовольствиями жизни, после которой, как учит божественный Эпикур,  уже  нет
ничего. Ты понял, почему, я пускаю  в  ход  все  искусство  и  все  средства
обольщения, которыми меня одарила природа? Именно  для  того,  чтобы  стоять
одной ногой на Олимпе, а другой на болоте и...
   - Но в грязи можно испачкаться...
   - А после можно и вымыться. Разве в Риме мало бань  и  душей?  Разве  нет
ванны в этом моем доме? Но подумайте, о высшие боги, кто осмеливается читать
трактат о морали?.. Человек, который провел всю жизнь в пучине самых грязных
мерзостей, самых низких гнусностей?
   - Ну, перестанем рисовать такими живыми красками мой портрет: ты рискуешь
сделать его очень похожим и заставить людей убегать  прочь  при  виде  такой
грязной личности. Ведь я это сказал в шутку. Моя мораль у меня в пятках. Что
ты хочешь, чтобы я с нею сделал?
   С этими словами Метробий приблизился к Эвтибиде и,  взяв  ее  руку,  стал
целовать, говоря:
   - Когда же я получу награду от тебя?
   - Награду?.. Но за что ты хочешь получить ее,  старый  сатир?  -  сказала
Эвтибида, отнимая руку и  ударив  Метробия  по  лицу.  -  А  ты  узнал,  что
замышляют гладиаторы?
   - Но, прекраснейшая моя Эвтибида, -  возразил  старик  жалобным  голосом,
униженно следуя за гречанкой, которая не переставая ходила по комнате, - мог
ли я открыть то, чего не существует?.. Мог ли я, моя нежная любовь,  мог  ли
я?..
   - Ну, хорошо, - сказала  девушка,  обернувшись  и  бросив  на  комедианта
ласковый взгляд, сопровождаемый очаровательной улыбкой,  -  если  ты  хочешь
заслужить  мою  благодарность  и  если  ты  хочешь,  чтобы  я  доказала  мою
признательность...
   - Приказывай, приказывай, божественная...
   - Ты должен  продолжать  следить,  так  как  я  не  уверена  в  том,  что
гладиаторы совсем оставили мысль о восстании.
   - Я буду следить в Кумах, съезжу в Капую...
   - И прежде всего, если хочешь открыть что-нибудь, ты  должен  следить  за
Спартаком.
   Когда Эвтибида произнесла это имя, щеки ее покрылись ярким румянцем.
   - О, что касается Спартака, то вот уже месяц, как  я  следую  за  ним  по
пятам, не только ради тебя, но также ради себя самого  или,  лучше  сказать,
ради Суллы.
   - Что?.. Как?..  Что  ты  оказал?..  -  воскликнула  вдруг  оживившись  и
подбегая к Метробию, куртизанка.
   Метробий осмотрелся кругом, как бы опасаясь, что его  услышат,  и  затем,
приложив указательный палец правой руки к губам, сказал вполголоса:
   - Это мое  подозрение..,  моя  тайна,  и  так  как  я  могу  ошибиться  и
вмешиваюсь в дела Суллы.., то я не скажу об этом ни одной живой  душе,  пока
не подтвердятся мои предположения.
   На лице Эвтибиды, пока Метробий  говорил,  отражалось  волнение,  которое
было ему непонятным.
   - Не правда ли, ты мне  сейчас  скажешь  все,  мой  славный  Метробий?  -
сказала она вдруг, взяв одной рукой руку комедианта,  а  другой  лаская  его
лицо. - Разве ты можешь во мне сомневаться?.. Разве ты не знаешь  ва  опыте,
как я серьезна и непохожа на других женщин?. Не говорил ли ты много раз сам,
что я могла бы  быть  восьмым  мудрецом  Греции...  Клянусь  тебе  Апполоном
Кельдийским моим покровителем, что никто не узнает от меня того, что ты  мне
скажешь.  Ну,  говори!  Скажи  своей  Эвтибиде,  добрый  Метробий,   -   моя
благодарность к тебе будет безгранична,.
   Кокетничая и лаская старика, пуская в ход чарующие взгляды н самые нежные
улыбки, она скоро подчинила его своей воле и добилась своего.
   - От тебя не отделаешься, видно, - сказал в конц