осле  падения
римской республики.
   Лукреций и Кассий оживленно беседовали друг с другом.
   Недалеко от них сидел Фауст, сын Суллы, хилый, худой,  с  бледным,  очень
помятым лицом, носившим  следы  недавних  ушибов;  рыжеволосый,  с  голубыми
глазами, с тщеславным и  хитрым  видом,  он,  казалось,  гордился  тем,  что
отмечен перстом судьбы, как счастливый сын счастливого диктатора.
   Пока зрители ждали прибытия консулов  и  Суллы,  устроившего  для  римлян
сегодняшнее развлечение, ученики-гладиаторы - тироны - фехтовали  на  арене,
сражаясь с похвальным пылом, но без вреда для себя, ненастоящими палицами  и
деревянными мечами.
   Это  бескровное  сражение  никому  из  зрителей,  за  исключением  старых
легионеров и  отпущенных  на  волю  гладиаторов-рудиариев,  участвовавших  в
сотнях состязаний, не  доставляло  никакого  удовольствия.  Вдруг  по  всему
амфитеатру раздались шумные и довольно дружные рукоплескания.
   - Да здравствует Помпей!.. Да здравствует Кней Помпей!..  Да  здравствует
Помпей Великий!.. - восклицали тысячи голосов.
   Войдя в цирк, Помпей занял место на площадке оппидума.  Он  приветствовал
народ изящным поклоном и, поднося руки  к  губам,  посылал  поцелуи  в  знак
благодарности.
   Кнею Помпею было около двадцати восьми  лет  -  он  был  высокого  роста,
крепкого, геркулесовского  телосложения;  необыкновенно  густые  волосы  его
почти срослись с  бровями,  из-под  которых  глядели  большие  миндалевидные
черные глаза, правда, мало подвижные и  невыразительные.  Суровые  и  резкие
черты его неподвижного лица и могучие формы его тела производили впечатление
мужественной воинственной красоты.
   Уже в двадцать пять лет этот юноша заслужил триумф за войну  в  Африке  и
одновременно получил от самого Суллы, вероятно, в минуту необычайно хорошего
настроения, прозвище "Великого".
   Он  сумел  завоевать  любовь  всех  легионов,  состоявших  из  ветеранов,
закаленных в трудах и опасностях тридцати  сражений  и  провозгласивших  его
императором.
   Быть  может  громкие  приветствия,  которыми  встретили  Помпея  римляне,
собравшиеся в Большом цирке, отчасти объяснялись ненавистью к Сулле. Не имея
возможности выразить эту  ненависть  иным  способом,  народ  проявлял  ее  в
рукоплесканиях и похвалах Помпею,  как  единственному  человеку,  способному
совершать подвиги, равные подвигам Суллы.
   Вскоре после прибытия Помпея появились консулы - Публий  Сервиглий  Ватий
Изаурик и Аппий Клавдий Пульхр, которые  должны  были  оставить  свои  посты
первого января следующего года. Впереди Сервилия, несшего службу  в  текущем
месяце, шли ликторы. Позади  Клавдия,  исполнявшего  обязанности  консула  в
прошлом месяце, также шли ликторы, неся фасции.
   Когда консулы появились на площадке оппидума, все зрители поднялись,  как
один, в знак уважения к высшей власти республики.
   С прибытием консулов бескровное сражение учеников прекратилось,  и  толпа
гладиаторов, которым предстояло  участвовать  в  сражениях,  ожидала  только
сигнала, чтобы, по обычаю, продефилировать перед властями. Взгляды всех были
устремлены  на  оппидум  в  ожидании,  что  консулы  дадут   знак   начинать
состязания, но консулы окидывали  взглядами  ряды  амфитеатра,  как  бы  ища
кого-то, чтобы испросить у него позволения. Действительно, они ожидали Луция
Корнелия Суллу, который хотя и сложил с себя звание диктатора, но  оставался
верховным повелителем всего и всех в Риме.
   Наконец раздались рукоплескания, сперва слабые  и  редкие,  а  затем  все
более шумные и дружные Все взгляды обратились к Триумфальным воротам,  через
которые вошел в цирк, в сопровождении многих сенаторов, друзей  и  клиентов,
Луций Корнелий Сулла.
   Этому необыкновенному человеку было пятьдесят девять лет. Он был довольно
высок ростом, хорошо и крепко сложен, и если в момент появления в цирке  шел
медленно  и  вяло,  подобно  человеку  с  разбитыми  силами,  то  это   было
последствием тех непристойных оргий, которым он предавался всегда, а  теперь
больше,  чем  когда-либо.  Но  главной  причиной  этой  вялой  походки  была
изнурительная неизлечимая болезнь, наложившая на его лицо и  на  всю  фигуру
печать тяжелой, преждевременной старости.
   Лицо Суллы было ужасно. Не то, чтобы вполне  гармонические  и  правильные
черты его лица были грубы - напротив, его большой  лоб,  выступающий  вперед
нос, несколько напоминающий львиный, довольно  большой  рот,  властные  губы
делали его даже красивым; эти правильные черты лица были обрамлены рыжеватой
густой шевелюрой ч освещены серо-голубыми  глазами  -  живыми,  глубокими  и
проницательными, имевшими  одновременно  и  блеск  орлиных  зениц  и  косой,
скрытый взгляд гиены.  В  каждом  движении  этих  глаз,  всегда  жестоких  и
властных, можно было прочесть стремление повелевать и жажду крови.
   Но верный портрет Суллы, изображенный  нами,  не  оправдывал  бы  эпитета
"ужасный",  который  мы  употребили,  говоря  о  его  лице,  -  а  оно  было
действительно  ужасно,  потому  что  было  покрыто  какой-то  отвратительной
грязновато-красной сыпью, с рассеянными там и сям белыми пятнами, что делало
его очень похожим, по ироническому выражению одного афинского шута, на  лицо
мавра, осыпанное мукой.
   Когда Сулла, медленно ступая, с видом пресыщенного жизнью человека входил
в цирк, на нем сверх туники из белоснежной шерсти, вышитой  кругом  золотыми
украшениями  и  узорами,  была  надета,  вместо   национальной   паллы   или
традиционной тоги, изящнейшая хламида из яркого пурпура, отороченная золотом
и приколотая на правом плече золотой застежкой,  в  которую  были  вправлены
драгоценнейшие  камни.  Как  человек,  с  презрением  относящийся  ко  всему
человечеству, а к своим согражданам в особенности, Сулла был первым  из  тех
немногих, которые начали носить греческую хламиду.
   При рукоплесканиях толпы усмешка искривила губы Суллы,  и  он  прошептал:
"Рукоплещите, рукоплещите, глупые бараны!"
   Между тем консулы  дали  сигнал  начинать  представление,  и  гладиаторы,
числом сто человек, вышли из темниц, построились в колонну  я  стали  рядами
обходить арену.
   В первом ряду выступали ретиарий и мирмиллон.  Они  должны  были  первыми
сразиться друг с другом. Хотя момент, когда оба будут стараться  убить  друг
друга, был очень близок, они шли, спокойно  беседуя  между  собой.  За  ними
следовали  девять  лаквеаторов,  вооруженных  только  трезубцами  и  сетями,
которые они должны были накинуть на девятерых секуторов, вооруженных  щитами
и мечами; секуторам предстояло, избегая сетей, преследовать лаквеаторов.
   Вслед за этими девятью парами  выступали  тридцать  пар  гладиаторов.  Им
предстояло сразиться друг с другом по тридцать бойцов  с  каждой  стороны  и
воспроизвести таким образом в малых размерах настоящее сражение.
   Тридцать из них были фракийцы, а другие  тридцать  -  самниты,  рослые  и
крепкие юноши, отличавшиеся красотой и воинственной , наружностью.
   Фракийцы  были  вооружены  короткими  искривленными  на  конце  мечами  и
маленькими щитами четырехугольной формы, с выпуклой поверхностью; на  голове
у них были небольшие шлемы без забрала, - словом, это было  вооружение  того
народа, к которому они принадлежали. Кроме того гордые фракийцы были одеты в
короткие туники из ярко-красного пурпура, а поверх их шлемов развевалось  по
два черных пера. В свою очередь, тридцать самнитов носили вооружение  воинов
Самниума, то есть короткие прямые мечи, закрытые шлемы с крыльями, небольшие
квадратные щиты, железные наручники,  которые  прикрывали  правую  руку,  не
защищенную щитом и, наконец,  поножи,  защищавшие  левую  ногу.  Одеты  были
самниты в голубые туники, а шлемы их были украшены двумя белыми перьями...
   Шествие заключали десять пар андабатов, одетых в короткие белые туники  и
вооруженных только короткими клинками, более похожими на простые  ножи,  чем
на мечи; голова у каждого была покрыта шлемом, на опущенном и  закрепленном"
забрале которого находились не правильные,  очень  маленькие  отверстия  для
глаз. Двадцать несчастных должны были сражаться друг с другом, точно играя в
жмурки, веселя и забавляя зрителей до тех  пор,  пока  лорарии  -  служители
цирка, специально для этого приставленные, - подгоняя раскаленными железными
прутьями, не столкнут их вплотную, чтобы они убивали друг друга.
   Эти сто гладиаторов обходили арену под рукоплескания  и  крики  зрителей.
Подойдя к месту,  где  находился  Сулла,  они  подняли  голову  и,  согласно
наставлению, данному им ланистой Акцианом, воскликнули хором:
   - Привет тебе, диктатор!
   - Недурно, недурно! - сказал Сулла, обращаясь к окружающим  и  осматривая
проходивших гладиаторов опытным взглядом победителя, испытанного  во  многих
сражениях. - Эти смелые и  сильные  юноши  обещают  красивое  зрелище.  Горе
Акциану, если будет иначе! За эти пятьдесят пар гладиаторов он взял  с  меня
двести тысяч сестерций, мошенник.
   Процессия гладиаторов сделала полный круг вдоль  арены  и,  приветствовав
консулов, вернулась в  свои  темницы.  На  арене,  сверкавшей  как  серебро,
остались лицом к лицу только два человека - мирмиллон и ретиарий.
   Настала  глубокая  тишина,  и  все  взгляды  устремились  на  этих   двух
гладиаторов, готовых к схватке.
   Мирмиллон, по происхождению галл, был красивый юноша, белокурый, высокого
роста, ловкий и сильный; на голове у него был  шлем,  украшенный  серебряной
рыбой; в одной руке он держал небольшой щит, а в другой -  короткий  широкий
меч. Ретиарий, вооруженный только одним трезубцем и сетью, одетый в  простую
голубую тунику, остановился в двадцати  шагах  от  мирмиллона  и,  казалось,
обдумывал, как лучше поймать его в сеть.
   Мирмиллон стоял, вытянув вперед левую ногу и опираясь  всем  корпусом  на
несколько согнутые колени. Он держал меч почти опущенным к правому  бедру  и
ожидал нападения ретиария.
   Внезапно ретиарий сделал огромный  прыжок  в  сторону  мирмиллона  и,  на
расстоянии нескольких шагов, с быстротой молнии  бросил  на  него  сеть.  Но
мирмиллон в тот же миг, быстро отскочив вправо и пригнувшись почти до  самой
земли, избежал сети и кинулся на  ретиария.  Тот,  увидя,  что  дал  промах,
пустился стремительно бежать.
   Мирмиллон стал его преследовать, но гораздо более  ловкий  и  расторопный
ретиарий, сделав полный  круг  вдоль  арены,  добежал  до  того  места,  где
осталась его сеть, и подобрал ее.
   Однако в тот момент, когда он схватил сеть, мирмиллон почти  настиг  его.
Ретиарий, внезапно повернувшись именно тогда, когда его противник готов  был
на него обрушиться, кинул на него сеть. Но мирмиллон, упав ничком на  землю,
снова успел спастись. Быстрым прыжком он уже поднялся на ноги,  и  ретиарий,
направив в него трезубец, задел острием лишь щит галла.
   Тогда ретиарий снова бросился бежать  под  ропот  негодующей  толпы.  Она
чувствовала себя оскорбленной  тем,  что  гладиатор  осмелился  выступить  в
цирке, не умея как следует владеть сетью.
   На этот раз мирмиллон вместо того, чтобы бежать за ретиарием, повернул  в
ту сторону, откуда мог  ожидать  приближения  противника,  и  остановился  в
нескольких шагах  от  сети.  Ретиарий,  поняв  маневр  мирмиллона,  повернул
обратно, держась все время около  хребта  арены.  Добежав  до  "Триумфальных
ворот, он перескочил хребет и  очутился  в  другой  половине  цирка,  совсем
близко от сети. Поджидавший его мирмиллон бросился к нему навстречу.
   Тысячи голосов яростно кричали:
   - Задай ему!.. Задай!..  Убей  ретиария!..  Убей  увальня!..  Убей  этого
труса!.. Режь!.. Зарежь его!.. Пошли его ловить лягушек на берегах Ахерона!
   Ободренный криками толпы, мирмиллон все  сильнее  наступал  на  ретиария,
который,  страшно  побледнев,  старался  держать  противника  в   отдалении,
размахивал трезубцем и в то же время кружил вокруг мирмиллона, напрягая  все
силы, чтобы схватить свою сеть. Внезапно мирмиллон отбил  щитом  трезубец  и
проскользнул под ним. Мирмиллон уже готов был поразить мечом грудь ретиария,
как вдруг последний,  оставив  трезубец  на  щите  противника,  стремительно
бросился к сети, но не настолько быстро, чтоб избежать  меча:  ретиарий  был
ранен в левое плечо, из которого брызнула сильной струей кровь, и все же  он
быстро убежал со своей сетью. Отбежав шагов на  тридцать,  он  повернулся  к
противнику и вскричал громким голосом:
   - Легкая рана! Пустяки!.. И спустя минуту начал петь:
   - Приди, приди, мой красавец галл, не тебя я ищу, а твою рыбу,  ищу  твою
рыбу!.. Приди, приди, мой красавец галл!..
   Сильнейший взрыв смеха встретил эту  песенку  ретиария,  которому  вполне
удалось вернуть симпатии зрителей. Гром  аплодисментов  раздался  по  адресу
этого человека, который, будучи безоружным и раненым, истекая кровью,  нашел
в себе мужество шутить и смеяться.
   Мирмиллон, взбешенный насмешками противника, яростно бросился на него. Но
ретиарий, отступая прыжками и ловко избегая его ударов, крикнул:
   - Приди, галл! Сегодня вечером я пошлю жареную рыбу доброму Харону!
   Эта новая шутка произвела громадное впечатление на толпу и вызвала  новое
нападение со стороны мирмиллова, на которого ретиарий бросил свою  сеть,  на
этот раз так ловко, что противник  оказался  совершенно  запутанным  в  ней.
Толпа шумно рукоплескала.
   Мирмиллон делал неимоверные усилия, чтобы освободиться из  сети,  но  все
более запутывался, под шумный смех зрителей. В это время ретиарий бросился к
тому месту, где лежал  его  трезубец.  Быстро  добежав,  он  поднял  его  и,
возвращаясь бегом к мирмиллону, кричал на ходу:
   - Харон получит рыбу!.. Харон получит рыбу!
   Но когда он вплотную приблизился  к  своему  противнику,  тот  отчаянным,
геркулесовым усилием своих атлетических рук  разорвал  сеть.  Соскользнув  к
ногам мирмиллона, сеть не позволяла ему  двинуться  с  места,  но  руки  его
освободились, и он смог встретить нападение ретиария.
   Снова раздались рукоплескания в  толпе,  которая  напряженно  следила  за
всеми  движениями,  за  всеми  приемами  противников.   Ведь   от   малейшей
случайности зависел исход поединка.  В  ту  самую  минуту,  когда  мирмиллон
разорвал сеть, к нему подбежал ретиарий и,  сжавшись  всем  корпусом,  нанес
врагу сильный удар трезубцем. Мирмиллон отразил  удар  щитом,  разлетевшимся
вдребезги. Все же трезубец ранил гладиатора, и из трех  ран  его  обнаженной
руки хлынула кровь. Почти в тот же момент мирмиллон быстро схватил  трезубец
левой рукой и, бросившись всей тяжестью своего тела  на  противника,  вонзил
ему до половины лезвие меча в правое бедро.
   Раненый ретиарий, оставив трезубец в руках противника,  побежал,  обагряя
кровью арену, но, сделав шагов сорок, упал на колено, а потом опрокинулся на
землю. Тем временем мирмиллон, тоже упавший от тяжести своего  тела  и  силы
удара, поднялся, высвободил ноги из  сети  и  быстро  бросился  на  упавшего
врага.
   Бурные рукоплескания встретили эти последние минуты борьбы я продолжались
еще и тогда, когда ретиарий, обернувшись к зрителям  и  опираясь  на  локоть
левой  руки,  показал  толпе  свое  лицо,  покрытое  мертвенной   бледностью
Приготовившись бесстрашно и достойно встретить смерть, он по  обычаю,  а  не
потому, что надеялся спасти свою жизнь,  обратился  к  зрителям  с  просьбой
даровать ему жизнь.
   Мирмиллон, поставив ногу на тело противника, приложил меч  к  его  груди,
поднял голову и  стал  обводить  глазами  ряды  зрителей,  чтобы  узнать  их
решение.
   Свыше девяноста тысяч мужчин,  женщин  и  детей  опустили  большой  палец
правой руки книзу - в знак смерти,  и  менее  пятнадцати  тысяч  милосердных
подняли его вверх между указательным и средним пальцами - в  знак  дарования
жизни побежденному гладиатору.
   Среди девяноста тысяч  человек,  опустивших  пальцы  книзу,  немало  было
непорочных  и  милосердных  весталок,  пожелавших  доставить   себе   редкое
удовольствие зрелищем смерти несчастного гладиатора.
   Мирмиллон приготовился уже проколоть ретиария, как  вдруг  тот,  выхватив
меч у противника, с огромной силой сам вонзил его себе  в  сердце  по  самую
рукоятку.  Мирмиллон  быстро  вытащил  меч,  покрытый  дымящейся  кровью,  а
ретиарий, приподнявшись в мучительной агонии, воскликнул страшным голосом, в
котором не было уже ничего человеческого:
   - Будьте прокляты!.. - упал на спину и умер.

Глава 2

СПАРТАК НА АРЕНЕ

   Толпа бешено аплодировала я обсуждала происшедшее,  наполняя  цирк  гулом
ста тысяч  голосов  Мирмиллон  удалился  в  темницы,  откуда  вышли  Плутон,
Меркурий, и вытащили с арены через Ворота смерти труп  ретиария  Место,  где
осталась большая лужа крови, было посыпано блестящим  и  тончайшим  порошком
мрамора, принесенным в небольших мешках из соседних тиволийских карьеров,  и
оно снова засверкало на солнце как серебро.
   Толпа, аплодируя, наполняла цирк продолжительными криками:
   - Да здравствует Сулла!
   Сулла, обратившись к Кнею Корнелию Долабелле, бывшему два года тому назад
консулом и сидевшему рядом с ним, сказал:
   - Клянусь Аполлоном Дельфийским, моим  покровителем,  вот  подлый  народ!
Разве он мне аплодирует? Ничуть  не  бывало!  Он  аплодирует  моим  поварам,
приготовившим ему вчера изысканные и обильные блюда.
   - Почему ты не выбрал себе место на  оппидуме?  -  спросил  Суллу  К  ней
Долабелла.
   - Не думаешь ли ты, что эго место сделало бы  меня  более  знаменитым?  -
возразил Сулла и через минуту прибавил:
   - Кажется, недурной товар продал мне ланиста Акциан?
   - О, ты щедр, ты велик! - сказал Тит  Аквиций,  сенатор,  сидевший  возле
Суллы.
   -  Да  поразит  молния  Юпитера  всех  подлых  льстецов!   -   воскликнул
экс-диктатор, с яростью схватившись правой рукой за плечо и сильно почесывая
его, чтобы прекратить зуд, вызываемый укусами изводивших его  отвратительных
паразитов И, спустя минуту, он добавил:
   - Я отказался от диктатуры, вернулся к частной жизни, а вы все же  хотите
видеть во мне господина. Презренные! Вы только и можете жить в рабстве.
   - Не все, о Сулла, рождены для рабства, - смело возразил один патриций из
свиты Суллы, сидевший невдалеке от последнего.
   Этот смельчак был Луций Сергий Катилина.  Ему  было  в  это  время  около
двадцати семи лет. Он был высок ростом,  обладал  могучей  грудью,  широкими
плечами и мускулистыми руками.  Масса  густых  черных  волос  покрывала  его
большую голову; смуглое, мужественное, энергичное  лицо  его  расширялось  к
вискам; на его широком лбу большая и всегда набухшая кровью вена  спускалась
к носу; серые глаза  всегда  сохраняли  жестокое  и  страшное  выражение,  а
пробегавшие по всем мускулам его властного и резкого лица  нервные  судороги
обнаруживали перед внимательным наблюдателем малейшие движения его души.
   Ко времени, когда начинается наш рассказ, Луций Сергий Катилина  приобрел
себе славу ужасного человека. Всех пугала его страшная вспыльчивость. Так он
убил спокойно проходившего по берегу Тибра патриция Грагидиана  за  то,  что
тот отказался дать ему под заклад имущества большую сумму денег,  в  которой
он, Катилина, нуждался для уплаты своих огромных долгов, ибо не уплатив  их,
он не мог получить ни одной государственной должности.
   То было время проскрипций, то есть  время,  когда  ненасытная  свирепость
Суллы затопила Рим кровью. Гратидиан не числился в проскрипционных  списках,
он был даже из партии Суллы; но Гратидиан был  страшно  богат,  а  имущество
занесенных в проскрипционные списки конфисковалось. Поэтому, когда  Катилина
притащил труп Гратидиана к Сулле, заседавшему в курии, и бросил его к  ногам
диктатора со словами, что он убил Гратидиана как врага Суллы и отечества, то
диктатор оказался не особенно щепетильным и закрыл  глаза  на  убийство,  но
зато широко раскрыл их на огромные богатства Гратидиана.
   Вскоре после этого Катилина поссорился  со  своим  братом,  оба  обнажили
мечи, но Сергий Катилина, помимо того,  что  об