Борторикс  с
огромным трудом, умоляя  и  ругаясь,  удерживали  солдат  третьего  легиона,
желавших выйти из лагеря и последовать за германскими легионами.
   Их удержал Крикс, который принялся громко осыпать их угрозами и бранью на
родном языке, называя их  подлым  сбродом,  сборищем  разбойников  и  толпой
предателей. Ему скоро удалось успокоить  даже  самых  упрямых,  а  когда  он
закончил свою речь клятвой, что как только настанет день, он разыщет и велит
предать распятию подкупленных подстрекателей этого позорного бунта, то галлы
немедленно, тихо и послушно, как ягнята, вернулись в свой лагерь.
   Кончая свою речь, Крикс внезапно побледнел, и голос его, сначала  сильный
и звучный, стал слабым и хриплым. Едва первые ряды взбунтовавшегося  легиона
сделали кругом марш, он зашатался и упал на руки стоявшего рядом Спартака.
   - О, клянусь богами! -  воскликнул  горестно  фракиец.  -  Наверно,  тебя
ранили, когда ты закрывал меня от стрел.
   Действительно, одна стрела попала Криксу в ляжку, а другая, пробив кольца
панциря, вонзилась между пятым и шестым ребром.
   Его перенесли в палатку, заботливо перевязали раны. Всю ночь  возле  него
бодрствовал Спартак, погруженный в скорбные мысли. Он  негодовал,  думая  об
Эномае и его необъяснимом дезертирстве и  горевал  об  этих  десяти  тысячах
германцев, ушедших навстречу огромным опасностям.
   На рассвете следующего дня Спартак  приказал  своим  легионам  сняться  с
лагеря и направился к Камеринуму Туда он, как и предполагал, прибыл  поздней
ночью, а консул Лентул - на день позже его.
   Консулу, который  был  не  особенно  опытен  в  военном  деле,  патрицию,
насквозь пропитанному латинской надменностью,  казалось  невероятным,  чтобы
четыре римских легиона,  насчитывающие  двадцать  четыре  тысячи  человек  и
подкрепленные двенадцатью тысячами вспомогательных  воинов,  не  разбили  бы
сборище из семидесяти тысяч гладиаторов, плохо вооруженных, без  чести,  без
веры, без дисциплины.
   Поэтому,  заняв  выгодную  позицию  и  произнеся  перед  войсками   речь,
начиненную гордыми и хвастливыми  словами,  способными  воспламенить  сердца
легионеров, он на следующий день вступил в сражение с гладиаторами.  Спартак
с  мудрой  предусмотрительностью  сумел   извлечь   выгоду   из   численного
превосходства своего войска и меньше чем в три часа  почти  со  всех  сторон
окружил консула. Римские  легионы,  несмотря  на  то,  что  сражались  очень
мужественно, были вынуждены отступить, чтобы не  подвергнуться  нападению  с
тыла.
   Спартак искусно использовал это колебание неприятеля. Появляясь в  разных
местах  сражения,  он  своей  необыкновенной  храбростью  так   поднял   дух
гладиаторов, что они стремительно бросились на римлян, прорвали  их  ряды  и
разгромили, захватив лагерь и обоз.
   Радость по поводу этой новой, столь блестящей победы, тем более  славной,
что она была одержана над одним  из  консулов,  была  отравлена  волновавшей
Спартака мыслью о Геллии, втором консуле, который мог за это  время  напасть
на Эномая и уничтожить его войско.
   Поэтому на следующий день после битвы он велел собрать палатки и повернул
обратно, выслав, как обычно, вперед многочисленную конницу для  того,  чтобы
она доставляла ему все сведения с неприятеле.
   На  другой  день  вечером  к  Спартаку  явился  Мамилий,  начальник  всей
кавалерии, с сообщением, что Эномай расположился лагерем  возле  Писцельской
горы, а Геллий, узнав, что от войска гладиаторов отделился  отряд  в  десять
тысяч германцев, спешно выступил против него, чтобы его уничтожить.
   Дав отдохнуть своим легионам только шесть часов, Спартак,  через  суровые
скалы каменистых Апеннин, направился к Писцельской горе За это время  консул
Геллий  Публикола  с  двадцатью  восемью  тысячами  солдат  пришел  туда   и
стремительно атаковал Эномая, который необдуманно принял неравный бой.
   Жестока и кровопролитна была схватка. В течение двух часов она оставалась
безрезультатной, так  как  обе  стороны  сражались  с  равной  яростью  и  с
одинаковым мужеством. Но вскоре  Геллий,  растягивая  фронт  своего  войска,
обошел оба германских легиона.
   Германцы  оказались  окончательно  сжатыми  в   кольце   смерти.   Увидев
бесполезность  всякой  попытки  спастись,  они  решились  погибнуть  смертью
храбрых и, яростно  сражаясь  еще  свыше  двух  часов,  все  пали,  причинив
огромные потери римлянам.
   Одним из последних пал Эномай. Он собственноручно  убил  одного  военного
трибуна, одного центуриона и очень много легионеров. Почти  сплошь  покрытый
ранами и пораженный сразу несколькими мечами  в  спину,  он  упал,  испустив
дикий стон, рядом с Эвтибидой, упавшей раньше его.
   Но едва прекратилась эта  битва,  как  хриплый  звук  букцин,  означавший
сигнал к атаке, предупредил победителей о приближении нового неприятеля.
   Это был Спартак, который только что прибыл к месту сражения. Несмотря  на
то, что его легионы были утомлены тяжелым походом, он расположил их в боевой
порядок и, проходя  по  рядам,  призвал  отомстить  за  избиение  угнетенных
братьев.
   Консул Геллий употребил все  возможные  усилия,  чтобы  перестроить  свои
легионы.
   Началось сражение еще более яростное, чем первое.
   Между тем умирающий Эномай  тяжело  стонал,  произнося  по  временам  имя
Эвтибиды.
   Так как новое сражение отвлекло римлян в другую сторону, то место побоища
германцев осталось покинутым, и среди этого огромного поля трупов  слышались
только слабые стоны и болезненные вопли, испускаемые ранеными и умирающими.
   Кровь потоками  лилась  из  многочисленных  ран,  которыми  было  покрыто
огромное тело Эномая, но сердце его еще не перестало биться. В то время, как
он в своем предсмертном хрипении призывал имя любимой девушки, она поднялась
с места, где упала.  Оторвав  от  туники  убитого  возле  нее  контуберналия
полосу, она  перевязала  свою  левую  руку,  довольно  сильно  пораненную  и
окровавленную.  Геллий  напал  неожиданно,   Эвтибида   не   имела   времени
дезертировать к римлянам или удалиться с места  сражения  и  была  вынуждена
принять участие в битве. При первой же ране она решила, что самым безопасным
будет упасть между трупами и притвориться мертвой.
   - О, Эвтибида... О моя обожаемая... -  прошептал  едва  слышно  германец,
побледневшее лицо которого застилал покров смерти. - Ты жива?.. Жива?!! О, я
умру теперь.., с радостью... Ах, Эвтибида!.. Я хочу пить... Дай  мне  глоток
воды.., и последний твой поцелуй..
   Эвтибида с  бледным,  обезображенным  свирепой  радостью  лицом  даже  не
оглянулась на умирающего. Только  вдоволь  налюбовавшись  кровавым  зрелищем
побоища, она повернула голову в сторону, где лежал Эномай.
   Сквозь застилавший его глаза туман Эномай  увидел  девушку,  всю  залитую
кровью, и принял ее за умирающую, но злобный блеск ее глаз в то  время,  как
она удалялась, топча и отталкивая ногами трупы, грудами лежавшие  на  земле,
убедил его в том, что она была только ранена, и, вероятно,  легко.  Страшное
подозрение пронзило его мозг. Однако  он  сейчас  же  отогнал  от  себя  эту
мрачную мысль и слабеющим голосом сказал:
   - Ох, Эвтибида.., один поцелуй.., дай мне... Ох, Эвтибида...
   - Я спешу! - ответила гречанка, проходя мимо умирающего и бросив на  него
равнодушный взгляд.
   - А!.. Молния... Тора..,  пусть  испепелит  тебя!  -  закричал,  напрягая
последние силы, Эномай. - Теперь.., я все  понимаю..,  подлая  куртизанка!..
Спартак ни в чем не  виновен...  Ты  -  злое  чудовище!..  Будь  проклята!.,
прокля... - не договорив последнего слова, он упал мертвым.
   Эвтибида повернулась  к  нему  и  увидев,  что  он  уже  умер,  с  жестом
проклятия, воскликнула:
   - В ад!.. И как тебя я увидела умирающим в  отчаянии,  так  пусть  вышние
боги дадут мне увидеть последнее издыхание гнусного Спартака!
   И она направилась в ту сторону, откуда  доносился  отдаленный  шум  новой
битвы.

Глава 19

БИТВА ПРИ МУТИНЕ. - МЯТЕЖИ. МАРК КРАСС ДЕЙСТВУЕТ

   Исход начавшегося между Спартаком  и  Геллием  сражения  не  мог  вызвать
никакого сомнения. Эвтибида, пробиравшаяся среди трупов к  полю  битвы,  уже
издали увидела, как  слабо  сопротивлялись  римляне  непреодолимому  натиску
гладиаторских легионов, которые обходили справа и слева  фронт  консульского
войска, чтобы атаковать неприятеля с флангов.
   В то время, как смелая женщина наблюдала битву, мимо нее промчалась белая
лошадь с голубым чепраком и изящной сбруей; она  неслась  очертя  голову,  с
широко раскрытыми глазами и настороженными ушами, бросалась от страха во все
стороны, перескакивая через убитых и натыкаясь на них.
   Эвтибида  узнала   эту   лошадь:   она   принадлежала   Уцилиаку,   юному
контуберналию  Эномая,  который  пал  на  ее  глазах  одним  из   первых   в
кровопролитном утреннем сражении. Так как один из ее  трех  коней  был  тоже
белый, она сразу увидела, как полезна в ее коварных планах  может  быть  эта
лошадь.
   Она побежала в ту сторону, где металась лошадь и,  прищелкивая  языком  и
пальцами, стала звать ее.
   Но благородное животное, вместо  того,  чтобы  послушаться  и  подойти  к
куртизанке, в страхе убегало все дальше.  Внезапно,  споткнувшись  о  трупы,
лошадь упала. Эвтибида подбежала к ней и схватила за уздечку.
   Животное, поднявшись на  ноги,  стало  вырываться  из  рук  Эвтибиды,  но
девушка крепко держала его, успокаивая ласками и  словами,  и  разгоряченный
Коно постепенно успокоился, позволил гречанке погладить  себя  и  совершенно
покорился ей.
   В это время ряды войска консула Геллия, разбитые  и  окруженные  со  всех
сторон возраставшими силами гладиаторов, в беспорядке отступил к  полю,  где
они утром громили  германцев;  их  яростно  преследовали  солдаты  Спартака,
которые со страшным "барра!" и дикими криками смыкались все теснее и  теснее
вокруг римлян, чтобы уничтожить  их  и  отплатить  за  гибель  десяти  тысяч
товарищей.
   Громкие и яростные  крики  сражавшихся  слышались  все  ближе.  Эвтибида,
наблюдавшая битву злыми глазами, воскликнула вполголоса:
   - Ax!.. Клянусь величием  Юпитера  Олимпийского!.  Это  несправедливо!  Я
столько  сделала,  чтобы  удалить  из  гладиаторского  лагеря  германцев,  в
надежде, что за ними последуют галлы, а галлы остаются; устроив  так,  чтобы
эти десять тысяч были уничтожены Геллием, я  надеялась,  что  Спартак  будет
захвачен обоими консулами в железное кольцо, но он является со всеми  своими
силами, чтобы разбить Геллия, а покончив с ним, он бросится на Лентула, если
только он уже этого не сделал!.. Неужели он непобедим,  о  Юпитер  Мститель?
Неужели он непобедим?..
   А преследуемые римляне, продолжая еще сопротивляться, подходили все ближе
и ближе к полю утреннего побоища. Эвтибида, с  бледным  от  досады  и  гнева
лицом, шла, ведя  за  узду  белую  лошадь  Уцилиака,  к  месту,  где  лежало
безжизненное тело Эномая; здесь она остановилась и, вынув из ножен маленький
и острый меч, быстро вонзила его дважды в грудь  несчастного  коня.  Раненое
животное  отскочило  назад  с  пронзительным  отчаянным   ржанием,   сделало
несколько прыжков, упало на передние ноги  и  вскоре  в  страшных  судорогах
околело.
   Тогда гречанка легла на землю возле коня, под шею которого подсунула одну
ногу так, как будто всадница и лошадь упали здесь,  пораженные  неприятелем,
первая - тяжело раненная, вторая - бездыханная.
   Шум сражения приближался к месту, где лежала Эвтибида:  по  диким  крикам
галлов и жалобным возгласам латинян она все больше убеждалась,  что  римляне
потерпели окончательное поражение.
   Вскоре римляне обратились в паническое бегство;  гладиаторы  преследовали
их с яростью,  усилившейся  при  виде  поля,  покрытого  трупами  германцев.
Римляне потерпели полный разгром: они потеряли  убитыми  свыше  четырнадцати
тысяч человек; армия Геллия была совершенно уничтожена, и сам  он,  раненый,
спасся лишь благодаря быстроте своего коня. Римляне разбежались и рассеялись
во все стороны, потеряв обоз и знамена.
   Радость гладиаторских легионов  по  поводу  этой  блестящей  победы  была
омрачена печалью о гибели германцев. Спартак не только запретил  праздновать
победу, но приказал, чтобы войско соблюдало траур в течение всего дня.
   На следующее утро после этого двойного сражения гладиаторы  приступили  к
сожжению трупов своих павших  братьев:  было  разложено  много  костров,  на
которых сотнями сжигались тела убитых гладиаторов.
   Вокруг  костра,  предназначенного  только  для  трупа  Эномая,  собрались
молчаливые и грустные командиры, и четырехугольником выстроились легионы.
   Гигантское  тело  храброго  германца,  обмытое  и  умащенное   мазями   и
благовониями, которые  присланы  были  по  требованию  Спартака  испуганными
жителями соседнего города, завернутое в белый саван из  тончайшей  шерсти  и
покрытое массой цветов, было положено на костер.  Спартак  весь  бледный,  с
глубочайшей  печалью  в  душе,  произнес  речь,  голосом,  прерывающимся  от
рыданий. Восхваляя Эномая, он напомнил о его храбрости,  о  его  неукротимом
мужестве и честнейшем  сердце.  Затем,  взяв  факел,  первый  зажег  костер,
который вскоре запылал тысячью красноватых огненных языков.
   Прах Эномая, собранный в несгораемую ткань,  был  пересыпан  в  небольшую
бронзовую урну, которую Спартак с того дня хранил у себя, как самую  дорогую
для него реликвию.
   Из десяти тысяч германцев, сражавшихся вместе с Эномаем, только пятьдесят
семь было найдено на поле битвы раненными, и из них только девять остались в
живых. В числе оставшихся в живых была Эвтибида.  Доблесть  девушки  вызвала
общее восхищение. Его разделял и Спартак; великодушный и благородный сам, он
ценил великодушные сердца  и  благородные  поступки;  поэтому  он  пожаловал
гречанке и сам ей преподнес под рукоплескания легионов гражданский венок.
   Девушка приняла этот столь ценный знак отличия  с  сильнейшим  волнением.
Лицо ее покрылось мертвенной бледностью, и  судорожная  дрожь  пробежала  по
всему ее телу. Гладиаторы приписали ее волнение скромности, хотя,  вероятно,
оно было только результатом угрызений совести.
   Эвтибида, хотя еще не совсем оправившаяся от своей раны. - она еще носила
руку на перевязи, - заявила о своем желании быть зачисленной в контуберналии
к Криксу, что и было ей разрешено с общего согласия Спартака и Крикса.
   Восстановив силы своего войска, Спартак, двадцать пять дней спустя  после
сражения под Нурсией, снова двинулся к  реке  Падусу,  чтобы  переправившись
через нее, попасть в Галлию.
   Через четырнадцать дней он дошел до Равенны, где расположился  лагерем  в
нескольких  милях  от  города,  с  целью  составить  три  новых  легиона  из
пятнадцати тысяч рабов и гладиаторов, сбежавшихся к нему за последнее время.
   Начальником  этих  новых  легионов  были  поставлены:   свободнорожденный
гладиатор Кай  Ганник,  галл  Каст  и  фракиец  Идомей,  отличившийся  своей
необыкновенной храбростью в сражениях под Камеринумом и Нурепей.
   С войском в семьдесят пять тысяч Спартак предпринял поход по  направлению
к Падусу.
   Кай Касий, бывший в прошлом году консулом, а  сейчас  претором  в  Галлии
Цизальпийской, узнав о поражениях, понесенных консулами Лентулом и  Геллием,
и о грозном приближении Спартака, поспешно собрал двадцатитысячное войско. С
этим войском  он  переправился  через  Падус  у  Плаценции,  чтобы  помешать
дальнейшему продвижению гладиаторов.
   Между тем, последние в два перехода дошли до  Бононии,  раскинули  лагерь
возле города - нападать на него они не думали. Спартак решил остаться  здесь
до тех пор, пока конные  разведчики,  разосланные  им,  не  доставят  точных
сведений о положении неприятельского войска и о намерениях его начальников.
   На рассвете следующего дня,  пока  гладиаторы  занимались  внутри  лагеря
обычными упражнениями, Эвтибида отправилась в  палатку  верховного  вождя  и
спросила Мирцу.
   Та приняла ее радушно и приветливо, ибо, как женщина, она еще больше, чем
мужчины восхищалась мужеством и отвагою Эвтибиды.
   Гречанка сказала Мирце, что она всегда питала самую искреннюю симпатию  к
ней и что, так как во всем войске они одни только  женщины,  то  ей  кажется
естественным, чтобы они были связаны нежной и сердечной дружбой С  радостью,
равной прямоте ее сердца, приняла Мирца  слова  Эвтибиды,  и  торжественными
клятвами  и  пылкими  поцелуями  они  заключили  союз  на  жизнь  и  смерть.
Куртизанка искала дружбы Мирцы для осуществления каких-то новых  козней.  Но
простодушная девушка ничего не подозревала и была совершенно очарована своей
новой подругой.
   Попрощавшись с Мирцей, Эвтибида  направилась  к  той  части  лагеря,  где
стояли палатки галлов.
   На уличках, отделявших один ряд палаток от  другого,  обучались  военному
строю пять тысяч галлов, из  которых  недавно  был  составлен  четырнадцатый
легион, набранный в сеннонской провинции.
   Против каждого  нового  солдата  стоял  ветеран,  вооруженный  деревянным
мечом, и обучал новичка ударам и парированию по всем правилам  фехтовального
искусства. Беспрерывно раздавались возгласы команды:
   - В позицию!
   - Выше щит!
   - Ниже острие меча!
   - Смотри прямо мне в глаза!
   - Выше голову!
   - Смотри смелее!
   - Отбей щитом удар в голову, бей мечом!
   - Быстрее, ради Тараны.., у тебя в руках не прялка, а меч.
   - Шаг вперед!.. Шаг назад!.. Быстро, проворней, ради Геза!
   - В позицию!
   - Отбей удар острием по голове!
   - Прыжок направо!
   - Бей!
   - Полкруга мечом налево!
   - В позицию!
   - Прыжок назад!
   - Живо! Вперед!.. Нападай  на  меня!..  Вперед!..  Пять  тысяч  смелых  и
воинственных  голосов  кричали   одновременно   с   энергичной   интонацией,
свойственной военным командам. Десять тысяч человек одновременно размахивали
двадцатью тысячами  рук.  Все  это  придавало  лагерю  галлов  необыкновенно
оживленный вид.
   Эвтибида остановилась посмотреть на эту необыкновенную картину. Вдруг  ее
внимание было привлечено несколькими голосами,  раздававшимися  из  соседней
палатки, которая, судя  по  знамени  пятого  легиона,  помещенному  тут  же,
принадлежала начальнику этого легиона, галлу Арвинию.
   - В конце концов, - закричал хриплый и низкий голос, в  котором  Эвтибида
узнала  голос  Орцила,  начальника  одиннадцатого  легиона,  состоявшего  из
нумидийцев и африканцев, - в конце концов мы  не  бараны,  чтобы  нас  гнали
таким образом!..
   - А без нас, - воскликнул другой голос, который Эвтибида тоже  узнала,  -
он  принадлежал  свободнорожденному  Каю  Ганнику,  начальнику  тринадцатого
легиона, - чем бы он был?
   - Простым человеком.., даже меньше чем человеком.., он был бы презренным,
жалким гладиатором! - сердито говорил Брезовир.
   - Я со своими африканцами в Галлию  не  пойду,  клянусь  богом  Ваалом!..
Клянусь вам, не пойду! - сказал Орцил.
   - Прав был Эномай! - закричал Каст, начальник четырнадцатого  легиона,  -
тех пяти тысяч галлов, которые в этот момент обучались фехтованию.
   - Бедный Эномай!.. Жертва явного предательства Спартака! - сказал Онаций,
самнит, преемник Рутилия по командованию восьмым легионом.
   - Ах, клянусь всемогущей  силой  матери!  -  воскликнул  в  гневе  мощным
голосом эпирот Фессалоний, командир седьмого легиона. - Спартак предатель?..
Ну, это слишком!.. Это слишком!..
   - Да, он и вместе с ним Крикс и Гранник продают нас римскому Сенату...
   - Все вы, желающие повести нас по ту сторону Альп  и  подальше  от  Рима,
изменники!
   - На Рим, на Рим мы хотим идти!..
   - Я верю Спартаку, самому благородному и честному человеку в мире, я верю
Криксу и Гранику, после него самым благородным в нашем лагере, и  я  с  моим
легионом, который мне доверяет, пойду за ними, а не за вами.
   - И я, - сказал Борторикс.
   - Ну, и идите с ними, а мы с нашими семью легионами, - сказал с силой Кай
Ганник, - завтра пойдем назад к Равенне и двинемся на Рим!
   - Да!  Бе