я".  Бушприт  -  горизонтальный  или  наклонный
деревянный  брус  на  носу  судна.  К  нему  крепятся  косые  паруса -
кливера.)
     - Господа,  - сказал Казарский, - попрошу всех на ют для военного
совета.
     Вестовой Васютин помчался за Прокофьевым.
     За кормой было тихое  голубое  море  и  на  фоне  синего  неба  -
белокипенные  выпуклые  пирамиды:  паруса турецких кораблей,  резавших
воду  уже  совсем  неподалеку.  Их  черно-белые  корпуса   были   ясно
различимы.
     Время от времени над кораблями полыхали облака дыма  и  таяли  на
парусах,  расплываясь клочьями.  На воде всплескивали фонтаны, похожие
на сахарные головы. С каждым разом они возникали все ближе и ближе.
     Казарский кивнул  Прокофьеву,  торопливо  поднявшемуся  на ют,  и
выпрямился.
     - Господа, положение наше не требует пояснений. - Он указал рукой
в море.  - В сих чрезвычайных обстоятельствах я желал бы  узнать  ваше
мнение о мерах,  которые нам надлежит принять. Согласно уставу, начнем
с офицера, младшего чином. Поручик Прокофьев, прошу вас.
     Услышав свое имя, Прокофьев опустил руки по швам. Кровь отлила от
его ярких юношеских щек.  Он искоса глянул за  корму  и  увидел  белое
облако, всплывающее к реям турецкого корабля.
     Бум-м-м! - прокатилось по морю,  и белые  столбы  воды  поднялись
вверх саженях в пятидесяти от брига.
     - Мнение мое,  - твердым  голосом  сказал  Прокофьев,  подняв  на
Казарского ясные голубые глаза,  - защищаться до последней крайности и
затем взорваться вместе с бригом.
     Он густо  покраснел  и  смутился  так,  будто сказал что-то очень
нескромное.
     - Мичман Притупов?
     - Присоединяюсь к мнению поручика Прокофьева.
     - Лейтенант Скарятин?
     - Согласен с мнением штурмана.
     - Лейтенант Новосельский?
     - Согласен с господином поручиком.
     Щеки Казарского   порозовели.   Холодные   серые  глаза  блеснули
воодушевлением.
     - Благодарю  вас,  господа!  -  сказал  он.  - Иного решения я не
ожидал  от   русских   офицеров,   преданных   своему   отечеству.   Я
присоединяюсь к мнению господина поручика.  Разрешите, я прочту текст,
который мы  впишем  в  шканечный  журнал:  "На  военном  совете  брига
"Меркурий",  состоявшемся  сего  четырнадцатого  мая  тысяча восемьсот
двадцать девятого года,  в присутствии господ офицеров брига,  решено:
защищаться  до  последней  крайности,  и  если  будет сбит рангоут или
откроется течь,  до невозможности откачивать оную,  тогда свалиться  с
которым-либо неприятельским кораблем,  и тот офицер, который останется
в  живых,  должен  зажечь  крюйт-камеру.  Мнение  сие  подал   корпуса
штурманов  поручик  Прокофьев,  и  прочие  офицеры  единогласно к нему
присоединились".  Все!  А теперь,  господа,  исполним свой долг  перед
отечеством.
     У поручней стоял толстенький и коренастый переводчик и смотрел на
медленно надвигающиеся корабли.
     - Христофор Георгиевич, - сказал ему Казарский, - вы бы шли вниз,
голубчик, здесь будет жарко.
     Грек покраснел, насупился и сказал:
     - Господин капитан, дайте мне ружье.
     - Не стоит, голубчик, идите вниз, - повторил Казарский.
     - Господин  капитан!  -  переводчик  прижал  к груди оба кулака и
заговорил тонким,  срывающимся голосом. Ни в его лице, ни в его фигуре
на  этот  раз  даже  насмешливый  Скарятин  не  смог  бы  найти ничего
смешного.  - Господин капитан, дайте мне ружье! Ми солдат есть. Ми три
раза  турецкий  пуля  есть.  Ми  раньше большой семья бил.  Всех турка
убила. Братья бил, сестра бил - теперь ми одна осталась. Одна!
     Христофор поднял  кверху  палец  и  посмотрел на офицеров,  и они
отворачивались, не выдерживая этого взгляда.
     - Дайте  ружье  господину  переводчику!  -  сказал  Казарский.  -
Свистать всех наверх! Выстроить команду! - приказал он.
     Команда брига выстроилась на шканцах.
     - Братцы!  -  обратился  к  матросам  Казарский.  -  Враг  силен,
отступление  невозможно.  Мы  -  русские  моряки  и не посрамим своего
звания. Господа офицеры решили биться до последнего и затем взорваться
вместе  с  бригом.  Я  надеюсь,  что  и  матросы  не  запятнают  чести
андреевского флага.  Я не  сомневаюсь  в  вас,  боевые  мои  товарищи!
Помолимся  богу,  по  обычаю переоденемся во все чистое - и в смертный
бой за матушку Россию! Ура!
     - Ур-р-ра!  -  загремели  матросы,  и  гром  этого "ура" слился с
громом пушек турецких кораблей и заглушил их.
     Казарский, подойдя  к  шпилю,  выдернул  из-за  пояса  пистолет и
положил его на шпиль.
     - Последний,  кто уцелеет, выстрелит в крюйт-камеру, - сказал он.
- Быстро переодеться, ребята, и по местам!
     Матросы ринулись  в жилую палубу.  Казарский подошел к Максимычу.
Старый матрос,  расставив ноги,  стоял у штурвала.  Голова его была не
покрыта,  и  сивые,  будто  морской солью убеленные волосы кудрявились
тугими кольцами.  Выцветшие голубые  глаза  рулевого  с  маленькими  и
острыми  зрачками  перебегали  с  парусов на самый конец бом-утлегаря.
Могучие,  корявые,  как дубовые  корни,  руки  легко  вертели  тяжелое
рулевое колесо.  От его искусства в значительной степени зависел успех
боя:  Казарский решил маневрировать  так,  чтобы  избегать  продольных
залпов   противника,   наиболее  губительных  для  парусного  корабля.
Вражеские ядра пролетают тогда вдоль  всего  корабля,  круша  мачты  и
паруса  один  за  другим  и  поражая людей на палубе от носа до кормы.
(Бом-утлегарь - передняя часть бушприта.)
     - Ну, Максимыч, на тебя надежда, - сказал Казарский.
     Старик насупил брови.
     - Рад  стараться!  -  ответил он сиплым басом.  - Авось потрафим,
ваше благородие, - продолжал он, помолчав. - И французов бивали, а что
этой турки рыбам скормили, то даже и сказать нельзя.
     Казарский усмехнулся  и  отошел   к   офицерам,   ожидавшим   его
распоряжений.  Матросы  в  чистом  платье  один  за  другим  торопливо
выбегали из кубрика.
     - Господа офицеры!  - отрывисто заговорил Казарский. - Расставить
людей по местам...  Ял за кормой обрубить... Погонные орудия перенести
с бака...
     Бум-м-тра-рах! Ядра с корабля капудан-паши просвистели  над  ютом
и,  прорвав грот-марсель, ухнули в море. Огромный корабль, раскрыв все
паруса,  налетал с кормы,  окутавшись пороховым дымом. Второй шел чуть
подальше, еще вне пушечного выстрела. (Марсель - второй снизу парус. В
зависимости от  того,  на  какой  мачте  находится,  носит  добавочное
название:  фор-марсель  - на передней мачте,  грот-марсель - на второй
мачте)
     Казарский, прищурив глаза,  смотрел на надвигающуюся громаду, и в
памяти его вдруг встала картина из далекого детства:  огромный  черный
индюк,  взъерошив  перья,  растопырив  крылья,  грозно  наскакивает на
маленького белого петушка.
     - Веселей, веселей, ребята! - крикнул Казарский матросам, которые
под руководством румяного Скарятина быстро и  ловко  устанавливали  на
корме погонные пушки, перенесенные с бака.
     Рыжеватый крепыш Васютин,  обычно сверкающий  белозубой  улыбкой,
хмуро  схватив  топор,  прорубил  днище  у  яла  и потом двумя ударами
обрубил тали.  Ял с плеском плюхнулся в воду и,  полузатопленный, стал
быстро  отставать,  покачиваясь  между бригом и надвигающимся кораблем
капудан-паши.
     Бум-м! Снова    окутался    дымом   бело-черный   корпус   турка.
3-з-з-чах-чах-чах! - завыла и затрещала по рангоуту брига картечь.
     Щепа полетела  на  головы  моряков,  и свинцовые шарики со стуком
запрыгали по палубе.
     - Не видели,  что ли,  гороху,  ребята?  Давай,  давай! - веселым
голосом крикнул  Скарятин  замявшимся  на  секунду  матросам.  -  Так,
хорошо! - Он проверил прицел пушек. - Первая!
     Кормовые орудия брига открыли огонь  по  туркам.  На  душе  стало
веселее,  когда  загремели  свои  пушки  и  над  палубой  поплыл  свой
пороховой дым.  Скарятин ударил брандскугелем,  который завяз в сетке
бушприта вражеского корабля и задымил. Турки кучей кинулись тушить.
(Брандскугель - зажигательный снаряд.)
     - Не любишь? - засмеялся лейтенант. - Вторая!
     И картечь ударила по толпе.
     - Хорошо,   Скарятин!   -  крикнул  Казарский  и  предостерегающе
обернулся к рулевому: -Максимыч!
     Могучий турецкий корабль покатился вправо,  открывая свой высокий
и длинный борт, зияющий десятками жадно отверстых пушечных портов. Еще
несколько  секунд  -  и  загремит всесокрушающий продольный залп вдоль
брига, снося и сметая все на своем пути, от кормы до носа.
     Но Максимыч, нахмурившись, уже крутил штурвал.
     Раздался такой гром,  что,  казалось,  море отхлынуло  от  бортов
брига.  Молнии  побежали  вдоль  турецкого  корабля,  он весь окутался
багрово-серым дымом,  но "Меркурий" уже  изменил  курс,  отклоняясь  к
северу. Масса металла с могучим шумом промчалась мимо и шумно ухнула в
море, изрыв его белопенными всплесками. "Меркурий" также дал картечный
залп  всем  бортом по палубе турка,  и пока тяжелая громада вражеского
корабля медленно делала поворот,  легкий бриг быстро  уходил  из  зоны
огня, терпя урон только от погонных орудий.
     В течение  получаса   "Меркурий"   маневрировал,   уклоняясь   от
губительного огня мощной вражеской артиллерии. Но около трех часов дня
туркам с их значительным преимуществом в  ходе  удалось  загнать  бриг
между двумя кораблями.  Загремели бортовые залпы девяноста пушек.  Оба
корабля,  бриг,  море на большом пространстве окутал  едкий  пороховой
дым.
     Непрерывный грохот  и  треск  стоял  на  палубе   брига,   молнии
выстрелов то и дело пронизывали медленно расплывающиеся дымные облака.
     Турки стреляли  картечью,  брандскугелями,  книпелями,  в  клочья
рвущими   такелаж   и  разбивающими  рангоут.  (Книпель  -  два  ядра,
соединенные цепью.  Такелаж  -  общее  наименование  всех  снастей  на
корабле.  Рангоут  -  называются круглые деревянные или стальные полые
трубы на судне? предназначенные для постановки и несения парусов.)
     Отстреливаясь обоими  бортами и терпя жестокие удары,  "Меркурий"
качался и вздрагивал так,  что шатались мачты. Скарятин и Новосельский
мужественно и хладнокровно командовали бортовою артиллерией. Прокофьев
и Притупов с группой матросов во главе с Васютиным поспевали  повсюду,
заменяя порванные паруса, обрывки такелажа, на ходу чиня повреждения в
рангоуте.  Порою корабли сближались настолько,  что команды  открывали
ружейный огонь, и Христофор со своим ружьем не отставал от других. Дым
разъедал  глаза,  облаками  ходил  по  палубе,  заваленной  обломками,
залитой кровью.
     Над всем этим хаосом царил  звонкий  голос  Казарского,  в  рупор
отдающего  приказания.  Острый  глаз Максимыча,  казалось,  пронизывал
заволакивавшие море тучи дыма,  и поворотливый, легкий бриг вертелся в
дыму и пламени, отражая и нанося удары направо и налево, словно ловкий
фехтовальщик.  Несмотря  на  жестокий  огонь  вражеской  артиллерии  и
значительные  разрушения,  "Меркурий"  пока еще не получил смертельных
повреждений.
     Вдруг из   густого   серого  облака  на  расстоянии  пистолетного
выстрела вынырнул бушприт стодесяти-пушечного корабля.  Морской ветер,
разрывая  пороховой  дым,  клочьями  уносил  его между изорванных,  но
могучих парусов.  На палубе хорошо можно было  различить  закопченные,
яростные лица турецких матросов, грозивших ружьями, топорами, саблями.
     - Сдавайся,  спускай  паруса!  -  кричали  по-русски  с   корабля
капудан-паши.
     В ответ матросы на "Меркурии"  открыли  беглый  огонь  из  ружей.
Скарятин,  сердитый  и  чумазый,  как трубочист,  ударил всем бортовым
залпом. Спасаясь от губительного огня, турки повалились на палубу.
     Корабль стал разворачиваться, чтобы дать ответный залп. С другого
борта "Меркурия" показался другой корабль.
     Казарский щекой ловил ветер, определял его направление и силу. Он
посмотрел на Максимыча.  Сивые волосы рулевого слиплись от алой крови,
заливавшей  ему  лоб.  Командир  шагнул  к  нему,  но Максимыч сердито
сдвинул брови и сверкнул глазами.
     - Левым галсом! - прохрипел он и завертел штурвал.
     Казарский поднял рупор и отдал команду.  Бриг, принимая обрывками
парусов посвежевший ветер,  круто уклонился влево.  Почти одновременно
загремели залпы обоих турецких кораблей, но своим поворотом "Меркурий"
открыл их друг другу,  - большей частью снарядов,  предназначенных для
него,  турки  угодили   друг   в   друга.   Только   ничтожная   часть
сокрушительного  двойного  залпа задела корму брига.  Яростные вопли и
неистовая брань турок повисли над тучей порохового  дыма,  клубящегося
над морем, и им отвечало веселое "ура" русских моряков.
     Бриг вырвался под голубое небо,  под горячее  солнце.  Сверху,  с
мачт,  еще  валились  обломки,  трещали,  не  выдерживая напора ветра,
изорванные ядрами паруса.  В носовой части судна клубами валил  дым  -
туда  попал вражеский брандскугель,  и пламя,  треща,  разгоралось все
больше. На палубе раздавались стоны раненых. В дыму и пламени борясь с
огнем  и  исправляя  повреждения,  бешено  работали  восстановительные
команды Прокофьева и Притупова.
     Казарский, опрокинутый  на  палубу  движением  воздуха  от близко
пролетевшего ядра,  пробившего палубу в трех шагах от  него,  медленно
поднялся на ноги, оглушенный и контуженный, стирая кровь с израненного
щепой лица.  Он обвел взглядом  судно.  Все  было  в  полном  порядке.
Офицеры  брига  и  большая  часть команды были невредимы и делали свое
дело с хладнокровием и быстротою.
     Казарский глянул  на Максимыча.  Старик стоял,  припав к штурвалу
всем телом, уронив голову на колесо. Руки его разжались, колесо быстро
вертелось  само  собой.  Максимыч  медленно  соскользнул вниз,  пятная
кровью белые скобленые доски палубы.
     Бриг рыскнул,   паруса   заполоскались.  Казарский  схватился  за
штурвал,  выравнивая судно.  Из тучи дыма позади "Меркурия"  выплывали
турецкие корабли, уже оправившиеся от смятения.
     - Максимыч,  голубчик!  - позвал Казарский и,  придерживая  одной
рукой штурвал, другой тронул старика за плечо.
     Тот мягко опрокинулся навзничь,  голова его откинулась,  выставив
упрямый окровавленный подбородок. Потом рулевой шевельнулся и с трудом
разлепил залитые кровью веки.  Казарский торопливо глянул  вперед,  по
курсу, и назад, на турок, и, не выпуская из рук штурвала, перегнулся к
раненому.
     Максимыч медленно  шевелил побледневшими губами.  Выцветшие глаза
его казались совсем белыми.
     - Отслужил,  ваше благородие, - услышал Казарский слабый шепот. -
Ваше благородие...
     - Что, голубчик?
     - Васютина...  к  штурвалу...  племяш  мой...   потрафит...   Сам
обучал...
     - Спасибо, старик, - дрогнувшим голосом сказал Казарский.
     Он посмотрел  в  лицо Максимыча,  перехватил колесо левой рукою и
медленно  перекрестился.  Холодные  глаза  его  потеплели   и   влажно
блеснули.
     - Васютина на ют! - выпрямившись, крикнул он.
     - Есть!
     Крепыш, топоча,  взлетел по трапу,  с улыбкой  остановился  перед
капитаном и отдал честь.  Но тут он увидел тело, лежащее у штурвала, и
улыбка сбежала с его лица.
     - Принимай пост, Васютин, - отрывисто сказал Казарский.
     Васютин медленно  стянул   шапку   с   курчавой   русой   головы,
перекрестился  истово,  поясным поклоном поклонился Максимычу и принял
забрызганный кровью штурвал из рук Казарского.
     Стихшая было  на  четверть часа пальба опять разгорелась.  Снова,
сверкая выстрелами с обоих бортов, бриг ловко уклонялся от губительных
залпов  врагов.  Стодесятипушечный  корабль  капудан-паши  снова  стал
сближаться, стараясь поймать "Меркурий" продольным залпом.
     Казарский, выждав    надлежащее    время,   круто   повернул,   и
закопченный,  избитый, но все еще грозный бриг обратился правым бортом
к неприятелю и пошел, кренясь и пеня воду, наперерез его курсу.
     Пользуясь свободной минутой,  Скарятин, командовавший артиллерией
левого   борта,  подошел  к  бочке,  стоявшей  посреди  палубы,  чтобы
напиться.  Лицо его было закопчено и изборождено струйками  пота,  но,
как всегда, сияло жизнерадостностью, и карие глаза весело лучились.
     Набирая в ковш воды,  он увидел в нескольких шагах Новосельского,
который  стоял  спиной  к  нему,  прикидывая  на  глаз  расстояние  до
вражеского корабля и выжидая момент,  чтобы влепить ему весь  бортовой
залп.  Его  франтоватый  выутюженный мундир был разорван от обшлага до
плеча.  Шляпа отсутствовала,  модная прическа  была  встрепана,  и,  в
довершение  всего,  этот  светский  щеголь  поднял руку и рукавом стал
стирать с разгоряченного лба пот и грязь.
     Скарятин за  время боя впервые увидел приятеля,  и что-то горячее
повернулось у него в груди, глаза повлажнели, но сейчас же засветились
смехом, и он крикнул:
     - Жарко, Федя?
     - А,  Сережа,  жив?  -  с  радостной  улыбкой  оглянулся  на него
лейтенант. - Жарко, друг.
     - Ничего, пар костей не ломит! Зубкам полегчало, Федя?
     В это время  грохнули  погонные  пушки  турка,  ядра  прошли  над
головой  друзей,  обдавая  их  тугой  струей гудящего воздуха,  что-то
хрустнуло вверху,  обломок дерева ударил Новосельского в спину,  и  он
упал на палубу.
     Скарятин выронил ковш,  но  лейтенант  мигом  поднялся  на  ноги,
пошатываясь и размазывая по лицу кровь.
     - Ты ранен? - крикнул Скарятин.
     - Ерунда!  -  сердито  махнул  рукой  Новосельский.  - Антипенко,
прицел!  - крикнул  он  усатому  комендору  и  вместе  с  ним  кинулся
проверять наводку пушек. - Первая!
     Загремел бортовой залп,  и когда дым немного  разошелся,  громкое
"ура" прокатилось по морю.  Новосельский разбил у врага часть рангоута
и перебил много снастей.  От этого  вся  оснастка  судна  ослабела,  и
корабль,  опасаясь потерять мачты,  не мог уже идти полным ветром. Дав
последний залп,  не причинивший  "Меркурию"  вреда,  стодесятипушечный
корабль лег в дрейф и вышел из боя.
     Остался один  семидесятипушечный  противник.  Кренясь,  на   всех
парусах  он  выбегал  из-за  дрейфовавшего  капудан-паши,  намереваясь
добить "Меркурия".
     Неравный бой  продолжался.  Теперь  русские  моряки,  выбившие из
строя  более  мощного  врага,   дрались   еще   яростнее.   Неприятель
приблизился,   но  держал  почтительную  дистанцию.  Когда  Казарский,
маневрируя,  кидался к нему навстречу и "резал  нос",  чтобы  избежать
бортовых залпов, турецкий корабль панически отворачивал в сторону.
     Улыбка искривила тонкие губы Казарского. Он понял, что паша, видя
отчаянную решимость русских моряков,  не без основания опасается,  что
бриг свалится с ним на абордаж и взорвет себя вместе с врагом.
     Около пяти  часов  удачный  залп  брига  повредил оснастку турка.
Огромные брусья рухнули на палубу,  увлекая за собою паруса  и  оголяя
мачту.  Корабль  заметно потерял скорость.  Снова "ура" прокатилось по
морю.
     Прокофьев и    Притупов   с   матросами   лихорадочно   работали,
восстанавливая паруса,  и бриг,  все более и более окрыляясь, наддавал
ходу под ровным ветерком.
     Около половины шестого,  паша,  безнадежно отстав,  лег в дрейф и
отказался  от  преследования.  Солнце  клонилось  к потемневшему морю.
Закопченные и изорванные паруса "Меркурия"  стали  золотыми.  Гордо  и
уверенно   резало   воду  героическое  суденышко,  больше  трех  часов
сражавшееся  с  противником,  в  десять  раз  сильнейшим,  и  вышедшее
победителем в этой схватке.
     На рассвете 15  мая  шесть  линейных  кораблей  адмирала  Грейга,
шедшие на всех парусах,  чтобы отомстить за гибель "Меркурия", увидели
на горизонте идущее на всех парусах судно и с изумлением узнали в  нем
бриг, который считали погибшим.

НИКОЛКА

     Когда фрегат входил на рейд  Петропавловска,  маленький  камчадал
Николка,  сын  каюра,  возившего почту в Большерецк,  ловил на взморье
крабов,  вместе с дюжиной широколицых и узкоглазых товарищей, бродя по
колено  в  холодной  воде,  среди  скользких  и  мшистых зелено-черных