з  Спартака  вы  наделаете  великих  дел!  -  сказал  с  иронией
Борторикс.
   - Вас изрубит в куски первый претор, который встретится с вами, - добавил
Фессалоний.
   - И это - люди, которые хотят завоевать свободу! - воскликнул Кай Ганник.
- Они стали рабами человека, подобного им.
   - Если вы под свободой подразумеваете беспорядок, смуту,  безначалие,  но
такой свободы  мы  не  хотим!  -  закричал  Фессалоний.  -  Мы  предпочитаем
дисциплину и порядок и будем с тем, кто за два с лишним года  войны  показал
себя мудрым и доблестным вождем.
   В этот момент хриплый звук труб,  призывавший  к  оружию  третий  легион,
прервал гладиаторов и заставил Эвтибиду очнуться от восторга, с которым  она
слушала спор.
   Вскоре сигнал тревоги был повторен  букцинами  четвертого,  затем  пятого
легиона, и наконец - всеми духовыми оркестрами лагеря гладиаторов.
   Воины бросились к своим палаткам, надели латы и шлемы,  и,  взяв  в  руки
оружие, выстроились по отделениям, манипулам и когортам.
   Новый сигнал из  третьего  легиона,  повторенный  в  остальных  легионах,
протрубил приказ свертывать палатки.
   Через два часа лагерь был убран, и все легионы  молча  в  боевом  порядке
приготовились к походу.
   Третий  сигнал  созвал  начальников  легионов  к  верховному   вождю   за
приказами.
   Все начальники, пришпорив своих коней, поспешили к преторию, где  Спартак
сообщил им, что претор Кай Кассий двигается против  них,  что  он  придет  в
Мутину в тот же день вечером. Необходимо немедленно выступить в поход, чтобы
напасть на него завтра же, раньше, чем другие отряды присоединятся к нему  и
преградят им желанную переправу через Падус.
   Когда Спартак закончил свою речь, наступило всеобщее молчание.
   После небольшого колебания  Кай  Ганник,  опустив  глаза  в  землю,  явно
смущенный, произнес вполголоса:
   - Мы, конечно, будем сражаться против  Кассия,  но  Падус  переходить  не
будем - Как! - переспросил, словно не понимая, Спартак. - Что ты сказал?
   - Он сказал, что мы не последуем за тобой по ту сторону Падуса! - ответил
нумидиец Орцил, дерзко глядя на Спартака.
   - Что семь легионов, - сказал Кай Ганник, - не желают возвращаться в свои
страны, а хотят идти на Рим.
   - О! - гневно воскликнул Спартак. - Опять бунт... Разве вам не достаточно
печального примера Эномая?..
   Лишь невнятный ропот раздался в ответ на его слова.
   - Клянусь всеми богами! -  продолжал  порывисто  Спартак  после  короткой
паузы. - Вы безумные или предатели!
   Мятежные начальники по-прежнему молчали. Фракиец сказал  после  минутного
молчания:
   - Сейчас перед нами неприятель, и вы все будете мне повиноваться, пока мы
не разобьем Кассия; затем мы устроим совещание и решим, что лучше для нашего
блага. А теперь ступайте. - И повелительным жестом он отпустил начальников.
   В то время как они садились на своих лошадей,  он  прибавил  внушительным
тоном:
   - Чтобы не было ни малейшего неповиновения в походе и в сражении! Клянусь
всевышним Юпитером! - первый, кто позволит себе мятежное слово или движение,
погибнет от моего меча, никогда не дававшего промаха!
   И новым  жестом  Спартак  отослал  начальников,  которые,  покоряясь  его
превосходству, в молчании отправились по своим постам.
   Армия гладиаторов двинулась  к  Мутине,  куда,  промаршировав  всю  ночь,
пришла за час до наступления следующего дня.
   Кассий занимал два высоких холма  и  расположился  лагерем,  обнеся  свою
стоянку очень крепким частоколом и широкими рвами.
   Около полудня Спартак с шестью легионами двинулся  в  атаку  на  претора.
Позиция, занятая претором на склонах холмов,  была  очень  благоприятна  для
римлян,  но  численное  превосходство  гладиаторов  и  пыл,  с  которым  они
бросились в атаку, очень скоро  заставили  двадцать  тысяч  римлян,  большей
частью ветеранов Мария и Суллы, обратиться в бегство.
   Почти десять тысяч римлян в течение нескольких часов легли в этой  битве,
а остальные были рассеяны и  разогнаны  по  окрестности.  В  числе  бежавших
находился и сам претор, под которым была убита лошадь. Ему удалось  спастись
только чудом.  Все  палатки  и  военное  снаряжение  римлян  попали  в  руки
победителей, потери которых в этом сражении были очень невелики.
   На следующий день после этой битвы, по  счету  третьей,  которую  Спартак
одержал над римлянами менее чем за один месяц,  гладиаторские  легионы  были
выстроены на равнине вдоль реки Панаруса. Нужно было решить, идти ли  дальше
к переправе через Падус и вернуться каждому в свою страну, или же  повернуть
назад и идти на Рим.
   Спартак  начал  говорить.  Он  с  жаром  описывал  гладиаторам  выгоду  и
целесообразность первого плана и вредные последствия,  неминуемо  вытекавшие
из второго, напоминал об услугах,  оказанных  им  святому  делу  угнетенных,
которому он самоотверженно посвятил десять лет своей жизни, и указал на все,
что он совершил. Он напомнил об этом  не  из  тщеславия,  -  этим  он  хотел
прочнее убедить своих товарищей по несчастью и войне в том,  что  его  совет
покинуть Италию проистекает из уверенности, что эта страна будет могилой для
гладиаторов, как она была могилой для галлов Бренна, для греков  Пирра,  для
карфагенян,  кимвров,  тевтонов,  наконец,  для  всех  чужеземцев,   которые
вторгались в Италию и пытались вести войну в ее пределах.
   Он торжественно поклялся, что  только  благо  гладиаторов  побуждает  его
защищать этот план; пусть они решают, он подчинится  воле  большинства.  Как
вождь или солдат он будет всегда сражаться рядом с ними и, если так написано
в книге судеб, он с радостью умрет с ними.
   Сильные рукоплескания раздались после речи Спартака, и, вероятно, если бы
сейчас же после нее перешли к голосованию, выдвинутое им предложение было бы
принято огромным большинством. Но победы,  одержанные  гладиаторами  за  два
истекших года, делали их самонадеянными, а многие из  начальников,  которые,
вероятно, в глубине души стояли за фракийца,  с  неудовольствием  переносили
железную дисциплину, введенную в войске, запрещавшую грабежи и  мародерство.
Послышался глухой ропот отдельных  лиц,  а  затем,  распространяясь  подобно
заразе, он охватил и целые легионы..
   Этим воспользовался Кай  Ганник,  который,  раньше  чем  продать  себя  в
гладиаторы, терся на  Форуме  и  умел  красно  говорить.  Взяв  слово  после
Спартака, он начал восхвалять его доблести и прозорливость, чтобы  никто  не
подумал, что он питает к нему недоброжелательное чувство. Но потом Ганник  в
живых красках обрисовал печальное положение римлян и невозможность для них в
данный момент сопротивляться нападению страшного гладиаторского войска силою
в семьдесят тысяч доблестных мечей. Он убеждал легионы не упустить  удобного
случая, который, может быть, больше никогда не представится, овладеть Римом,
и закончил предложением завтра же двинуться по направлению к Тибру.
   - На Рим!.. На Рим!.. - раздался после речи Ганника, подобно удару грома,
крик пятидесяти тысяч голосов:
   - На Рим! На Рим!
   Когда перешли к голосованию, то оказалось, что семь легионов  единогласно
приняли предложение Ганника, остальные шесть  отклонили  его  незначительным
большинством, и только кавалерия почти  единогласно  поддержала  предложение
Спартака; таким образом, свыше пятидесяти тысяч гладиаторов пожелали идти на
Рим, между тем как число сторонников совета фракийца не доходило до двадцати
тысяч.
   Легко понять, как сильно  был  огорчен  Спартак  неожиданным  результатом
этого голосования; оно опрокидывало все его планы и отдаляло гладиаторов  от
цели их восстания - сокрушить тираническое владычество Рима Долго стоял  он,
мрачный, подавленный и безмолвный; наконец, подняв лицо, бледное и грустное,
сказал с горькой, иронической улыбкой Криксу, Гранику  и  Арюриксу,  которые
стояли молча вокруг него:
   - Клянусь богами  Олимпа!  Не  много  сторонников  набрал  я  себе  среди
гладиаторов после стольких трудов и опасностей, перенесенных ради них!.. Ну,
пусть... Клянусь Геркулесом!.. Очень хорошо!..
   Потом, обращаясь к  легионам,  безмолвно  ожидавшим  решения,  он  сказал
громким голосом:
   - Хорошо, я  подчиняюсь  вашему  решению:  вы  пойдете  на  Рим,  но  под
начальством другого, так как я с этого момента отказываюсь от звания  вашего
верховного вождя, которое вы  дважды  мне  давали  и  которое  теперь  прошу
передать другому, более достойному, чем я.
   - Нет... Ради  богов!  -  закричал  Ливии  Грандений,  самнит,  начальник
двенадцатого легиона. - Ты всегда будешь нашим верховным вождем, так как нет
никого среди нас равного тебе!
   - Спартак - верховный вождь!.. Спартак - верховный  вождь!  -  закричали,
как один человек, семьдесят тысяч гладиаторов, подымая высоко щиты.
   - Нет, никогда!.. Я против похода на Рим и не желаю вести  вас.  Выберите
одного из тех, которые уверены в победе.
   - Ты - вождь!. Ты - вождь! ,. Спартак!..  Ты  -  вождь!  -  восклицали  и
повторяли тридцать или сорок тысяч голосов.
   Когда шум стал утихать. Крикс подал знак, что хочет говорить.
   - Здесь сто тысяч гладиаторов под оружием. Но даже если вас будет  только
сто, лишь один может и должен быть нашим  полководцем...  Только  победитель
под Аквинумом, под Фунди, Камеринумом, Нурсией и Мутиной может и должен быть
нашим вождем!.. Да здравствует Спартак!
   Страшный, оглушительный рев раздался по всей долине:
   - Да здравствует Спартак!
   Возмущенный фракиец делал все, чтобы спастись от настойчивых просьб своих
друзей, но вынуждаемый всеми начальниками легионов, прежде  всего  Арвинием,
Орцилом и Каем Гагоником,  всеми  военными  трибунами,  всеми  центурионами,
всеми деканами и всем войском, он сказал, явно растроганный  этим  блестящим
доказательством любви и  уважения  со  стороны  своих,  хотя  и  высказавших
непокорность, товарищей.
   - Вы этого хотите?.. Пусть  будит  так.  Я  согласен,  ибо  понимаю,  что
избрание другого вместо меня приведет вас неминуемо  к  кровавым  внутренним
столкновениям; я согласен сражаться рядом с вами  и  умереть  впереди  ваших
рядов.
   И в то время как все его благодарили и иные целовали  его  одежду,  руки,
превознося его доблесть и заслуги, он прибавил с очень печальной улыбкой:
   - Я не сказал, что обещаю вести вас к победе: в этой необдуманной войне я
не очень надеюсь на успех. Во всяком случае, пойдем походом на  Рим.  Завтра
мы выступим в Бононию.
   Таким образом Спартак был вынужден взяться за  дело,  которое  он  считал
неосуществимым, и на следующий день,  снявшись  с  лагеря,  армия  двинулась
через Бононию к Ариминуму.
   Однако  это  была  уже  не  прежняя  армия.   Ослабление   дисциплины   у
неповиновение стали  замечаться  в  рядах  гладиаторов.  Это  войско,  столь
грозное, одержавшее  под  руководством  Спартака  столько  блестящих  побед,
начало разлагаться и ослабевать под  влиянием  страсти  к  грабежу  То  один
легион, то другой, то сразу несколько нападали на города, через которые  шло
войско, и грабили их. Это приносило  двоякий  вред:  стройные  гладиаторские
легионы превращались в распущенные  орды  разбойников,  возбуждали  ропот  и
проклятия  у  подвергавшегося  насилиям  населения;  кроме  того  постоянные
остановки замедляли быстроту хода, в которой  до  сих  пор  главным  образом
заключался секрет побед Спартака.
   Спартак старался помешать этому, но безуспешно. Сперва он сердился, ругал
и осыпал бранью тринадцатый легион, которым командовал  Кай  Ганник,  первый
подавший пример грабежа.  Но  он  добился  лишь  уменьшения  зла,  полностью
ликвидировать грабежи ему не удалось: через два дня пятый и шестой  легионы,
которые шли в хвосте колонны, пока он двигался на Фавенцию, вошли в Имолу  и
разграбили ее. Фракиец должен был  вместе  с  Криксом  и  тремя  фракийскими
легионами вернуться с дороги для того, чтобы укротить грабителей.
   Тем временем в Рим дошли известия о поражении обоих  консулов  и  претора
Галлии Цизальпийской. Поднялись переполох и смятение  Скоро  ужас  народа  и
Сената усилился вестью о принятом гладиаторами решении идти на Рим.
   Комиции для выборов консулов на следующий год еще не собирались, и  после
поражений,  понесенных  Лентулом  и  Геллием,   сильно   уменьшилось   число
кандидатов, добивавшихся избрания на эту высокую  должность.  Тем  не  менее
именно эти поражения и побудили Кая Анфидия Ореста просить  консульства.  Он
говорил, что нельзя вменить ему в чину поражения при Фунди, где он с  малыми
силами был разбит Спартаком, раз обоих  консулов  с  шестьюдесятью  тысячами
человек постигла та же участь. Сражения под Камеринумом и  Нурсией,  по  его
словам, являются оправданием, ибо, говорил  он,  поражение  при  Фунди  было
менее сокрушительным для римлян, чем поражения под Камеринумом и Нурсией.
   Рассуждение было немного странное и грешило против здравого  умысла,  так
как тот факт, что он причинил зла меньше, чем другие, не доказывал  доблесть
Анфидия Ореста. Однако настроение умов в Риме по поводу войны с гладиаторами
было столь удрученным, и недостаток в  кандидатах  на  консульство  был  так
велик, что на этот высокий пост на будущий  год  большинством  были  избраны
Анфидий Орест и Публий Корнелий Лентул Фура.
   Между тем Спартак не смог продолжать наступление  на  Рим  из-за  наглого
поведения и неповиновения тех самых легионов, которые  так  шумно  требовали
этого похода; поэтому он задержался почти на месяц в Ариминуме.  Отказавшись
от командования, он на много  дней  заперся  в  своей  палатке,  не  уступая
никаким просьбам. Однажды все войско собралось перед преторием и, на коленях
оплакивая свое гнусное поведение, заставило его выйти из палатки.
   Фракиец был очень бледен. Его благородное лицо  носило  следы  страданий.
Вид у него был изнуренный и разбитый,  и  веки  красны  от  слез.  При  этом
зрелище поднялись громкие крики,  послышались  уверения  в  любви  и  голоса
раскаяния.
   Он сделал знак, что желает говорить. Когда воцарилась глубокая тишина, он
заговорил  суровым  и  проникновенным  голосом.  Резко   порицая   поведение
легионов, доказывая, что своими гнусными поступками они стали похожи  не  на
людей, добивающихся свободы, а на самых подлых разбойников, он  заявил,  что
остается непреклонным в своем решении не идти с ними дальше, если только они
не предоставят ему неограниченное  право  подвергнуть  примерному  наказанию
подстрекателей к грабежам.
   Легионы единодушно согласились на его требование.  Спартак  принял  снова
командование  над  армией  и  начал  самыми  суровыми  мерами  воскрешать  в
гладиаторах угасшее чувство долга и снова вводить строжайшую дисциплину.
   Он присудил к смертной казни самого дикого  среди  начальников  легионов,
нумидийца Орцила, запятнавшего себя гнусным преступлением в Бертиноруме, и в
присутствии всех легионов приказал самим же  нумидийцам  распять  Орцила  на
кресте; по его указу побили палками и выгнали  из  лагеря  двух  начальников
легионов - галла Арвиния и самнита  Кая  Ганника  и  распяли  свыше  двухсот
гладиаторов, которые во время грабежей выказали особенное зверство.
   Затем Спартак перестроил все  легионы.  Вместо  прежних,  построенных  по
национальностям, он создал новые,  вливая  в  каждую  манипулу  и  в  каждую
когорту соразмерное число солдат, принадлежащих к разным народностям. Теперь
каждая манипула в сто  двадцать  человек  составлялась  из  сорока  галлов-,
тридцати фракийцев, двадцати самнитов  и  из  десяти  иллирийцев,  греков  и
африканцев Реорганизованное войско было разделено на четырнадцать  легионов,
которые Спартак распределил по трем корпусам: первый,  состоявший  из  шести
легионов, он поставил под команду Крикса, второй, из четырех легионов,  имел
командиром Граника; третий образованный из четырех последних  легионов,  был
поставлен под начальство Арторикса.
   Начальником  кавалерии,  состоявшей  из  восьми  тысяч  человек,  остался
Мамилий.
   Производя  это  переустройство  войска,  Спартак   увидел   необходимость
сплотить новые  легионы,  прежде  чем  идти  на  Рим,  и  поэтому,  уйдя  из
Ариминума, он пришел, делая небольшие переходы, в Умбрию, с целью дать время
солдатам узнать и оценить друг друга и освоиться с новыми начальниками.
   Когда в Рим  пришли  вести  о  совершенных  гладиаторами  грабежах  среди
сеннонов, преувеличенные и раздутые молвою, римлян  охватил  ужас.  Народные
трибуны  стали  во  всеуслышание  кричать  на  Форуме,  что   пришло   время
позаботиться о спасении отечества, находящегося в опасности.
   Собрался Сенат. Одни  сожалели,  что  отцы-сенаторы  из-за  неспособности
посланных раньше для ликвидации этого дела  полководцев  вынуждены  серьезно
обсуждать вопрос о смехотворном сначала мятеже гладиаторов, превратившемся в
страшную войну и в тягчайшую угрозу для самого  Рима;  другие  кричал",  что
пришло, наконец, время подняться против гладиатора всем силам государства.
   Сенат, учтя, что оба тогдашних консула были позорно разбиты Спартаком,  а
из  двух  назначенных  на  будущий  год  один  тоже  потерпел  поражение  от
восставших, а другой, вследствие своей неспособности  к  военному  делу,  не
подавал никаких надежд, решил специальным  декретом  поручить  ведение  этой
войны не консулам, а опытному полководцу, дав ему  сильное  войско  и  самые
неограниченные полномочия.
   Было решено, что поход против Спартака  будет  доверен  претору  Сицилии,
которого как раз в эти дни предстояло избрать.
   При известии о решении Сената все кандидаты на должность претора  Сицилии
исчезли, испугавшись тяжести этой войны.
   Друзья Юлия Цезаря побуждали  его  предложить  свою  кандидатуру,  обещая
исходатайствовать для него у Сената и народа войско из восьми легионов.  Они
доказывали ему, что с сорока восемью тысячами легионеров и  двадцатью  двумя
тысячами легковооруженных и кавалеристов ему легко будет одержать победу над
гладиаторами, Но Цезарь, которому  мешали  спать  триумф  и  победы  Помпея,
решительно отказался от ведения этой войны Она была не  менее  трудной,  чем
та, за которую Кней Помпей получил триумф, но победа над Спартаком  не  дала
бы победителю не только  триумфа,  но  даже  оваций,  гак  как  нельзя  было
допустить, чтобы  римская  гордость  оказала  презренным  гладиаторам  честь
считать их настоящей воюющей стороной.
   - Если я приму на себя ведение войны,  то  только  такой,  за  счастливое
окончание которой я мог бы получить триумф, - триумф  должен  послужить  мне
ступенью к консульству.
   Так Цезарь говорил друзьям. Но возможно, что  он  имел  и  другие,  более
веские соображения и что именно они побуждали его к отказу. Цезарь прекрасно
понимал, что взявшиеся за оружие гладиаторы, несчастные рабы,  приставшие  к
ним, и жалкие пастухи Самниума, последовавшие за их знаменами,  представляли
как раз те три класса из неимущих и угнетенных, страсти и  силы  которых  он
хотел использовать с целью сломить навсегда тираническую  власть  олигархов.
Он понимал, что он не привлечет симпатии этих обездоленных классов тем,  что
предстанет перед ними  б  качестве  карателя,  покрытого  кровью  несчастных
гладиаторов.
   В день комиций на Форум явился в белоснежной  тоге  Марк  Лициний  Красе,
выставивший свою кандидатуру на должность претора Сицилии; к этому шагу  его
побудили наиболее влиятельные сенаторы, бесчисленные его клиенты,  а  больше
всего - его собственное честолюбие: ему было мало богатства и  влияния,  ему
страстно хотелось добиться и военных лавров, которые так быстро  возвеличили
и прославили Помпея.
   Марку Лицинию Крассу в это время было около сорока лет. Он уже сражался в
разное время под  начальством  Суллы  -  в  войне  с  италийцами,  во  время
гражданских мятежей - и показал в этой войне  не  только  твердость  духа  и
необыкновенную доблесть,  но  также  проницательность  и  способность  вести
значительные военные предприятия.
   Поэтому, когда народ увидел,  что  он  появился  в