У Спартака и Эномая, задержанных по знаку центуриона, сжались от отчаяния
сердца,  они  отступили  назад  на  несколько  шагов  и  обменялись  быстрым
взглядом. Рудиарий успел удержать правую руку германца, уже схватившегося за
рукоятку меча.
   - Разве так несут охрану, негодяи? - строго спросил  центурион.  Глубокая
тишина наступила в проходе ворот. - Так стерегут, лентяи?
   И с  этими  словами  он  ударил  жезлом  одного  из  спавших  на  скамьях
легионеров, который поднялся медленнее, чем его товарищ,  и  опоздал  занять
место в строю.
   - А ты, - прибавил  он,  обращаясь  к  начальнику,  стоявшему  в  сильном
смущении на левом фланге ряда, - а ты, Ливии, очень  плохо  исполняешь  свои
обязанности и не следишь за дисциплиной;  я  лишаю  тебя  звания  начальника
этого поста, подчиняйся теперь Луцию Мединию,  командующему  новым  отрядом,
который я сам привел для усиления охраны этих ворот. Гладиаторы,  -  добавил
тут же центурион, - угрожают восстанием,  которое,  как  удостоверяют  гонцы
Сената, может оказаться очень  серьезным.  Поэтому  надо  опустить  решетку,
запереть ворота, быть настороже, как во время войны, расставить часовых.
   В то время, как новый начальник поста распределял  в  Две  шеренги  своих
двадцать четыре человека, центурион повернулся к Спартаку и Эномаю и спросил
их, нахмурив брови:
   - Вы гладиаторы?
   - Гладиаторы, - твердым голосом ответил Спартак, с трудом скрывая тревогу
и отчаяние.
   - Из школы Лентула, конечно?
   - Ты ошибаешься, доблестный Попилий, - возразил Спартак, - мы на службе у
префекта Меция Либеона.
   - Ты меня знаешь? - спросил центурион Спартака.
   - Я видел тебя много раз в доме нашего господина.
   - В самом деле, - сказал Попилий,  вглядываясь  в  обоих  гладиаторов.  В
наступившей уже темноте он мог разглядеть лишь их гигантские фигуры,  но  не
мог различить их черты, - в самом деле, мне кажется...
   - Мы два германца, специально назначенных на службу к благородной матроне
Лелии Домиции, супруге Меция, носилки которой мы всегда сопровождаем.
   Спартак за четыре года жизни в Капуе привлек в Союз угнетенных  несколько
гладиаторов, принадлежавших к патрицианским семьям города, и  поэтому  очень
хорошо знал двух гладиаторов - германцев  гигантского  роста,  которые  были
собственностью префекта Меция Либеона. Пользуясь темнотой, он  ухватился  за
эту хитрость, она открывала ему путь к спасению.
   - Верно! - сказал  центурион.  -  Ты  говоришь  правду!..  Теперь  я  вас
узнаю...
   - Даже.., представь себе.., я вспоминаю, что  тебя  встречал,  -  заметил
Спартак с невинным видом, - в полночь у входа в дом трибуна Тита Сервилиана,
куда мы двое провожали Домицию на  носилках.  Да,  эти  таинственные  ночные
поездки нашей госпожи так часты, что...
   - Молчи ты, ради твоих варварских богов,  грязный  варвар!  -  воскликнул
Попилий, которому  пришлось  далеко  не  по  вкусу  то,  что  в  присутствии
легионеров говорили в таком духе о  далеко  не  безупречном  поведении  жены
префекта.
   И спустя мгновение, в течение которого оба гладиатора не могли удержаться
от вздоха удовлетворения, центурион спросил Спартака:
   - А откуда вы идете теперь?
   Спартак на миг растерялся, но потом естественным тоном ответил:
   - Из Куманской  виллы  нашего  господина,  куда  мы  провожали  транспорт
драгоценной утвари.
   Помолчав минуту, центурион спросил гладиаторов:
   - А вы ничего не знаете об этом восстании,  задуманном  в  школе  Лентула
Батиата?
   - А откуда нам знать об  этом?  -  ответил  Спартак  тоном  простодушного
человека, которому неприятно говорить о непонятных для него вещах. - Если бы
задорные и буйные ученики Лентула решились "а какое-либо  сумасбродство,  то
они, конечно, не пришли бы говорить об этом с нами; ведь они завидуют нашему
счастью. Нам очень хорошо у нашего превосходного господина.
   Это было правдоподобно, и слова Спартака были настолько естественны,  что
они убедили центуриона.
   Однако он счел нужным сказать:
   - Хотя я не верю  в  восстание  гладиаторов,  но  мой  долг  принять  все
зависящие от меня меры предосторожности.  Поэтому  я  вам  приказываю  сдать
мечи... Все-таки вы, гладиаторы, подлые люди,  способны  на  все...  Подайте
сюда ваши мечи!..
   При этом  приказе  вспыльчивый  и  неосторожный  Эномай  едва  не  сделал
напрасными все усилия Спартака и не разрушил все безвозвратно.
   Рука германца яростно схватилась за обнаженный уже  меч,  когда  Спартак,
взявши его меч за лезвие правой рукой и в то же время левой  рукой  извлекая
из ножен свой собственный - почтительно подал оба меча центуриону; при  этом
он, чтобы помешать Эномаю разразиться какой-либо вспышкой, поспешил сказать:
   - Ты нехорошо делаешь, Попилий, сомневаясь в  нас,  и  едва  ли  за  твое
недоверие префект, наш господин, будет тебе благодарен.  Во  всяком  случае,
вот тебе наши мечи и позволь нам вернуться в дом Меция.
   - В том, что  я  сделал,  презренный  гладиатор,  я  отдам  отчет  твоему
господину, а теперь убирайтесь оба отсюда!
   Спартак сжал правую руку дрожавшего  от  ярости  Эномая  и,  поклонившись
центуриону, вошел в город вместе с германцем.
   По мере того как оба гладиатора  продвигались  по  Албанской  улице,  где
царило  необычайное  движение,  они  все  более  убеждались,  что  план   их
провалился, что несмотря на все усилия, они слишком поздно попадут  в  школу
гладиаторов.
   Едва отойдя от ворот на выстрел из лука,  они  бегом  помчались  к  школе
Лентула Батиата.
   Это заведение находилось в одном из наиболее отдаленных кварталов города,
у самой городской стены.
   Оно состояло из многочисленных строений, мало отличавшихся друг от  друга
внешним видом. Все эти группы строений,  имея  одинаковое  назначение,  были
одинаково разделены на четыре части обширными внутренними дворами, в  центре
которых гладиаторы упражнялись, когда не было дождя; в дождливую погоду  они
занимались гимнастикой и фехтованием в специально для этого  приспособленных
залах.
   В  четырех  частях  каждого  строения  в  длиннейшие   коридоры   выходил
бесконечный ряд маленьких комнат,  каждая  из  которых  едва  могла  вмещать
одного человека, и внутри этих клетушек на ложах из сухих листьев или соломы
спали гладиаторы.
   В каждом строении  кроме  зал  для  фехтования  имелась  небольшая  зала,
отведенная под склад  гладиаторского  оружия.  В  этих  залах,  запиравшихся
железными решетками и прочными массивными дверями из дуба,  хранились  мечи,
щиты, ножи и трезубцы, - словом, всякое оружие, которым ланиста  должен  был
снабжать своих гладиаторов, когда они шли в амфитеатры.
   Восемнадцать или двадцать домов школы соединялись друг  с  другом  узкими
дорожками и тропинками, которые когда-то составляли часть города,  но  после
попытки к восстанию, происшедшей за двадцать восемь лет до описываемого нами
времени, по инициативе одного римского  всадника,  Веция  или  Минуция,  всю
территорию школы обнесли  стеною.  Стена  была  высотой  в  одних  местах  в
двадцать восемь, а в других  в  тридцать  футов,  и,  таким  образом,  школа
представляла собой крепость внутри большого города.
   В этот вечер, 20 февраля, почти все гладиаторы остались - вещь странная и
необычная - в помещениях школы: одни  в  фехтовальных  залах  упражнялись  в
нападении и защите деревянными мечами, единственным  и  безвредным  оружием,
пользование  которым  им  было  дозволено:  другие  во   дворах   занимались
гимнастическими  упражнениями,  некоторые,  распевая  варварские  загадочные
песни, слов которых  их  сторожа  не  понимали,  группами  прогуливались  по
тропинкам, соединявшим разные строения школы;  иные,  наконец,  толпились  в
коридорах или же располагались спать в своих клетушках.
   Сколько эти несчастные ни старались казаться рассеянными и  равнодушными,
всякому, кто внимательно следил бы за их движениями  и  лицами,  легко  было
понять, что все они находятся в тревожном ожидании  какого-то  серьезного  и
чрезвычайного события.
   - Разве сегодня гладиаторы не выйдут на прогулку? - спросил один сторож.
   - А кто же их знает? Почему это сегодня  они  собираются  провести  вечер
внутри школы?
   - Это будет очень скучный вечер для их отвратительных  любовниц,  которые
напрасно будут их ждать в соседних кабаках и трактирах.
   - Клянусь могуществом Корнелия Суллы, это в самом деле странно!
   - Настолько странно, что - сказать тебе по секрету  -  я  этим  несколько
озабочен.
   - Ты боишься какого-нибудь восстания?
   - Как сказать.., я не верю в его возможность... Но какая-нибудь  смута...
Кто знает?.. Ропот... И, сказать тебе по правде, я не только боюсь этого, но
и жду.
   - Ах, клянусь фуриями ада, у меня руки зудят! И если... Но здесь легионер
остановился и сделал знак своему  товарищу  замолчать,  так  как  за  спиной
последнего появился директор и владелец школы Лентул Батиат.
   При приближении Лентула оба легионера почтительно поклонились ему.
   - Не знает ли кто-нибудь из вас, - спросил Лентул,  -  по  какой  причине
гладиаторы почти все остались внутри школы а этот час,  когда  обычно  школа
пустует?
   - Не знаю... - пробормотал один из легионеров.
   - Мы сами не менее тебя удивлены,  -  ответил  с  большей  откровенностью
другой.
   - Что же, однако, происходит? - спросил, нахмурив  брови,  Батиат.  -  Не
затевается ли что-нибудь?
   Ответа  не   последовало,   но   ответ   торговцу   гладиаторами   принес
вольноотпущенник префекта, который явился  к  Лентулу  от  своего  господина
предупредить  об  опасности,  угрожавшей  не  только  школе,  но  городу   и
республике. Префект советовал  Лентулу  тщательно  охранять  и  защищать  от
всякого нападения склады оружия, закрыть все ворота школы и обещал  прислать
не позже чем через полчаса трибуна Тита Сервилиана с  двумя  когортами  и  с
значительным отрядом городской милиции.
   При этом известии, Лентул  Батиат  сперва  онемел  от  изумления;  он  не
двигался, ничего не говорил, словно впал  в  беспамятство;  кто  знает,  как
долго бы оставался он в этом состоянии, если бы окружающие не привели его  в
себя, требуя принять энергичные меры против грозящей опасности.
   Придя в себя, Лентул приказал немедленно вооружиться двумстам  пятидесяти
легионерам и двумстам пятидесяти рабам, приставленным к  обслуживанию  школ.
Они должны были это сделать незаметно для гладиаторов. Затем все поспешили к
Фортунатским воротам, служившим для сообщения школы с той частью города, где
находился  храм  Фортуны   Кампанской.   Здесь   Лентул   отдал   дальнейшие
распоряжения.
   Между тем как  напуганный  Лентул  принимал  эти  меры  предосторожности,
прибыл  Тит  Сервилиан,  молодой  человек  двадцати  восьми,  лет,  крепкого
телосложения,  относившийся  с   презрением   к   опасности,   но   чересчур
самонадеянный и опрометчивый; во главе одной из двух когорт, находившихся  в
его распоряжении для удовлетворения всех нужд префекта, он подошел к школе.
   - Ах! - сказал Лентул с глубоким вздохом удовлетворения.  -  Да,  защитит
тебя Юпитер и да поможет тебе Марс!.. Добро пожаловать!
   - Расскажи, расскажи мне, что там делалось до сих пор!.. Где бунтовщики?
   - До настоящего момента не  было  никакого  движения,  никакого  признака
мятежа.
   - Что ты пока сделал? Какие распоряжения дал?
   Лентул вкратце сообщил трибуну данные им распоряжения и целиком положился
на его мудрость, заявив, что он готов слепо повиноваться его приказам.
   Тит Сервилиан, немного подумав над тем, что нужно делать,  усилил  каждый
из отрядов, посланных раньше Лентулом для охраны оружия и  ворот,  двадцатью
своими легионерами. Он приказал закрыть все ворота кроме  Фортунатских,  где
остался  сам  с  главными  силами,  доходившими   до   двухсот   шестидесяти
легионеров.
   Пока исполнялись эти  распоряжения,  среди  гладиаторов  распространилось
сильное волнение. Они собирались огромными, все растущими толпами во  дворах
и громко говорили между собой.
   - Запирают склады оружия!..
   - Значит нас предали!..
   - Все известно!..
   - Мы пропали!..
   - Если бы по крайней мере был здесь Спартак!..
   - Ни он, ни Эномай не прибыли; их распяли в Риме!..
   - Не везет нам!..
   - Проклятие не праведным богам!..
   - Запирают ворота!..
   - А у нас нет оружия!..
   - Оружия!.. Оружия!'..
   - Кто даст нам оружие?..
   В короткое время возгласы этих десяти тысяч голосов, ревущих, ругающихся,
проклинающих, выросли подобно грому и стали страшными, как гул моря в  бурю.
Только благодаря совместным усилиям начальников легионов и  когорт,  которых
назначил Спартак, гладиаторы начали успокаиваться и  возвращаться,  согласно
данным им приказам, каждый в свою когорту.
   Таким образом, когда мрак окутал землю, на этих двадцати огромных дворах,
где только что царили беспорядок, крики и  отчаяние,  теперь  господствовали
совершенный покой и глубокая тишина.
   На каждом из дворов собралась когорта гладиаторов, которые стояли молча и
с трепетом ожидали решения; его должны были вынести начальники,  собравшиеся
в это время на совещание в одной из фехтовальных зал.
   Все это происходило как  раз  в  тот  момент,  когда  Спартак  и  Эномай,
добравшись  после  стольких  усилий   и   опасностей   до   школы   Лентула,
остановились, увидев невдалеке от себя пики, копья, мечи и шлемы, сверкавшие
в темноте при свете смоляного факела.
   - Это легионеры! - сказал вполголоса Эномай Спартаку.
   - Да, - ответил тот, чувствуя, что сердце у  него  разрывается  при  этом
зрелище.
   - Значит слишком поздно... Школа окружена... Что нам делать?
   - Подожди!
   И Спартак, напрягая слух, чтобы уловить  малейший  отдаленный  голос  или
шум, внимательно следил за движением факела, который все  удалялся  и  скоро
совсем исчез из виду.
   Тогда Спартак сказал Эномаю:
   - Стой и молчи.
   С величайшей осторожностью он двинулся к тому месту,  где  раньше  прошли
римские легионеры. Сделав шесть или  семь  шагов,  фракиец  прислушался,  он
уловил тихий шепот и поднес правую руку к  глазам.  Обостряя  таким  образом
зрение и напрягая все свои силы, он спустя мгновение  мог  различить  темную
массу, двигавшуюся в конце улицы. Он осторожно вернулся на прежнее место  и,
взяв Эномая за руку, спустился по этой уличке. Затем он повернул  налево  и,
сделав десять шагов по,  этой  повой  тропинке,  остановился  и,  торопливо,
вполголоса, сказал своему товарищу:
   - Они только что начали окружение школы, они еще не закончили его; теперь
они размещают отряды солдат на каждом перекрестке улицы; мы лучше знаем  эти
запутанные тропинки и достигнем минут на десять раньше их той стены, которая
окружает школу со стороны  города.  В  этом  месте  стена  старая,  не  выше
двадцати восьми футов, там мы и проберемся в школу.
   Таким образом, этот необыкновенный человек, с удивительным спокойствием и
мужеством, отчаянно боролся против враждебной судьбы.
   Действительно все произошло так, как он  предвидел,  и  скоро  Спартак  с
Эномаем, быстро скользя по темным запутанным дорожкам, достигли стены  школы
в намеченном месте. Здесь Эномай, с ловкостью, которой  нельзя  было  в  нем
предполагать  при  его  гигантской  фигуре,  начал  карабкаться  на   стену,
нащупывая выступы и острые концы камней, лишенные штукатурки. Очень скоро он
добрался до верха стены и начал спускаться по другой стороне.
   Спартак, как только германец начал  скрываться  из  его  глаз,  схватился
правой рукой за острый конец выступавшего из стены камня и начал  подыматься
по этой неудобной лестнице. Когда он, забыв о вывихе левой руки, пустил и ее
в дело, сильный крик боли вырвался из его уст, и несчастный упал навзничь на
землю.
   - Что случилось, Спартак? - спросил приглушенным голосом Эномай,  который
уже спрыгнул со стены на двор школы.
   - Ничего... - ответил рудиарий. Собрав всю  свою  волю,  он,  не  обращая
внимания на страдания, которые причиняла сильно распухшая рука, снова  начал
с ловкостью серны взбираться на стену. - Ничего... Моя вывихнутая рука...
   - Ах, клянусь всеми змеями ада! -  воскликнул,  с  трудом  заглушая  свой
голос, Эномай. - Ты прав!.. Мы об этом не подумали... Обожди меня,  я  снова
поднимусь на верх стены, чтобы помочь тебе.
   И с этими словами он действительно собрался подняться, но  услышал  голос
Спартака, повторявшего:
   - Ничего... Ничего... Не двигайся...  Я  мигом  доберусь  к  тебе..,  без
всякой помощи...
   При последних словах его  мужественная  фигура  действительно  показалась
наверху стены, а через некоторое время Эномай  увидел,  как  фракиец  быстро
спускался с камня на камень, с расщелины на расщелину, точно по лестнице,  и
наконец спрыгнул на землю.
   Эномай поспешно направился к Спартаку и хотел  осведомиться  о  состоянии
его руки, но остановился,  пораженный  видом  рудиария.  Посиневшее  лицо  и
остекленевшие,  широко  раскрытые  глаза  делали  его  похожим   скорее   на
привидение, чем на человека.
   - Спартак!.. Спартак!.. - вполголоса окликнул его германец. И грубое лицо
этого дикаря осветилось таким выражением  нежности,  на  которое  его  никак
нельзя было считать способным. - Спартак.., ты слишком страдаешь..,  больше,
чем может вынести человек... Спартак.., ты упадешь в обморок... Садись сюда.
   С этими словами Эномай любовно сжал фракийца в объятиях и усадил  его  на
большой камень, прислонив спиной к стене.
   Спартак  действительно  был  в  изнеможении  от  физических  и  моральных
страданий, терзавших его в течение  пяти  последних  дней.  Его  лицо  стало
похоже на лицо трупа, на нем выступили  капли  пота,  в  то  время  как  лоб
оставался холодным как мрамор; бледные губы судорожно подергивались, и  едва
слышные стоны вырывались по временам  из-за  крепко  стиснутых  зубов.  Едва
Эномай прислонил его к стене, как Спартак склонил голову на плечо  и  застыл
Он казался мертвым.
   Суровый  германец,  неожиданно  превратившийся   в   сестру   милосердия,
растерянно смотрел на друга, не зная что предпринять. Наконец он взял  левую
руку Спартака за кисть и, тихонько приподняв ее, откинул рукав туники.  Рука
сильно вздулась и опухла. Эномай решил, что надо сейчас же перевязать руку и
начал отрывать край своего плаща.
   Неосторожное прикосновение к руке причинило Спартаку сильнейшую боль;  он
застонал и медленно открыл глаза.
   Едва придя в сознание,  он  осмотрелся  кругом  и,  поднявшись  на  ноги,
воскликнул насмешливым голосом:
   - Вот так герой!.. Клянусь Юпитером Олимпийским,  Спартак  превратился  в
жалкую бабу! Наших братьев убивают, наше дело окончательно гибнет, а я падаю
в обморок! Трус!
   С трудом Эномай мог его убедить в том, что все кругом спокойно,  что  его
обморок длился только две минуты и что состояние его руки очень тяжелое.
   И говоря это, германец крепко  перевязал  руку  Спартака.  Обвязав  более
длинный конец повязки вокруг шеи, он придал руке горизонтальное положение на
уровне груди и сказал:
   - Теперь ты будешь страдать  меньше.  Спартаку  достаточно  одной  правой
руки, чтобы быть непобедимым.
   - Лишь бы нам удалось достать мечи! - ответил фракиец, быстро направляясь
к ближайшему дому.
   Передняя зала оказалась пустой; пройдя ее, они вошли во двор.  Там  молча
стояли, собравшись в когорты, пятьсот гладиаторов.
   Неожиданное появление Спартака и Эномая вызвало громкие крики радости.
   - Тише! - закричал сильным голосом Спартак.
   - Тише! - повторил Эномай.
   - Молчите и стойте в боевом порядке, теперь не время для пустые криков, -
прибавил рудиарий.
   И как только снова настала глубокая тишина, он спросил:
   - Где трибуны, центурионы, начальники?
   - В соседнем здании Авроры, совещаются что делать дальше, - ответил  один
из деканов, - так как школа окружена римскими  когортами,  и  склады  оружия
охраняются многочисленными отрядами легионеров.
   - Я знаю, - ответил Спартак и, обращаясь к Эномаю, добавил:
   - Идем в школу Авроры.