к тропинки, по которой  они  пришли  сюда,  большие
стволы деревьев и тяжелые камни и, вырыв позади них широкий  ров,  забросали
эти стволы и камни землей. Таким образом, они в  несколько  часов  соорудили
земляную насыпь, чем сильно укрепили свой  лагерь  с  единственной  стороны,
откуда он мог быть атакован. Позади этого заграждения разместилась  половина
манипулы, назначенная нести охрану, и от нее, на некотором  расстоянии  друг
от друга, поставлены были часовые, так что наиболее отдаленный  находился  в
полумиле от лагеря гладиаторов.
   Вскоре гладиаторы, усталые от трудов и забот, погрузились в сон. Спокойно
и  тихо  было  на  площадке.  Извивающиеся  огни  костров,  еще  горевших  и
трещавших,  освещали  неподвижные  фигуры  гладиаторов  и  свинцовые  скалы,
которые служили фоном для этой фантастической картины.
   Один только  Спартак  бодрствовал;  его  атлетическая  фигура,  прямая  я
неподвижная, полуосвещенная огнями костров, рельефно выделялась в  сумраке,"
точно призрак одного из гигантов, которые, по мифическим сказаниям, объявили
войну Юпитеру и разбили лагерь на Флегрейских  полях  возле  Везувия,  чтобы
здесь взгромоздить горы на горы и штурмовать небо.
   Среди этой торжественной всеобъемлющей  тишины  Спартак,  положив  правую
руку под левую, висевшую на перевязи,  слегка  склонив  голову  к  лежавшему
внизу морю, смотрел, не  отрываясь,  на  свет,  который  сиял  на  одном  из
кораблей, находившихся в гавани Помпей.
   Но между тем как его глаза были поглощены этим созерцанием,  он  сам  был
погружен в размышления, отвлекшие его постепенно очень далеко от места,  где
он находился. Переходя от одной мысли к другой,  от  одного  воспоминания  к
другому, он перенесся в родные горы своей  Фракии,  к  первым  годам  своего
детства. И его лицо, ставшее сперва при этих воспоминаниях  тихим  и  ясным,
снова затуманилось, он вспомнил нашествие римлян,  кровопролитные  сражения,
поражение фракийцев, уничтожение его стад и домов, рабство его родных и...
   Внезапно Спартак, более двух часов погруженный в эти волны воспоминаний и
мыслей, вздрогнул, насторожился и повернул голову в  сторону  тропинки,  как
будто услышал что-то. Но все  было  тихо,  и  кроме  легких  порывов  ветра,
шевеливших по временам ветви в лесу, ничего не было слышно.
   Поэтому Спартак намеревался пойти лечь под  навес,  устроенный  для  него
товарищами. Но сделав несколько шагов, Спартак снова  остановился,  еще  раз
прислушался и прошептал:
   - Однако...  На  гору  поднимаются  солдаты...  И,  вернувшись  назад,  к
сооруженной в этот вечер земляной насыпи, он  прибавил  вполголоса,  как  бы
говоря сам с собой:
   - Уже?.. Не думал я, что так скоро...
   Спартак еще не дошел до поста, у которого бодрствовала на страже половина
манипулы гладиаторов, как в тишине ночи послышался  громкий  и  ясный  голос
стоявшего первым часового:
   - Кто идет?..
   И затем возглас еще более громкий:
   - К оружию!..
   За  насыпью  был  очень  короткий   момент   замешательства:   гладиаторы
вооружались и выстраивались в боевой порядок позади прикрытия.
   В этот момент подошел к сторожевому посту Спартак с мечом в руке и сказал
довольно спокойно:
   - Идут в атаку на нас... Но с этой стороны никто не взойдет.
   - Никто! - в один голос воскликнули гладиаторы.
   - Один из вас пусть пойдет в лагерь поднять тревогу и прикажет  от  моего
имени соблюдать порядок и тишину.
   Один из деканов с несколькими гладиаторами пошел  вперед,  чтобы  узнать,
кто приближается. Тем временем лагерь проснулся.  В  несколько  секунд,  без
шума, без смятения, каждый  гладиатор  вооружился  и  занял  место  в  своей
манипуле. Выстроившаяся когорта, как будто она состояла из старых легионеров
Мария или Суллы, была готова мужественно встретить нападение любого врага.
   Спартак  с  половиной  сторожевой  манипулы  молча  стоял   за   насыпью,
повернувшись в сторону тропинки, чтобы слышать что там происходит.  Внезапно
послышался радостный крик декана:
   - Это Эномай И тотчас же находившиеся с ним гладиаторы повторили:
   - Это Эномай!
   Вслед за тем послышался могучий голос германца:
   - Постоянство и победа! Да, товарищи, это  я  и  со  мной  девяносто  три
человека наших, поодиночке бежавших из Капуи.
   Легко вообразить какую радость этот приход вызвал в сердце  Спартака.  Он
бросился через насыпь навстречу Эномаю, и оба гладиатора крепко,  по-братски
обнялись.
   - О, мой Эномай! - воскликнул фракиец в порыве сильного чувства. -  Я  не
надеялся так скоро увидеть тебя.
   - И я также, - ответил германец, лаская своими огромными ручищами светлые
волосы Спартака и целуя его в лоб.
   Когда кончились приветствия, Эномай  стал  рассказывать,  как  его  отряд
больше часа сопротивлялся  римским  когортам.  Римляне  разделились  на  две
части: одна продолжала сражаться, а другая пошла в обход  по  улицам  Капуи,
намереваясь  ,  зайти  в  тыл.  Он,  разгадав  этот  план,  оставил   защиту
заграждений, сооруженных поперек дороги, приказал сражавшимся вместе  с  ним
гладиаторам рассыпаться, укрыться на всю ночь в каком-либо месте,  выйти  из
города поодиночке и соединиться всем под сводами акведука. Рассказал  затем,
что свыше двадцати товарищей по несчастью пали в ночной  битве  возле  школы
Лентула, и что из ста двадцати  человек,  которые  вместе  с  ним  оказывали
сопротивление римлянам и потом разбежались по его совету,  только  девяносто
три пришли к нему под акведук Выступив прошлой ночью, они обходными,  путями
дошли до Помпей, встретили здесь одного из гонцов Спартака,  направлявшегося
в  Капую,  получили  от  него  точные  сведения  о  месте,  где   гладиаторы
расположились лагерем. Велика была радость, вызванная приходом  этой  шестой
манипулы. Подбросили в костры дров, приготовили скромное угощение; пришедшим
были предложены хлеб, сухари, сыр,  фрукты  и  орехи.  А  после  еды  все  в
беспорядке  смешались;  раздавались  одновременные   восклицания,   знакомые
разыскивали друг друга, обнимались и засыпали вопросами: "А, и ты здесь?"  -
"Как поживаешь?" "Откуда вы пришли?" - "Как добрались сюда?" - "Превосходное
место для защиты..." - "Да, мы спасены". - "А как дела в Капуе?"
   Подобные вопросы и восклицания слышались во всех направлениях.  Только  к
часу первых петухов в лагере восставших стало тихо и спокойно.
   На рассвете зазвучали рожки, и гладиаторы тотчас же выстроились в  боевой
порядок. Спартак и Эномай произвели  им  смотр,  давая  новые  распоряжения,
внося  необходимые  изменения  в  прежние,  воодушевляя  каждого  солдата  и
снабжая, поскольку было возможно,  оружием.  Затем  была  произведена  смена
караула и посланы из лагеря две манилулы: одна - запастись  продовольствием,
другая - дровами.
   Все прочие гладиаторы, оставшиеся на площадке, следуя примеру Спартака  и
Эномая, взяли топоры и другие орудия и начали вынимать из скал камни,  чтобы
использовать их для метания в неприятеля. Эти камни, старательно заостренные
гладиаторами с одной стороны, были собраны в  огромные  груды  и  сложены  в
стороне лагеря,  обращенной  к  Помпее,  откуда  нападение  было  не  только
вероятно, но и неизбежно.
   В этой работе гладиаторы провели весь день. На заре  следующего  дня  они
были разбужены криками часовых, призывавших к оружию.  Две  когорты  римлян,
около тысячи человек, под начальством трибуна Гага Сервилиана, взбираясь  на
гору со стороны Помпей, готовились напасть на гладиаторов в их убежище.
   Сервилиан, два дня спустя после той  ночи,  когда  ему  удалось  помешать
восстанию десяти тысяч гладиаторов  школы  Лентула,  узнал,  что  Спартак  и
Эномай с несколькими сотнями мятежников ушли по направлению к горе  Везувию.
Они грабили виллы, мимо  которых  проходили  (это  было  ложью  -  молва  по
обыкновению преувеличивала и искажала факты), призывая к свободе и к  оружию
всех рабов и слуг, которые  им  попадались  навстречу.  Ввиду  этого  трибун
поспешил в капуанский сенат и попросил разрешения высказать  свое  мнение  о
том, что еще можно предпринять для  окончательного  подавления  восстания  в
самом его зародыше.
   Получив это разрешение,  смелый  молодой  человек,  который  надеялся  на
подавлении этого восстания заслужить большие почести и  повышение,  доказал,
насколько опасно было бы оставить Спартака и Эномая в живых и  позволить  им
свободно передвигаться по полям хотя бы в течение нескольких дней, так как к
ним ежечасно присоединялись рабы и гладиаторы.  Он  сказал,  что  необходимо
пойти вслед за бежавшими, настигнуть их, изрубить  в  куски,  а  головы  их,
насаженные на копья, выставить в школе Лентула Батиата на страх остальным.
   Этот  совет  понравился  капуанским  сенаторам,  пережившим  уже  столько
тревожных  часов  в  страхе  перед  восстанием  гладиаторов;   они   приняли
предложение Тита Сервилиана и опубликовали декрет,  по  которому  за  головы
Спартака и Эномая была назначена награда в два таланта. Оба вождя  вместе  с
их товарищами были приговорены к распятию на  крестах,  причем  под  угрозой
самых  суровых  наказаний  воспрещалось  свободным  и  рабам  оказывать   им
какую-либо помощь.
   Другим декретом сенат Капуи поручал трибуну Титу Сервилиану  командование
над одной из двух когорт легионеров, находившихся в Капуе, в  то  время  как
другая когорта под начальством Центуриона Попилия должна была  остаться  для
наблюдения за школой Лентула. Сервилиану было дано право  снять  в  соседнем
городе,  Ателле,  еще  одну  когорту  и  с  этими  силами   отправиться   на
окончательную ликвидацию безумного мятежа.
   Декреты были переданы для утверждения  префекту  Мецию  Либеону,  который
чувствовал себя очень плохо от пинка Эномая и от страха.  Почти  без  чувств
лежал он два дня в постели в сильной лихорадке. Он подписал  бы  не  два,  а
десять тысяч декретов, лишь бы избавиться от страха перед бунтовщиками.
   Таким образом, Тит Сервилиан в ту же ночь выступил  в  Ателлу,  взял  там
вторую когорту и во главе тысячи двухсот человек кратчайшим путем  пришел  к
Везувию.
   Ночь он провел на склоне  горы  и  с  первой  зарей  стал  подниматься  к
вершине. Когда солнце взошло, он был уже возле лагеря гладиаторов.
   Как ни  осторожно  продвигались  римские  когорты,  выставленный  впереди
часовой  гладиаторов  услышал  и  заметил  их  на  расстоянии  выстрела   из
самострела. Раньше чем они дошли до него,  он,  подняв  тревогу,  отбежал  к
соседнему часовому и таким образом, все часовые очень  быстро  отступили  за
насыпь, где находились гладиаторы сторожевой полуманипулы, готовые встретить
римских легионеров дождем метательных снарядов.
   Пока гладиаторы спешно строились  в  боевой  порядок,  трибун  Сервилиан,
пустившись  бегом,  первый  испустил  яростный   крик   атаки,   повторенный
постепенно  всеми  легионерами  и  слившийся  в  оглушительное,  страшное  и
наводящее ужас "барра" -  крик  слона,  с  которым  римские  легионы  обычно
бросались в атаку.
   Но едва Сервилиан и передние ряды первой когорты показались перед насыпью
неприятеля, как пятьдесят гладиаторов, стоявших  позади  насыпи,  пустили  в
римлян тучу камней.
   - Вперед! Вперед во имя Юпитера Статора! Смелее! Не унывай!  -  восклицал
трибун, выступая отважно вперед. -  В  один  миг  мы  будем  в  лагере  этих
грабителей и изрубим их всех.
   Несмотря на ушибы и раны, римляне продолжали бежать к  насыпи,  достигнув
которой, они смогли пустить в дело свое оружие, с силой кидая дротики в  тех
гладиаторов, которые не были защищены насыпью.
   Крики   усилились,   и   схватка   начала   переходить   в   ожесточенное
кровопролитие.
   Спартак, наблюдавший происходящее с высоты скалы, на которой  стояло  его
войско,   с   проницательностью,   достойной   Ганнибала   или    Александра
Македонского, сразу понял  грубую  ошибку,  допущенную  начальником  римлян.
Сервилиан повел своих солдат сомкнутым строем сражаться на тропинке, где  их
фронт не мог быть шире, чем в десять солдат рядом, благодаря чему глубокая и
плотная колонна римлян была поставлена под град камней.  Спартак  понял  эту
ошибку и немедленно использовал ее так, как это  ему  позволяла  занятая  им
позиция. Он выдвинул своих солдат вперед, расположил их в два  ряда  во  всю
ширину площадки с той стороны, откуда началась атака, и приказал им метать в
неприятеля камни изо всех сил и без перерыва.
   - Через четверть часа, - воскликнул Спартак,  занявший  первое  место  на
краю площадки и бросая камни в римлян, - они  обратятся  в  бегство,  и  мы,
следуя по их пятам, мечами искрошим их в куски!
   Как он предвидел, так и  случилось.  Хотя  отважный  трибун  Сервилиан  и
вместе с ним многие  храбрые  легионеры  достигли  насыпи,  для  соратников,
находившихся позади и не имевших возможности пользоваться копьями и  мечами,
становился невыносимым град камней, усиливавшийся с  каждой  минутой.  Камни
разбивали шлемы и латы, наносили ушибы, вызывали  кровоподтеки,  попадали  в
голову, оглушали и валили  с  ног.  Очень  скоро  колонна  нападавших  стала
колебаться, раздвигаться, подаваться назад и расстраиваться. Хотя  Сервилиан
охрипшим голосом требовал от своих солдат, чтобы они твердо выдерживали этот
ураган камней, однако напор рядов, которым особенно доставалось,  становился
все сильнее и сильнее и вызвал, наконец, общий беспорядок.  Началась  давка,
легионеры стали опрокидывать, топтать  друг  друга  и  вскоре  обратились  в
бегство.
   Тогда гладиаторы, выскочившие за насыпь, стали преследовать  римлян.  Эта
длинная  цепь  людей,  начинавшаяся  от  насыпи,  из-за  которой  все  время
выходили, пылая жаждой мести, гладиаторы, и оканчивавшаяся  хвостом  колонны
римлян, могла показаться наблюдавшему издалека огромной  змеей,  ползущей  и
извивающейся по склону горы.
   Особенность   этого   очень   короткого    сражения,    так    неожиданно
превратившегося для римлян в поражение, состояла в том, что свыше двух тысяч
людей, одни - убегавшие, другие - преследующие, не могли сражаться.  Римляне
даже при желании не могли остановиться, так  как  бежавших  впереди  теснили
сзади, а они в свою очередь теснили передних; по этой же  причине  не  могли
остановиться и гладиаторы. Узость тропинки и крутизна  склона  давали  этому
потоку людей невольную быстроту, и, подобно быстро движущейся лавине, он мог
остановиться только у подошвы горы.
   И действительно, только там, где тропинка переходила в широкую  дорогу  и
где склон горы стал более отлогим, убегавшие могли рассыпаться  по  соседним
полям и ближайшим садам. Только  там  и  гладиаторы  могли  развернуть  свой
фронт, рубя и коля легионеров направо и налево.
   Сервилиан остановился, последним напряжением охрипшего голоса призывая  к
себе своих солдат и оказывая гладиаторам упорнее сопротивление Но  не  много
было таких, которые его услышали и, еще меньше таких,  которые  примкнули  к
нему и  встретили  грудью  натиск  неприятеля.  Основная  масса  легионеров,
пришедшая в полное смятение и  беспорядок,  охваченная  паникой,  совершенно
рассеялась, и каждый думал только о собственном спасении.
   Спартак с манипулой гладиаторов  теснил  Сервилиана  и  сотню  храбрецов,
дравшихся рядом с ним;  завязалась  жестокая  и  кровопролитная  схватка,  в
которой Сервилиан пал от руки Спартака. Число  гладиаторов  увеличивалось  с
каждой минутой, римляне быстро были  сломлены  и  перебиты  Поражение  обеих
когорт было окончательное: более четырехсот  легионеров  было  убито,  свыше
трехсот раненых и нераненых  попало  в  плен,  Обезоруженные,  они  согласно
приказу Спартака, были отпущены на  свободу.  Победители  потеряли  тридцать
человек убитыми и около пятидесяти ранеными.
   Немного позже  полудня  гладиаторы,  надевши  шлемы  и  латы,  отнятые  у
неприятеля, вернулись в свой лагерь  на  Везувий,  унося  с  собой  огромное
количество оружия.

Глава 12

СПАРТАК ДОВОДИТ ЧИСЛО СВОИХ ВОИНОВ С ШЕСТИСОТ ДО ДЕСЯТИ ТЫСЯЧ

   Когда весть о поражении когорт Сервилиана дошла до соседних  городов,  по
всей Кампанье поднялась сильная тревога: всех ошеломили подробное! и  резни,
учиненной мятежниками в рядах легионеров Нола,  Нуцерия,  Геркуланум,  Байи,
Неаполь, Мизенум, Кумы, Капуя и все  остальные  города  этой  плодороднейшей
провинции приготовились к обороне; горожане вооружились,  стояли  на  страже
дни и ночи у ворот и на бастионах. Помпея, стены которой  были  снесены,  не
осмеливалась  сопротивляться  гладиаторам,  приходившим   туда   много   раз
запасаться провиантом; они вели себя там не как толпы дикарей, а  как  самые
дисциплинированные войска, к немалому удивлению жителей города.
   Тем временем префекты отдельных городов  посылали  гонцов  за  гонцами  к
Мецию Либеону, префекту всей провинции,  чтобы  побудить  его  принять  меры
против  растущей  опасности,  и  несчастный  Меций  Либеон  в  свою  очередь
отправлял гонцов к римскому Сенату, умоляя о скорой и серьезной помощи.
   В Риме, естественно, не было никого, кто был склонен серьезно считаться с
бунтом гладиаторов, кроме Сергия Катилины и  Юлия  Цезаря;  одни  они  могли
оценить важность и серьезность восстания рабов, ибо знали его корни, размах,
а также дарования его вождя; кроме этих двух никто и не  думал  о  когортах,
изрубленных в куски гладиаторами, тем более, что  спасшиеся  от  этой  резни
солдаты рассказывали ее подробности, сваливая  всю  вину  -  и  это  отчасти
справедливо - на самонадеянное невежество трибуна Сервилиана.
   К тому же римский народ был втянут в гораздо более  серьезные  и  опасные
войны; против его владычества восстала почти вся Испания во главе с  храбрым
и рассудительным Серторием, ум и мужество которого  оказались  сильнее,  чем
храбрость  юного  Помпея  и  тактика  старого  Метелла;  в  это   же   время
могущественный Митридат снова начал войну против римлян и уже успел  разбить
Марка Аврелия Котту, бывшего в этом году консулом вместе с  Луцием  Лицинием
Лукуллом.
   Консул Лукулл, находившийся еще в Риме и  собравший  предназначенные  ему
легионы, чтобы идти против Мигридата, с одобрения сената послал  в  Кампанью
против гладиаторов храброго и опытного воина, трибуна Клодия Глабра,  и  дал
ему для борьбы с мятежниками шесть когорт, то есть около трех тысяч  человек
Пока Клодий Глабр снаряжал доверенные ему когорты, чтобы повести  их  против
гладиаторов, последние великолепно использовали  свою  победу:  за  двадцать
дней их число с шестисот выросло до тысячи двухсот,  причем  почти  все  они
были хорошо вооружены.
   Спартак,  превосходно  знакомый  с  боевым   строем   греческих   фаланг,
фракийской милиции, войск Митридата и  римских  легионов,  был  восторженным
поклонником римского строя; он убедился, что не было лучшей и  более  мудрой
тактики, чем  v  воинственного  латинского  народа,  и  бесчисленные  победы
латинян  над  мужественными,  презирающими  смерть  и  отлично  вооруженными
народами он приписывал дисциплине, строевому порядку  и  структуре  римского
легиона.
   Поэтому  Спартак  старался  ввести  в  войско  гладиаторов  боевой  строй
римского войска и как только он получил возможность после победы  над  Титом
Сервилианом войти в Помпею, он заказал  значок  для  первого  гладиаторского
легиона; на древке этого значка, там,  где  у  римлян  был  орел,  он  велел
прикрепить красную шапку - головной убор рабов" которых  хозяева  собирались
отпустить  на  Волю.  Под  шапкой  было  прикреплено   небольшое   бронзовое
изображение кошки, так как кошку, животное самое свободолюбивое, помещали  в
качестве символа у ног статуи Свободы. Кроме того он заказал значки и каждой
центурии: к древкам были прикреплены две соединенных руки из бронзы,  а  под
ними - тоже маленькая шапка с двумя номерами - когорты  и  региона.  Спартак
нисколько не сомневался, что к нему стекутся все гладиаторы  Италии,  и  что
поэтому много будет легионов, и еще больше  когорт,  которыми  ему  придется
командова