и были немедленно полностью  вооружены  и  составили
третий легион, начальство над  которым  было  дано  Борториксу,  передавшему
Брезовиру обязанности начальника конницы.
   Спартак быстро вернулся в Нолу и пробыл там около  тридцати  дней.  Он  с
увлечением обучал свой новый легион, заставляя его ежедневно  упражняться  в
строевых приемах. Тем временем до  него  дошла  весть,  что  претор  Вариний
собирает новые силы, чтобы снова пойти против него. Спартак решил  опередить
Вариния: оставив Крикса с двумя легионами в  Ноле,  он  взял  с  собой  один
легион, перешел  Апеннины  и  неожиданно  для  противника  появился  у  стен
Бовианума.
   Вариний, действительно, послал римскому  Сенату  донесение  о  несчастном
ходе этой войны. Напоминая о своей прежней службе отечеству, честный  солдат
как милости просил у Сената,  чтобы  на  нем,  ветеране  стольких  битв,  не
оставили навек позор этих поражений, дали возможность довести войну до конца
и искупить обиды злой судьбы.
   Сенат удовлетворил справедливую  просьбу  храброго  Вариния,  послал  ему
восемь когорт, составленных из четырех тысяч  ветеранов,  и  дал  полномочия
собрав среди марсов, самнитов и пиценов еще шестнадцать когорт, так  что  он
мог составить два легиона, необходимых для окончания войны с гладиаторами.
   Претор, в глазах которого старшинство чина  и  службы  в  армии  являлось
бесспорным  преимуществом,  назначил  Лелия  Коссиния  на   пост   квестора,
вакантный после смерти Фурия, хотя в его  распоряжении  были  гораздо  более
умные и дальновидные трибуны, чем Лелий Коссиний. Поручив  ему  командование
восемью когортами, только что присланными  из  Рима,  Вариний  приказал  ему
оставаться в Бовиануме, чтобы помешать Спартаку проникнуть в Самниум, а  сам
с двумя тысячами воинов, оставшимися от  разгрома  при  Кавдинских  ущельях,
направился в страну марсов и пиценов с целью набрать солдат.
   Когда Спартак подошел к Бовиануму, вызывая Коссиния на бой, тот, согласно
полученному строжайшему приказу, оставался в  городе.  Он  бесился,  что  не
сможет броситься на гладиатора, но решил  терпеливо  сносить  оскорбления  и
вызовы.
   Тогда Спартаку стал ясен план  Вариния  и,  решив  не  дать  ему  времени
собрать войска  в  Самниуме  и  Пицене,  он  оставил  Эномая  с  легионом  в
устроенном под Бовианумом лагере, а сам, во  главе  одной  турмы  всадников,
вернулся в Нолу.
   Здесь его ждали очень приятные новости. Первой, и  самой  приятной,  было
прибытие гладиатора Граника, который привел с собой свыше пяти тысяч галлов,
германцев  и  фракийцев  из  школ  Равенны.  С  этим  подкреплением   войско
гладиаторов, разделенное на четыре легиона, достигало уже двадцати тысяч,  и
Спартак чувствовал себя непобедимым. Второй новостью, не менее радостной чем
первая, было прибытие в лагерь гладиаторов его сестры Мирцы.  Спартак  обнял
ее со слезами  нежности  и  в  сильнейшем  порыве  чувства  покрыл  ее  лицо
поцелуями. А девушка, задыхаясь, целовала  лицо,  руки,  одежду  Спартака  и
шептала прерывающимся от рыданий голосом:
   - О Спартак...  Спартак...  Любимейший  брат  мой!  Как  я  дрожал",  как
трепетала  за  тебя...   Ты   подвергался   стольким   опасностям   в   этой
кровопролитной войне... Я не находила нигде покоя.., постоянно думала:
   "А вдруг он ранен?.. Не нуждается  ли  он  во  мне?"  Потому  что  никто.
Спартак мой, не мог бы за тобой так ухаживать, как я..,  если  когда-либо...
Да  избавят  от  этого  боги!..  И  я  все  время   плакала..,   и   просила
великодушнейшую Валерию.., мою добрую госпожу.., о том, чтобы она  отпустила
меня к тебе .. И она вняла моим просьбам, бедняжка!.. Да поможет ей Юнона за
ее доброту!.. Вняла.., дала мне  свободу,  знаешь?..  Я  теперь  свободна  и
теперь всегда буду с тобой.
   Она щебетала, по-детски ласкаясь к брату, из глаз ее  текли  слезы,  и  в
каждом ее движении сквозила радость.
   Невдалеке от этой группы стоял, молча созерцая братские ласки,  белокурый
красавец Арторикс, тоже прибывший два дня тому назад вместе  с  Граником  из
Равенны. Наконец он робко приблизился и сказал:
   - А меня, дорогой Спартак, непобежденный  и  непобедимый  наш  вождь,  ты
удостоишь объятия и поцелуя?
   И при этих словах юноша посмотрел  украдкой  на  девушку,  как  бы  прося
прощения за то, что похищает у нее один из братских поцелуев.
   - О Арторикс!.. - воскликнул Спартак, обнимая  юношу  и  прижимая  его  к
своей груди. - О милый Арторикс!.. Дай я тебя поцелую... Дай я тебя  обниму,
благороднейший юноша!
   Таким образом к радости последних месяцев по  поводу  блестящих  побед  и
замечательных результатов, достигнутых с начала этой страшной войны,  судьба
пожелала прибавить Спартаку еще личную  радость  -  вновь  обнять  сестру  и
Арторикса, двух дорогих ему людей.
   Однако вскоре лицо Спартака, сиявшее радостью, стало печально  и  мрачно.
Склонив голову на  грудь,  он  глубоко  вздохнул  и  погрузился  в  скорбные
размышления, а затем, попрощавшись с друзьями, ушел вместе с сестрой в  свою
палатку. Он страстно хотел  расспросить  Мирцу  о  Валерии,  но  благородная
стыдливость по отношению к сестре удерживала его.
   К счастью Для Спартака, неугомонное и веселое  щебетанье  девушки  скоро,
без всяких расспросов и без всякой задней мысли, - ибо Мирца, не подозревала
об отношениях, существовавших между Спартаком и Валерией - коснулось и вдовы
Суллы.
   - О, поверь, поверь, Спартак, - повторяла девушка, приготовляя  в  то  же
время скромный пирог на обрубке ствола дерева, заменившем фракийцу  стол,  -
если бы все  римские  матроны  походили  на  Валерию,  то  рабство  было  бы
уничтожено законами; сыновья рожденные такими женщинами,  не  могли  бы,  не
желали бы примириться с каторгой, наказанием, розгами, распятием на  крестах
и резней гладиаторов, - Да, я верю этому.., я верю...  -  горячо  воскликнул
Спартак.
   - Она тебя  уважает  гораздо  больше,  чем  какая-нибудь  другая  госпожа
уважала бы ланисту своих гладиаторов. Очень  часто  она  восхищалась  тобой,
особенно после того как ты разбил  свой  лагерь  на  Везувии...  При  каждом
известии, которое она имела о тебе.., когда услыхала, что ты победил трибуна
Сервилиана.., когда она узнала, что ты разгромил Клодия Глабра... Часто  она
говорила: "Да, он рожден великим полководцем!"
   - Она сказала это? - воскликнул в нетерпении Спартак,  на  лице  которого
отражались все движения  души,  взволнованной  тысячью  чувств,  ощущений  и
воспоминаний.
   - Да, да, именно так и сказала, - ответила Мирца, продолжая готовить еду.
- Мы долго останемся в этом лагере?.. Мне нужно будет  обязательно  заняться
твоей палаткой - она совсем не подходит для доблестного вождя гладиаторов, в
ней полный беспорядок.., в ней самого нужного нет.  Она  похожа  на  палатку
последнего солдата. Да, верно, она так и  говорила...  И  даже  однажды  она
затеяла спор с оратором Гортензием, своим братом...  Ты  его  знаешь?..  Она
доказывала ему, что война, затеянная тобой,  справедлива  и  что  если  боги
действительно  устраивают  дела  смертных,  ты   не   можешь   не   победить
окончательно.
   - О, божественная Валерия!.. - прошептал про себя  чуть  слышно  Спартак,
побледнев и дрожа от волнения.
   - Она несчастна, я это знаю..,  я  заставала  ее  много  раз  с  глазами,
полными слез.., я очень часто слыхала, как она глубоко, тяжко вздыхала... Но
о чем она вздыхает и плачет, я не могла догадаться...  О  том  ли,  что  она
поссорилась с родственниками Мессала.., об умершем ли муже... Хотя это  едва
ли... Словом, я не знаю... Единственное ее утешение, это  дочка  Постумия..,
Ах, какое прелестное и милое создание!..
   Спартак глубоко вздохнул, вытер рукой слезы, стремительно  обошел  кругом
палатку и, чтобы переменить разговор, спросил Мирцу:
   - А скажи мне, сестрица, знаешь ли ты что-нибудь о Марке Валерии  Мессале
Нигере, двоюродном брате Валерии?.. Мы с ним встретились  ,  сражались..,  я
его ранил.., но спас ему жизнь... Не знаешь ли, случайно, поправился он?
   - Да, да, поправился!.. И до нас дошла весть о твоем великодушии. Валерия
тебя благословляла со слезами, когда Гортензий пришел рассказать ей об  этом
на виллу в Туокулуме, где мы жили, так как со смерти Суллы она  почти  целый
год провела в своей тускуланской вилле.
   В этот момент один из гладиаторов деканов появился на  пороге  палатки  и
сообщил вождю, что  юноша-солдат,  только  что  прибывший  из  Рима,  желает
немедленно поговорить с ним.
   Спартак вышел из палатки на преторий.  Так  как  лагерь  гладиаторов  был
построен по образцу римских лагерей, то палатка Спартака была расположена на
наиболее возвышенном месте, и перед ней оставлено пространство для  судилища
- место, называемое римлянами преторием.
   Выйдя из палатки, Спартак увидел не юношу, как  ему  доложили,  а  совсем
мальчика, едва достигшего четырнадцати лет, в полном вооружении,  изящном  и
очень богатом.
   На нем была кольчуга из  мелких  серебряных  колечек,  плотно  облегавшая
плечи и тонкую талию, и спускавшаяся почти  до  колен.  На  талии  она  была
стянута  кожаным  пояском,  отделанным   серебром   и   осыпанным   золотыми
гвоздиками. Ноги были защищены стальными поножами,  завязанными  позади  икр
кожаными ремешками; правая рука была покрыта нарукавником, тоже стальным, на
левой  висел  маленький  бронзовый  щит,  круглый  и  легкий,  на   выпуклой
поверхности которого были вычеканены рельефные фигуры и  узоры  изумительной
работы. С правого плеча спускалась на левый бок, вместо перевязи, длинная  и
прочная золотая цепь, к которой был привешен небольшой легкий меч. Маленький
серебряный шлем, на задней стороне  которого  вместо  нашлемника  подымалась
золотая змейка, покрывал голову мальчика, а из-под шлема пробивались  локоны
тончайших рыжих волос, обрамлявшие прелестное  лицо,  совершенно  детское  и
белоснежное, как алебастр. Большие миндалевидные глаза  цвета  морской  воды
ярко блестели и придавали этому наивному  и  женственному  личику  выражение
смелости  и  решительности,  мало  соответствовавшие  нежному   телосложению
мальчика.
   Спартак сперва посмотрел на него с удивлением, потом взглянул на  аекана,
вызвавшего его из палатки, как бы спрашивая его, - тот ли это воин,  который
желал  говорить  с  ним,  и,  увидев,  что  декан   движением   головы   дал
утвердительный ответ, двинулся к мальчику и спросил с изумлением:
   - Так это ты хотел меня видеть?.. Кто ты?.. Что тебе нужно? Лицо мальчика
внезапно покрылось румянцем, затем почти  моментально  побледнело,  и  после
минутного колебания мальчик твердо ответил:
   - Да, я, Спартак, я.
   Затем, немного помолчав, добавил:
   - Ты меня не узнаешь?
   Спартак стоял, вглядываясь в эти прелестные и нежные черты, как бы ища  в
своей  памяти  какое-нибудь  старое  воспоминание,  какой-нибудь  отдаленный
намек, затем ответил, смотря в упор на своего собеседника:
   - В самом деле.., мне кажется... Я тебя видел.., но где?.. Когда?..
   За словами гладиатора снова последовало молчание. Он первый нарушил  его,
спросив мальчика:
   - Ты римлянин?
   Мальчик покачал головой и, улыбнувшись, сказал:
   - Твоя память не так сильна, как твоя рука, доблестный Спартак! При  этой
улыбке, при этих словах как будто молния осветила память фракийца.
   - Может ли это быть?.. Клянусь Юпитером! Это ты, Эвтибида?
   - Да, я Эвтибида, - ответил  мальчик,  вернее,  девушка,  так  как  перед
Спартаком действительно  стояла  гречанка-куртизанка.  -  Разве  я  не  была
рабыней? Не видела, как  дорогих  мне  людей  сделали  рабами?  Разве  я  не
лишилась отечества?  Не  была,  благодаря  распутству  римлян,  доведена  до
положения презренной куртизанки?
   Эти слова девушка произносила со сдержанным гневом.
   - Я понимаю тебя.., понимаю... - печально и задумчиво проговорил Спартак,
так как в этот момент он вспомнил, вероятно, о своей сестре.
   И на мгновенье он замолчал, а потом, подняв голову, с глубоким и скорбным
вздохом прибавил:
   - Ты слабая женщина, привыкшая к удобствам,  к  удовольствиям  изнеженной
жизни... Что ты умеешь делать? Что ты хочешь здесь делать?
   - Ах! - воскликнула она в гневном порыве, которого нельзя было предвидеть
у этой слабой девушки. - Пусть Аполлон Дельфийский просвети! его разум!.. Он
ничего не понимает!.. Ax!.. Клянусь фуриями-мстительницами!.. Я говорю тебе,
что я хочу отомстить за моего отца, за моих  братьев,  за  мою  порабощенную
родину,  за  мою   юность,   загубленную   разнузданными   страстями   наших
угнетателей, за мою честь, затоптанную в грязь, за мою жизнь, осужденную  на
вечный позор, и ты меня спрашиваешь, что я могу делать в этом лагере?
   Лицо девушки  приняло  такое  выражение,  ее  прекрасные  глаза,  ставшие
страшными, пылали таким  гневом,  что  перед  этой  дикой  энергией  Спартак
почувствовал себя потрясенным  и  почти  растроганным.  Протягивая  гречанке
руку, он сказал:
   - Пусть так! Оставайся в лагере, участвуй в наших  походах,  если  можешь
долго ходить, сражайся вместе с нами, если умеешь сражаться...
   - Я думаю, я могу.., все, чего я хочу, - возразила, нахмурив лоб и брови,
с очень решительным видом девушка, схватив и судорожно пожав  протянутую  ей
Спартаком руку.
   Но это прикосновение как будто в один миг отняло  у  нее  всю  энергию  и
мужскую  силу;  она   задрожала   всем   телом,   побледнела   как   смерть,
почувствовала, что у нее подгибаются колени, и  едва  не  упала  в  обморок.
Фракиец левой рукой схватил ее за другую руку и помешал ей упасть.
   При этом новом пожатии Спартака  Эвтибида  вздрогнула,  как  будто  озноб
пробежал по ее жилам, и фракиец участливо спросил:
   - Что с тобой? Чего ты хочешь?
   - Целовать твои руки, твои славные руки, - прошептала она глухим голосом,
склоняясь и покрывая их жаркими поцелуями, - о, славнейший Спартак!
   Облако затуманило глаза великого вождя, почувствовавшего, что кровь кипит
в его жилах и внезапным пламенем ударила в голову. Он на одно мгновение  был
близок к  тому,  чтобы  сжать  в  объятиях  девушку,  но  тут  же,  с  силой
встряхнувшись, как бы для того, чтобы освободиться от чар,  быстро  отдернул
руки и, отойдя от девушки, строго сказал:
   - Благодарю тебя, храбрая девушка, за защиту дела  угнетенных,  благодарю
тебя за выражения восхищения; но мы,  желающие  искоренить  рабство,  должны
начать с уничтожения рабских поступков.
   Эвтибида, будто смутившись, стояла молча, наклонив голову.
   Спустя момент, гладиатор сказал:
   - К какой части нашего войска ты желала бы приписаться?
   - С того дня как ты поднял знамя восстания, я с утра до вечера  обучалась
фехтованию и верховой езде... У меня  с  собой  три  прекрасных  скакуна,  -
сказала  куртизанка,  которая,  постепенно  овладев  собой  и  успокоившись,
подняла наконец глаза на Спартака. - Хочешь взять меня  к  себе  в  качестве
контуберналия?
   - У меня нет контуберналиев, - ответил вождь гладиаторов.
   - Однако если ты создал войско рабов, восставших за свободу, по  римскому
образцу, то теперь, когда это войско  выросло  до  четырех  легионов,  будет
правильно, если и ты, его вождь, подобно консулу у римлян, окружил  бы  себя
штатом, способствующим поддержанию власти  и  повышению  ее  достоинства.  С
завтрашнего же дня тебе обязательно нужны будут контуберналии,  так  как  на
фронте, где сражается двадцатитысячное войско, ты не сможешь  в  одно  время
быть на всех пунктах, и  тебе  нужны  будут  ординарцы  для  передачи  твоих
приказов начальникам легионов.
   Спартак стоял, с удивлением смотря  на  девушку,  и,  когда  она  кончила
говорить, прошептал:
   - Ты необыкновенная девушка!..
   - Лучше скажи, пылкая и упорная душа мужчины в  слабом  женском  теле,  -
гордо возразила гречанка. И, спустя минуту, продолжала:
   - У меня твердое сердце и наблюдательный ум, я одинаково владею греческим
и латинским языком, я могу оказать серьезные услуги нашему делу, которому  я
принесла в дар все свои богатства - около шестисот талантов - и  которому  с
этой минуты торжественно посвящаю всю мою жизнь.
   С этими словами она отошла на несколько шагов от  претория  к  улице,  на
которой сновали гладиаторы, и протяжно свистнула. Тотчас  же  появился  раб,
погонявший перед собой лошадь, на спине которой висели два небольших мешка с
золотом: это был дар Эвтибиды восставшим. Конь остановился перед Спартаком.
   А тот, все более дивившийся смелости и пылкости молодой  гречанки,  долго
не знал что ей ответить. Наконец он сказал, что так как  это  лагерь  рабов,
желающих завоевать себе свободу, то он, естественно, открыт для всех  рабов,
сражающихся за свое дело, что поэтому  и  ее  с  радостью  примут  в  лагере
гладиаторов. Вечером соберутся  старшины  Союза,  чтобы  обсудить  вопрос  о
принятии ее великодушного пожертвования; что же  касается  ее  просьбы  быть
зачисленной в его контуберналии, он ничего не обещает:  если  будет  решено,
что вождю гладиаторов надлежит их иметь, он ее не забудет.
   Поблагодарив ее еще раз, он прибавил несколько ласковых  и  благосклонных
слов, но произнес их сурово и печально. Затем он попрощался с ней и вернулся
в свою палатку.
   Девушка осталась  неподвижной,  как  статуя,  на  своем  месте,  провожая
глазами Спартака, пока он не скрылся в палатке, затем, придя в себя, глубоко
вздохнула и медленно, с поникшей головой пошла в ту часть лагеря, которая  у
римлян отводилась для союзников; там она  приказала  своим  рабам  поставить
себе палатку - И все-таки я его люблю... - шептала она  чуть  слышно.  Между
тем Спартак велел  созвать  в  свою  палатку  Крикса,  Граника,  Борторикса,
Арторикса, Брезовира и остальных трибунов и до глубокой ночи держал  с  ними
совет.
   Решения, принятые на этом собрании, были следующие: деньги, принесенные в
дар гречанкой-куртизанкой, принять и  заказать  на  них  большое  количество
оружия, щитов и  панцирей  всем  оружейникам  соседних  кампаяских  городов;
гречанке присвоить  почетное  звание  контуберналия,  и,  вместе  с  девятью
юношами, приписать ее к штату, который будет учрежден  при  верховном  вожде
для передачи приказов; двести талантов из шестисот, полученных от  Эвтибиды,
употребить на покупку уже объезженных коней, чтобы иметь возможность быстрее
сформировать кавалерию, численность которой явно была мала  по  сравнению  с
многочисленной пехотой - основной силой войска гладиаторов.
   Что касается военных действий, то было  решено,  что  Крикс  останется  с
двумя легионами в Ноле и вместе с Граником будет обучать равеннский  легион,
прибывший  в  лагерь  два  дня  назад.  Спартак  же  с  легионом  Борторикса
соединится с Эномаем у Бовианума и нападет на Коссиния  с  Варинием  раньше,
чем они окончательно сформируют новое войско.
   Когда Спартак прибыл к Бовиануму, он узнал, что Эномай, которому  надоело
сидеть в лагере под городом, уже два дня как снялся с лагеря и направился  в
Сульмо, где, по донесению разведчиков, находился, набирая войска, Вариний.
   Спартак понял всю опасность положения, в  которое  через  несколько  дней
попадет Эномай, дав отдохнуть своему легиону шесть часов, бросился по следам
Коссиния, опередившего его на два дня.
   Но Коссиний, старый неудачливый солдат, боявшийся  нарушить  существующие
обычаи, шел правильными дневными переходами в двадцать миль каждый.  Спартак
в два перехода, свыше чем в тридцать миль каждый, нагнал его возле Ауфидены,
атаковал, нанес ему тяжелое поражение и преследовал с таким  упорством,  что
Коссиний, вне себя от стыда и отчаяния, бросился  в  ряды  гладиаторов  и  в
неравной схватке нашел смерть, А Спартак, продолжая и на следующий день свое
быстрое продвижение, прибыл как раз во-время,  чтобы  превратить  поражение,
угрожавшее Эномаю, в победу. Эномай завязал  бой  с  Варинием,  имевшим  под
своей командой почти восемь тысяч человек; под  натиском  римлян  гладиаторы
уже начали подаваться, когда явился Спартак и  и