дома
терпимости, кабаки и харчевни в наиболее бедных районах Рима, где чаще всего
собирались гладиаторы; беспрестанно подслушивая, он собрал некоторые улики и
в конце концов пришел к заключению, что в отсутствие Спартака  руководителем
заговора, если такой действительно существовал, был Крикс. Поэтому  он  стал
следить за Криксом, и так как галл часто посещал харчевню  Венеры  Либитины,
то Сильвий Кордений в течение шести или семи дней приходил туда, иногда даже
два раза в день; и когда он узнал,  что  в  этот  вечер  состоится  собрание
начальников групп,  на  котором  будет  Крикс,  он  решился  на  хитрость  -
спрятаться под обеденным  ложем  в  тот  момент,  когда  приход  гладиаторов
отвлечет внимание Лутации Одноглазой.
   Когда Сильвий Кордений закончил свою отрывистую и бессвязную речь. Крикс,
внимательно наблюдавший за ним,  некоторое  время  молчал,  а  затем  сказал
медленно и очень спокойно:
   - А ведь ты негодяй, каких мало!
   - Не считай меня больше того, чего я стою, благородный Крикс, и...
   - Нет, нет, ты стоишь больше, чем  может  показаться  на  первый  взгляд.
Несмотря на твой бараний вид, ум у тебя тонкий и хитер ты на славу.
   - Но ведь я не сделал вам ничего дурного.., я исполнял  приказания  моего
патрона.., мне кажется, что, принимая во внимание мою искренность и то,  что
я торжественно клянусь всеми богами Олимпа и ада не  передать  никому,  даже
Верресу, ничего из того, что я узнал, вы можете пощадить меня,  и  дать  мне
свободно уйти.
   - Не торопись, добрый Сильвий, мы об этом  еще  поговорим,  -  иронически
возразил Крикс.
   Подозвав к себе нескольких гладиаторов, он им сказал:
   - Выйдем на минуту.
   Он вышел первый, крикнув тем, кто оставался.
   - Стерегите его!.. И не делайте ему ничего дурного. Гладиаторы  вышли  из
харчевни.
   - Как поступить с этим негодяем? - спросил Крикс у своих товарищей, когда
в переулке все остановились и окружили его.
   - Что за вопрос? - ответил Брезовир. - Убить его, как бешеную  собаку,  -
Дать ему уйти, - сказал другой, - было бы все равно, что  самим  донести  на
себя.
   - Сохранить ему жизнь и держать его пленником где-нибудь было бы  опасно,
- заметил третий.
   - И затем, где мы могли бы его спрятать? - спросил четвертый.
   - Итак, смерть? - спросил Крикс, обводя всех глазами.
   - Теперь ночь...
   - Улица пустынная...
   - Мы его отведем на самый верх холма на другой конец этой-улицы...
   - Mors sua, vita nostra <Смерть его - наша  жизнь.>  -  заключил  в  виде
сентенции Брезовир, произнося с варварским  акцентом  эти  четыре  латинских
слова.
   - Да, это необходимо, - сказал Крикс, сделав шаг к дверям кабака; но  тут
же остановился и спросил:
   - Кто же убьет его?
   Никто не дал ответа, и только" после минуты молчания один сказал:
   - Убить безоружного и без сопротивления...
   - Если бы у него был меч... - сказал другой - Если бы он  мог  или  хотел
защищаться, я бы взял на себя это поручение, - прибавил Брезовир.
   - Но зарезать безоружного... - заметил самнит Торкват.
   - Храбрые и благородные  вы  люди,  -  сказал  с  волнением  Крике,  -  и
достойные свободы! Однако,  необходимо,  чтобы  для  блага  всех  кто-нибудь
победил свое отвращение и выполнил  над  этим  человеком  приговор"  который
изрекает моими устами суд Союза угнетенных.
   Все наклонили головы в знак повиновения.
   - С другой стороны, - продолжал Крикс, - разве он пришел сразиться с нами
равным оружием и в открытом бою? Разве он не шпион?
   Если бы мы его не накрыли в его тайнике, не, донес ли бы он на нас  через
два часа, И не были бы все мы брошены завтра в  Мамертинскую  тюрьму,  чтобы
через два дня быть распятыми на кресте на Сессорском поле?
   - Правда, правда! - подтвердило несколько голосов.
   - Итак, именем суда Союза угнетенных я приказываю  Брезовиру  и  Торквату
убить этого человека.
   Оба гладиатора наклонили головы, и все, с Криксом во главе,  вернулись  в
харчевню.
   Сильвий Кордений Веррес,  ожидая  решения  своей  судьбы,  не  переставал
дрожать от страха. Минуты ему казались  веками.  Он  устремил  взор,  полный
ужаса на Крикса и его товарищей и побледнел. - он  не  прочел  на  их  лицах
ничего хорошего.
   - Ну, что же... - произнес он со слезами, - вы меня пощадите?..  Оставите
мне жизнь?.. Я.., на коленях,  жизнью  ваших  отцов,  ваших  матерей,  ваших
близких.., смиренно вас заклинаю...
   - Разве есть у нас теперь отцы и матери?..  -  мрачно  ответил  Брезовир,
лицо которого потемнело и приобрело страшное выражение.
   - Разве оставили нам что-нибудь дорогое?  -  прибавил  другой  гладиатор,
глаза которого засверкали гневом  и  местью  -  Вставай,  трус!  -  закричал
Торкват.
   - Молчать! - воскликнул Крикс, и, обращаясь к  отпущеннику  Кая  Верреса,
прибавил:
   - Ты пойдешь с нами. В конце этой маленькой улицы мы посовещаемся и решим
твою судьбу.
   Сделав товарищам знак  вывести  Сильвия  Кордения,  которому  он  оставил
последний луч надежды, чтобы тот не поднял на ноги всю улицу воплями,  Крикс
вышел в сопровождении гладиаторов, потащивших отпущенника, более похожего на
мертвеца, чем на живого человека. Он не сопротивлялся  и  не  произносил  ни
слова.
   Один гладиатор остался, чтобы расплатиться с  Лутацией.  Она  среди  этих
вышедших двадцати гладиаторов и не заметила своего  торговца  зерном.  Между
тем остальные, повернув направо от харчевни, стали подыматься по  грязной  и
извилистой уличке, которая оканчивалась у городской стены. Дальше начиналось
открытое поле.
   Придя сюда, они остановились. Сильвий Кордений,  опустившись  на  колени,
начал плакать, взывая к милосердию гладиаторов:
   - Хочешь, ты, подлый трус, сразиться равным оружием с  одним  из  нас?  -
спросил Брезовир упавшего духом отпущенника.
   -  О,  пожалейте..,  пожалейте..,  ради  моих   сыновей   прошу   вас   о
милосердии...
   - У нас нет сыновей! - закричал один из гладиаторов.
   - Мы осуждены не иметь их никогда!.. - прорычал другой.
   - Неужели ты, - сказал в негодовании Брезовир, - умеешь только  прятаться
и шпионить?.. Честно сражаться ты не умеешь?..
   - О, спасите меня!.. Жизнь.., я вас умоляю о жизни!..
   - Так иди же в ад, трус! - вскричал Брезовир, вонзив свой короткий меч  в
грудь отпущенника.
   - И пусть погибнут с тобой вместе все подлые бесчестные рабы, -  прибавил
самнит Торкват, дважды ударяя упавшего.
   Гладиаторы, сомкнувшись вокруг умирающего, стояли неподвижно, с  мрачными
и задумчивыми лицами и молча следили за последними судорогами отпущенника.
   Брезовир и Торкват несколько  раз  воткнули  свои  мечи  в  землю,  чтобы
стереть с них кровь, раньше, чем она свернется, и затем вложили их обратно в
ножны.
   А потом все двадцать гладиаторов, серьезные  и  молчаливые,  вышли  через
пустынный переулок на более оживленные улицы Рима.
   Восемь дней спустя после только что рассказанных событий, вечером  в  час
первого факела, со стороны Аппиевой дороги въехал через Капуанские ворота  в
Рим человек верхом на лошади, весь закутанный в плащ, чтобы  хоть  несколько
укрыться от проливного дождя, который  уже  несколько  часов  заливал  улицы
города.  Всадник   и   его   породистый   конь   вспотели,   задыхались   от
продолжительной езды и были покрыты грязью с головы до ног.
   Вскоре лошадь доскакала до Священной улицы и  остановилась  перед  домом,
где жила Эвтибида. Всадник соскочил с коня и, схватив  бронзовый  молоток  у
двери, несколько раз сильно ударил им. В  ответ  тотчас  же  послышался  лай
сторожевой собаки, непременной принадлежности римского дома.
   Через несколько минут всадник услышал  шаги  привратника;  тот  торопился
открыть двери и громко приказывал собаке замолчать.
   - Да благословят тебя боги, добрый Гермоген... Я -  Метробий  приехал  из
Кум...
   - С благополучным приездом!..
   - Я мокр, как рыба... Юпитер, властитель  дождей,  пожелал  позабавиться,
показав мне, как хорошо работают его шлюзы  Позови  кого-нибудь  из  слуг  и
прикажи ему отвести это бедное животное в конюшню соседней  харчевни,  чтобы
его там приютили и дали овса.
   Привратник, приставив средний палец правой руки  к  большому,  щелкнул  о
ладонь - это был знак, которым вызывали рабов, - и, взяв лошадь за  уздечку,
сказал:
   - Входи же, Метробий! Ты знаешь расположение дома:  возле  галле  реи  ты
найдешь Аспазию, горничную госпожи. Она доложит о твоем прибытии. О лошади я
позабочусь, и все, что ты приказал, будет исполнено.
   Метробий переступил порог входной двери, стараясь не поскользнуться,  что
было бы самым дурным предзнаменованием. Он вошел в  переднюю,  на  мозаичном
полу которой при  свете  бронзовой  лампы,  висящей  на  потолке,  виднелась
обычная надпись: salve <Привет.>,  это  слово  при  первых  же  шагах  гостя
начинал повторять попугай в клетке, висящей на стене (таков был обычай  того
времени).
   Минуя переднюю и атриум, он вошел в коридор галереи и  приказал  служанке
доложить Эвшбиде о своем приходе.
   В это время куртизанка находилась в своей зимней  приемной,  благоухающей
духами, украшенной драгоценной мебелью Она была всецело занята выслушиванием
признаний в любви, которые  расточал  ей  юноша,  сидевший  у  ее  ног.  Она
теребила дерзкой рукой его мягкие черные волосы, а он  с  пылающим  страстью
взглядом говорил ей о своих нежных чувствах. То был Тит Лукреций Кар.
   С самого  детства  проникнутый  учением  Эпикура,  он  применял  в  жизни
наставления своего учителя и не желал серьезной и глубокой любви.
   ..Возвращаются вновь и безумье, и ярость все та же. Лишь  начинает  впять
устремляться к предмету желанье.

   И поэтому он искал любовь легкую и кратковременную, чтобы:
   ..стрелами новой любви прежнюю быстро прогнать.

   Но это ему не помешало кончить жизнь самоубийством в сорок  четыре  года,
и, как все заставляет предполагать, именно от  безнадежной  и  неразделенной
любви.
   Во всяком случае, так  как  Лукреций  был  юноша  привлекательный,  очень
талантливый, остроумный и приятный собеседник,  богатый  и  не  скупился  на
траты для своих удовольствий то он часто приходил провести несколько часов в
доме Эвтибиды Она принимала его с большей  любезностью,  чем  других,  более
богатых и щедрых поклонников - Итак, ты меня любишь?  -  кокетливо  говорила
куртизанка юноше, продолжая играть его локонами. - Я тебе не надоела?
   - Нет, я тебя  люблю  все  сильнее  и  сильнее,  так  как  любовь  -  это
единственная вещь, которая по мере  обладания  ею  не  насыщает,  но  только
разжигает желание в груди.
   В эту минуту раздался легкий стук пальцем в дверь.
   - Кто там? - спросила Эвтибида. Послышался негромкий голос Аспазии:
   - Прибыл Метробий из Кум...
   - Ах! - радостно воскликнула Эвтибида, вскочив с кушетки и вся покраснев.
- Он приехал?.. Проводи его в экседру... Я сейчас приду.
   И обращаясь к Лукрецию, она торопливо заговорила прерывающимся, но  очень
ласковым голосом:
   - Подожди меня... Я сейчас вернусь.., и если известия,  принесенные  этим
человеком, будут те, которых я страстно жду уже в течение восьми дней,  если
я утолю сегодня вечером свою ненависть желанной местью.., мне будет  весело,
и часть этого веселья перепадет тебе.
   С этими словами она вышла из  приемной  в  сильном  возбуждении,  оставив
Лукреция в состоянии изумления, недовольства и любопытства.
   Покачав головой, он стал в глубоком раздумьи  ходить  взад  и  вперед  по
комнате.
   Буря бушевала,  и  частые  молнии  наполняли  приемную  мрачным  сиянием,
ужасные рассказы грома потрясали дом до самого основания; шум града и  дождя
слышался с необыкновенной силой между раскатами грома,  а  сильный  северный
ветер, яростно бушуя, дул с пронзительным свистом  в  двери,  окна,  во  все
щели.
   -   Юпитер,   бог   толпы,   развлекается,   показывая   образцы   своего
разрушительного могущества, - прошептал юноша с легкой иронической улыбкой.
   Походив еще некоторое время по комнате, Лукреций сел на кушетку и, как бы
отдавшись во власть ощущений, вызванных в нем этой борьбой  стихий,  схватил
одну из навощенных  дощечек,  лежавших  на  маленьком  изящном  шкапчике  и,
серебряной палочкой с железным наконечником, стал быстро писать.
   Тем временем Эвтибида прошла  в  экседру;  там  уже  находился  Метробий,
который, сняв плащ, печально осматривал  его  прорехи.  Куртизанка  крикнула
рабыне, собиравшейся выйти:
   - Ну-ка, разожги сильнее огонь в  камине,  приготовь  одежду,  чтобы  наш
Метробий мог переодеться, и накрой в триклинии ужин получше.  И  тотчас  же,
повернувшись к Метробию, она спросила:
   - Ну как?.. Хорошие ты привез известия, мой славный Метробий?
   - Хорошие из Кум, но самые скверные с дороги.
   - Вижу, вижу, бедный мой Метробий. Садись сюда, ближе к огню, -  с  этими
словами она придвинула скамейку к камину, - и скажи мне поскорее,  добыл  ты
желанные доказательства?
   -  Золото,  прекраснейшая  Эвтибида,  как  ты  знаешь,  открыло   Юпитеру
бронзовые ворота башни Данаи .
   - Оставь болтовню!.. Неужели ванна, которую ты принял, не отбила  у  тебя
охоты разглагольствовать?
   - Я подкупил одну рабыню и через маленькое отверстие, сделанное в  двери,
видел несколько раз, как Спартак  в  час  крика  петухов  входил  в  комнату
Валерии.
   - О боги ада, помогите мне! - воскликнула  Эвтибида  с  выражением  дикой
радости.
   И теребя Метробия, с искаженным лицом, похожая  на  разъяренную  тигрицу,
она стала спрашивать прерывистым и задыхающимся голосом:
   - И.., все дни.., вот так.., они.., подлые  бесчестят..,  честное  имя...
Суллы?
   - Думаю, что в пылу страсти они ни разу  не  пропустили  даже  ни  одного
черного дня - О, теперь придет для них такой  черный  день!  Я  посвящаю,  -
воскликнула торжественно Эвтибида, - их проклятые головы богам ада!
   И она сделала движение,  чтобы  уйти,  но  остановилась  и,  обращаясь  к
Метробию, добавила:
   - Переоденься, потом пойди закуси в триклинии и жди меня там.
   "Не хотел бы я впутаться в какое-нибудь скверное дело",  -  думал  старый
комедиант, идя в комнату для гостей, чтобы переменить мокрую одежду.
   Но переодевшись и пройдя в триклиний, где его  ожидал  роскошный  ужин  и
фалернское вино, достойный муж постарался забыть о злополучном путешествии и
о предчувствии какого-то тяжелого, близкого несчастья.
   Не успел он насытиться и наполовину, как Эвтибида, с  бледным  лицом,  но
спокойная, вошла в триклиний, держа в руке сверток папируса, то есть  бумаги
лучшего качества.  Он  был  завернут  в"  разрисованную  снаружи  суриком  и
обвязанную льняным шнурком пергаментную пленку, края  которой  были  склеены
воском, с печатью кольца Эвтибиды Печать  изображала  Венеру,  выходящую  из
пены морской.
   Метробий, несколько смущенный этим появлением, спросил:
   - Да.., прекраснейшая Эвтибида..,  я  желал  бы  ,  я  хотел  бы...  Кому
адресовано это письмо?
   - Ты еще спрашиваешь?.. Луцию Корнелию Сулле.
   - Ах, клянусь маской бога Мома, - не будем спешить  с  нашими  решениями,
дитя мое...
   - Нашими?. Причем здесь ты?..
   - Но  да  поможет  мне  великий  всеблагой  Юпитер!..  А  если  Сулле  не
понравится, что вмешиваются в его дела?.. Если вместо того, чтобы  обидеться
за свою супругу, он обидится на доносчиков?.. И если, -  что  еще  хуже,  но
вероятнее всего, - он решит обидеться на всех?..
   - А что мне до этого?..
   - Но.., то есть.., вот.., моя девочка.., если для тебя ничего  не  значит
гнев Суллы.., он очень важен для меня...
   - Да кто о тебе думает?
   - Я, я, Эвтибида прекрасная, любезная людям и богам,  -  сказал  с  жаром
Метробий, - я, так как я очень крепко люблю себя!
   - Но я не упомянула твоего имени.., и во всем, что  может  произойти,  ты
будешь совершенно в стороне.
   - Понимаю.., очень хорошо.., но видишь, моя девочка,  я  задушевный  друг
Суллы уже тридцать лет.
   - О, я знаю это.., даже более задушевный, чем это нужно для твоей  доброй
славы...
   - Это не важно.., я знаю этого зверя.., то есть человека..,  и  при  всей
дружбе, которая меня связывает с ним столько лет,  я  знаю,  что  он  вполне
способен свернуть мне голову,  как  курице...  Я  уверен,  что  он  прикажет
почтить меня самыми  пышными  похоронами  и  битвой  пятидесяти  гладиаторов
вокруг моего костра. Однако, к несчастью для меня, я уже не буду в состоянии
наслаждаться всеми этими зрелищами..
   - Не бойся, не бойся, - сказала Эвтибида. - с тобой не случится  никакого
несчастья.
   В эту минуту вошел в триклиний раб в дорожном костюме.
   - Помни мои наставления, Демофил, и нигде не останавливайся до Кум  Слуга
взял из рук Эвтибиды письмо, положил его между курткой и рубашкой,  привязав
его веревкой вокруг талии, затем, поклонившись госпоже, завернулся в плащ  и
вышел.
   Эвтибида успокоила Метробия,  который  решил  снова  заговорить  о  своих
опасениях. Сказав ему, что завтра они увидятся, она, вышла  из  триклиния  и
вернулась  в  приемную.  Там  Лукреций,  держа  в  руке  дощечку,  собирался
перечитать то, что написал.
   - Извини, что я должна была оставить тебя одного дольше, чем хотела.., но
я вижу, что ты не терял времени. Прочти мне эти стихи, ведь твое воображение
может проявляться только в стихах.., и притом в великолепных стихах.
   - Ты и буря, которая  свирепствует  снаружи,  внушили  мне  эти  стихи...
Поэтому я должен прочесть их тебе... Возвращаясь домой, я их прочту буре.

   ..Ветер морей неистово волны бичует,
   Рушит громады судов и небесные тучи разносит,
   Или же, мчась по полям, стремительным кружится вихрем,
   Мощные валит стволы, неприступные горные выси.
   Лес, низвергая, трясет порывисто: так несется
   Ветер, беснуясь, ревет и проносится с рокотом грозным.
   Стало быть ветры - тела, но только незримые нами
   Море и земли они вздымают, небесные тучи
   Бурно крушат и влекут, - внезапно поднявшимся вихрем.
   И не иначе текут они, все пред собой повергая,
   Как и вода, по природе своей, хоть и мягкая, мчится
   Мощной внезапно рекой, которую, вздувшись от ливней,
   Полнят, с высоких вершин низвергаясь в нее, водопады,
   Леса обломки неся и стволы увлекая деревьев.
   Крепкие даже мосты устоять под внезапным напором
   Вод неспособны: с такой необузданной силой несется
   Ливнем возмущенный поток, ударяя в устои и сваи.
   Опустошает он все, грохоча под водою уносит
   Камней громады и все преграды сметает волнами.
   Так совершенно должны устремляться и ветра порывы.
   Словно могучий поток, когда, отклоняясь в любую
   Сторону, гонят они все то, что встречают и рушат,
   Вновь налетая и вновь; а то и крутящимся смерчем
   Все захвативши, влекут и в стремительном вихре уносят.

   Эвтибида, - мы уже говорили - была гречанка и очень культурная,  так  что
она не могла не почувствовать восхищения от силы и  изящества  этих  стихов,
тем более, что латинский язык был еще беден и, за исключением Энния, Плавта,
Луцилия и Теренция, не имел знаменитых поэтов.
   Поэтому она выразила Лукрецию свое восхищение в словах, полных искреннего
чувства, на которые поэт, поднявшись и прощаясь с нею, с улыбкой ответил:
   - Ты заплатишь за свое восхищение этой  дощечкой,  которую  я  забираю  с
собой...
   - Но ты мне сам вернешь ее, как только перепишешь стихи на папирус.
   Когда Лукреций ушел,  Эвтибида  пошла  в  сопровождении  Аспазии  в  свою
спальню, решив  насладиться  всей  радостью  мести.  Однако  к  ее  великому
изумлению, удовольствие, которого она  так  страстно  желала,  не  оказалось
столь приятным, как она думала: ей  даже  казалось  непонятным,  почему  она
испытала такое слабое удовлетворение.
   Она размышляла над тем, что сделала, и над последствиями, которые вызовет
ее письмо; может быть, разъяренный Сулла постарается  скрыть  свой  гнев  до
глубокой ночи, проследит за любовниками, захватит их в объятиях друг друга и
убьет обоих.
   Мысль о том, что она вскоре услышит  о  смерти  и  позоре  Ва