льная,  и моя веселость напоминает  времена
Иркутска.
     Если я вам об этом и пишу в каждом письме,  это потому,  что знаю
вашу  любовь  ко  мне  и  беспокойство  дяди  на  этот  счет и я спешу
успокоить вас относительно нравственного моего  состояния.  Ваша  Катя
очень счастлива, она более и более привязывается к благородному другу,
который ее выбрал между всеми.  Я вам  клянусь,  что  опасности  столь
необыкновенного путешествия меня пугают теперь меньше, чем когда-либо.
Если я еще очень страдаю от нашей разлуки,  то мой муж  всегда  найдет
средство  меня  развлечь и успокоить.  Он так нежно заботится обо мне,
имеет такую глубокую  привязанность  ко  мне,  он  такой  благородный,
безукоризненный герой.
     Ему всегда удается возвратить покой  моей  душе  и  мыслям,  и  я
делаюсь опять весела и резва, забавляя и заставляя хохотать степенного
господина Невельского, благодаря сотням шалостей, которые приходят мне
в голову.
     На коленях  благодарю  я   господа,   что   он   мне   послал   в
покровительство этого чудного человека, любовь которого - моя гордость
и будет для меня сильной опорой  в  испытаниях,  которые  меня,  может
быть, ожидают впереди".

     "Станция Аллах-Юн.
     Мы уже  сделали  половину  пути.  Все,  в  общем,   слава   богу,
благополучно, несмотря на все ужасы этой дороги. Вы знаете, что я была
готова встретить всякие препятствия и неудобства,  но действительность
превзошла  все,  что могло нарисовать мне мое воображение.  Никогда не
могла я себе представить,  что такие дороги существуют  на  свете.  То
приходится  вязнуть  в болотах,  то с величайшим трудом пробираться по
непроходимым лесным дебрям,  то  взбираться  на  скалы  по  невероятно
крутым  тропинкам,  то,  наконец,  переправляться вплавь через быстрые
реки.  Природа дика,  но величественна. Видно, что рука человеческая и
не  прикасалась  к  ней,  пытаясь  сделать дороги хотя бы мало-мальски
сносными.  Правда,  иногда  попадались   мостики   самой   первобытной
постройки... но проходить по этим сооружениям в высшей степени опасно.
В них громадные щели между бревнами,  а между тем мосты эти перекинуты
нередко  через  пропасти  или  через  глубокие  потоки;  лошадь должна
скакать  через  эти  зияющие  отверстия,  и  у  всадника  легко  может
закружиться голова.  Нельзя описать все ужасы этого путешествия!  Надо
самому  все  это  испытать,   чтобы   понять,   какой   опасности   мы
подвергались.
     Я, впрочем, не отчаиваюсь и по-прежнему предпочитаю гамак седлу,*
вопреки тому, что мне говорили в Якутске, предупреждая о бесполезности
гамака.  В опасных  местах  пути,  мне  кажется,  все-таки  безопаснее
оставаться  в  гамаке,  чем  ехать  верхом.  На  лошади легко потерять
равновесие,  если сделается головокружение,  когда посмотришь вниз, на
пропасти,  с высоты горных обрывов или между щелями мостиков.  Я делаю
верхом по 30 верст в день и до сих пор не садилась еще на  взятое  для
меня мужское седло. Дамское гораздо удобнее; мой муж также находит это
и иногда пользуется им.  Это покажется вам смешным,  но вы  понимаете,
что  потеряешь  всякое  кокетство  в этих диких краях,  где приходится
оставить  все  привычки  цивилизованного  мира,  в  особенности  после
двухнедельной   езды   по  адским  дорогам,  когда  совсем  разбит  от
усталости,  о которой,  к счастью,  вы не имеете никакого понятия. Ах,
что  мы  вытерпели!  Несмотря на все усилия над собой,  бывают минуты,
когда я ослабеваю и теряю  всякое  мужество.  Однажды,  например,  нам
пришлось   переправляться   вплавь  через  глубокую  и  быструю  реку!
Разразилась гроза,  молния ослепляла нас,  а  сильные  раскаты  грома,
которые  эхо  повторяло  со всех сторон,  отражаясь в горах Яблонового
хребта,  пугали лошадей.  Они то и дело взвивались на дыбы.  Дождь лил
как  из  ведра.  Ледяная вода текла без удержу по лицу,  по рукам,  по
ногам.  Тропинка,  по которой мы пробирались,  была,  кажется, опаснее
всех  предыдущих.  Мы  переезжали  то  по горным плоскостям,  то через
ледники,  где вязли в снегу,  то спускались с крутых  скал  по  голым,
почти  отвесным  обрывам  и пробирались по узким и скользким дорожкам,
загроможденным громадными каменными глыбами.  Напуганная,  иззябшая, с
нетерпением  ожидала  я  той  минуты,  когда  наконец  нам можно будет
остановиться.  На мое несчастье, прошло еще немало времени, пока нашли
место  для  отдыха.  Оно  оказалось  под сводом из скал,  нависших над
углублением. Наскоро устроили там палатку, и эта жалкая яма показалась
мне  раем,  когда  перед огнем я могла наконец просушить одежду и хоть
немного  обогреться.  С  каким  наслаждением  я  расположилась   после
стольких  часов  мучений на моей походной кровати.  Утром я проснулась
спокойная и веселая.  Яркое солнце освещало чудную  картину  и  свежим
радостным  блеском  изгладило мрачные впечатления вчерашнего дня.  Так
вот каким образом мы продвигаемся вперед, мои добрые друзья.
                                                                Катя".
     (* Для езды по Охотскому тракту  иногда  устраивали  нечто  вроде
конного  паланкина  или  носилок.  В такие носилки или гамак спереди и
сзади впрягались лошади.  Путешественник устраивался в гамаке лежа и в
таком  положении  проделывал этот путь,  выходя только в особо опасных
местах.)

     "Охотск, 28 июня.
     Добрая тетя!
     Если бы вы знали,  как я довольна,  что мы добрались  наконец  до
Охотска.  С тех пор как я вам писала из Аллах-Юна,  я, несмотря на все
предосторожности и всеобщие заботы обо мне, была очень больна и до сих
пор чувствую себя еще слабой.
     Мой муж очень занят.  Он  еще  не  решил,  на  каком  корабле  мы
поплывем в Аян. Кроме того, ему нужно выбрать 50 матросов и казаков из
Охотска. Они последуют за нами в Петровск со своими семьями.
     Так как  мой  муж желает выбрать самых лучших из этих людей,  то,
разумеется,  сделать это нелегко...  Нужно о стольких вещах подумать и
предугадать  всякие  случайности.  Мой  муж  распоряжается  обо всем и
осматривает сам  даже  столярный  инструмент:  на  нем  лежит  большая
ответственность.  Он думает об этом день и ночь, и заботы эти отнимают
у него сон и аппетит.  Он весь поглощен той мыслью,  чтобы  ничего  не
упустить  такого,  что  послужило  бы  в  пользу  будущей колонии,  ее
благосостоянию и сохранило бы здоровье всех тех,  которых он увозит  с
собой к неведомым еще местам у устья реки Амура.
     Еще несколько слов,  друзья мои.  Мы поплывем  на  "Байкале".  Не
правда ли,  как странно, что первый корабль, который я увидела в своей
жизни,  был именно тот, которым мой муж командовал во время его чудных
открытий?  Мы  надеемся отплыть завтра,  если ветер будет попутный.  Я
сделала несколько покупок в Охотске;  между  прочим,  купила  красивую
мебель гостиной за довольно сходную цену..."
     Геннадий Иванович был немного  смущен  покупкою.  Что  они  будут
делать  с  этой мебелью в пустынном,  диком краю,  в тесной избушке из
сырого леса?  Но Екатерина Ивановна так  счастлива  была  своей  ролью
самостоятельной хозяйки, что Невельской не стал ее разочаровывать.
     В Охотске   Невельского   ждали   неприятности.   Транспорт    из
Петровского  зимовья  должен  был  прийти  с началом навигации,  но не
пришел, хотя Орлову даны были самые точные инструкции на этот счет.
     Относительно Петровского  зимовья уже с зимы ходили дурные слухи,
и  отсутствие   "Охотска",   казалось,   подтверждало   их.   Известий
непосредственно от Орлова, исполнительного и пунктуального служаки, не
приходило. Невельской очень тревожился.
     В Аяне определенно говорили,  что зимовье разграблено, а гарнизон
истреблен.  Нельзя  было  терять  времени.  В  Аянском  порту,   кроме
транспорта  "Байкал",  на  котором Невельской с командой и материалами
должен был идти в Петровское,  стоял корабль компании  "Шелехов".  Это
был  барк  (трехмачтовое  мореходное  судно),  груженный  припасами  и
снаряжением для  русских  владений  в  Америке.  В  ближайшие  дни  он
отплывал в Ситху.
     Невельской созвал на совет офицеров Охотского порта  и  кораблей.
Решено  было  отправить  "Шелехова" вместе с "Байкалом" в Петровское в
качестве подкрепления.
     Кроме команды  этих  кораблей,  в  распоряжении  Невельского были
зимовщики -  члены  экспедиции:  лейтенант  Бошняк,  штурман  Воронин,
доктор Орлов,  топограф и 30 человек матросов и казаков. Из них пятеро
везли с собой семьи.
     Лейтенант Николай     Константинович    Бошняк    -    энергичный
двадцатидвухлетний юноша - очень нравился Геннадию  Ивановичу.  Бошняк
горел  желанием  скорее  очутиться  на  Амуре  и  все силы,  всю жизнь
посвятить подвигам во славу родины.  А пока он дельно помогал Геннадию
Ивановичу в его сборах.
     Когда все было готово, корабли отплыли в залив Счастья.
     Переход до Петровского был совершен быстро и без приключений.  Но
уже совсем невдалеке от  места  назначения  на  море  вдруг  опустился
густой туман, наступила ночь, и оба судна из предосторожности стали на
якорь.
     Утро пришло туманное, серое, "мрачность" облегала горизонт. Ветра
почти не было,  и суда медленно двигались к  входу  в  залив  Счастья.
Серое, неприветливое море лениво катило некрупную зыбь. Сквозь обрывки
тумана виднелись пустынные низкие берега.  Внезапно "Байкал"  наскочил
на песчаный риф.  Был отлив,  и корабль находился в опасном положении.
"Шелехов" медленно двигался на помощь.
     Трижды стреляли  из  пушек в надежде,  что в Петровском услышат и
придут на помощь,  но  ответа  не  было.  Между  тем  волны  прибивали
"Байкал" к подводному камню.  Опасность все возрастала.  На "Шелехове"
вдруг возникла тревожная суета. В трюме открылась течь, вода прибывала
с угрожающей быстротой.  Помпы не успевали откачивать ее,  и "Шелехов"
заметно погружался в море.
     Невельской направил  судно  к  мели.  На  палубе женщины и дети с
воплями метались в разные стороны.  Здесь же матросы равняли бочонки с
порохом и спешно выносили из трюмов груз.  Офицеры и казаки работали у
помп.  Екатерина Ивановна пробовала  успокоить  женщин,  но  никто  не
слушал ее. Невельской приказал спускать шлюпки, чтобы перевезти женщин
и детей на "Байкал".  Между тем благоприятный ветер -  на  берег  -  и
близость  мели  позволили  команде  спасти  судно.  "Шелехов",  скрипя
грузным корпусом с полощущими парусами,  наскочил на  мель.  Вода  уже
достигала русленей.  Ветер, усиливаясь, свистел в снастях, и волны шли
прямо через палубу.  Из Петровского не отвечали на выстрелы с тонущего
судна.
     Женщин и детей стали ссаживать в шлюпки.  Екатерина  Ивановна  на
просьбы  офицеров покинуть корабль отвечала,  что она жена командира и
сойдет последней.  Все время она держалась мужественно и твердо. Глядя
на нее,  никто не мог бы сказать,  что она испытывает страх.  И только
уже в шлюпке,  когда волны сорвали с палубы красивую  мебель,  которую
она  впервые  в  жизни  купила  самостоятельно,  Екатерина Ивановна не
выдержала и заплакала.  Лейтенант  Бошняк,  управлявший  лодкой,  стал
успокаивать  ее,  но  она,  улыбаясь  сквозь  слезы,  указала рукой на
мелькающие в волнах ножки новеньких кресел и уверила его,  что  плачет
не от страха.
     Женщин и детей  оставили  на  "Байкале",  а  остальные  работали,
спасая груз с полузатонувшего "Шелехова".
     На следующее  утро  ветер  стих  и   туман   рассеялся.   Гиляки,
собравшиеся   на  "кошке",  с  готовностью  помогали  выйти  на  берег
потерпевшим крушение и дали знать  в  Петровское,  где  все  оказалось
благополучно.  Оттуда пришли две шлюпки.  "Байкал" с приливом снялся с
мели.  Все слухи о несчастье в  Петровском  оказались  ложными,  а  на
сигнал  о  бедствии  (пушечные  выстрелы)  ответа не было потому,  что
транспорты сели на мель в 10 милях от зимовья.  Вследствие тумана  они
спустились к югу ниже, чем было нужно.
     Женщин и детей на баркасе  переправили  в  Петровское.  Вслед  за
баркасом на быстроходном вельботе Невельской сам повез жену.
     Между грядою рифов и мысом - окончанием  песчаной  "кошки"  -  на
отмелом входе в гавань Счастья волны Охотского моря рушились пенистыми
гребнями.
     - И  всегда-то  тут  ходят  буруны,  -  мрачно  буркнул загребной
матрос.
     Екатерина Ивановна с тревогой следила,  как тяжелый баркас, ныряя
и взлетая на грозные гребни,  пересекает опасную полосу. Баркас прошел
благополучно,  за  ним стрелою пронесся вельбот.  Наконец и спокойные,
как в озере, воды гавани Счастья. Екатерина Ивановна, забыв только что
пережитое ощущение опасности,  жадно оглядывала местность, где суждено
ей было провести, быть может, долгие годы.
     Песчаная "кошка" шириною в километр ограждала с севера тихие воды
озера-бухты.  К югу виднелись низменные острова,  а за  ними  гористый
берег материка.
     Вельбот обогнал баркас и ходко шел вдоль косы.
     Среди мелкого, чахлого кустарника выглянуло несколько бревенчатых
домиков.
     Неподалеку несколько  неуклюжих  гиляцких  юрт.  На берегу сидели
кучкой гиляки,  одетые в собачьи шкуры мехом вверх. Несколько матросов
ожидали  приближения  вельбота.  Вдоль  берега бегали и лаяли гиляцкие
псы.
     Картина была не из веселых.
     Оставив Екатерину Ивановну устраиваться в  Петровском  с  помощью
жены штурмана Орлова, Невельской занялся спасением и разгрузкой барка,
севшего на мель.
     Тридцатого июля в море показалось судно.  Еще издали по изяществу
обвода и шахматной клетке пушечных портов вдоль борта,  по ходу и всей
"повадке"  Невельской  узнал  военное  судно.  С  тревогой поднял он к
глазам подзорную трубу и увидел  андреевский  флаг.  Это  был  русский
корвет  "Оливуца",  пришедший  из Кронштадта,  чтобы нести крейсерскую
службу на Тихом океане.
     Корвет вошел   в  залив  Счастья.  Невельской  и  его  сотрудники
познакомились со вновь прибывшими.  Команда корвета обращена  была  на
разгрузку  и  разоружение  барка,  а часть офицеров вместе с офицерами
"Байкала" и "Шелехова" составили комиссию для  выяснения,  почему  так
быстро и неожиданно затонул "Шелехов".
     Обследование показало,  что  барк  имел  чрезвычайно   слабое   и
ненадежное крепление.
     Акт, подписанный капитаном Сущевым и другими  офицерами,  гласил,
что  "потопление  барка  "Шелехов" в спокойном песчаном заливе не есть
крушение,  но избавление команды и  более  половины  груза  от  весьма
вероятного крушения барка осенью в океане".
     С помощью моряков "Оливуцы" весь груз "Шелехова",  кроме  соли  и
сахара, был спасен. Сняли с барка также такелаж и рангоут.
     Из-за гибели судна,  принадлежащего компании, у Невельского могли
получиться  большие  неприятности,  но  комиссия  офицеров  флота  под
председательством   командира   корвета   капитан-лейтенанта    Сущева
установила,  что  Российско-Американская  компания при покупке барка в
Сан-Франциско была бессовестно  обманута.  Подводная  часть  его  была
скреплена  до такой степени слабо,  что от незначительной качки отошли
две доски у форштевня, отчего и образовалась течь.
     Несомненно, не случись несчастья здесь,  у берегов, оно произошло
бы позже,  при переходе  из  Петровского  в  Ситху,  и  при  океанском
волнении  и свежем ветре барк должен был бы погибнуть со всем экипажем
и грузом.
     Первый же  свежий  ветер  с  моря  не  оставил на песчаном рифе и
следов от злополучного судна. Это лишний раз подтвердило непригодность
и слабость корпуса барка.
     О гибели "Шелехова" лейтенант Бошняк в своих заметках об Амурской
экспедиции  пишет:  "Это  был едва ли не самый чувствительный удар для
начинающейся  Амурской  экспедиции,  послуживший  поводом  ко   многим
нелепым  толкам,  в  особенности,  когда  на эту экспедицию и без того
смотрели косо,  потому что она задевала много личных интересов и можно
сказать, что немногие желали ее осуществления".* (* Бошняк, лейтенант.
Экспедиция в Приамурском крае.  "Морской сборник",  1858,  Э 12,  стр.
179.)
     В спасательных работах большую энергию проявил мичман  Чихачев  с
корвета "Оливуца".  Незадолго до отхода корвета из Петровского Чихачев
вместе  с  Бошняком  (молодые  люди  успели  подружиться)   явился   к
Невельскому  и  просил  помочь  ему  списаться  с  корвета и разрешить
участвовать в экспедиции.  Невельской  был  бы  рад  оставить  у  себя
дельного  мичмана,  но  для  этого  требовалось  разрешение  командира
"Оливуцы". К счастью, Сущев быстро сдался на уговоры, и мичман Чихачев
стал офицером Амурской экспедиции.
     Девятнадцатого августа "Оливуца" ушла из Петровского.

XIV. ПЕРВЫЕ ШАГИ АМУРСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

     Немедленно по выгрузке  в  Петровском  и  ликвидации  последствий
кораблекрушения Невельской приступил к проверке сделанного зимовавшими
здесь Орловым и Гавриловым.
     В самом зимовье были построены жилые дома и складочные помещения,
хотя и тесные,  но в общем достаточные для  размещения  в  них  членов
экспедиции.  Транспорт  "Охотск" не смог выйти в море,  так как буря и
сильный  ледоход  выбросили  его  на  берег   и   серьезно   повредили
расшатанный  и  гнилой  корпус.  Самое  неприятное  известие  касалось
устройства жилья в Николаевском посту.
     Последним зимним  путем Орлов,  захватив с собой восемь матросов,
отправился  на  мыс  Куегда,  чтобы  построить   дом   для   гарнизона
Николаевского поста. Старый служака, с добродушным презрением относясь
к воинственности "инородцев",  не захватил с собой  оружия.  Когда  он
приступил  к  рубке  леса,  вокруг  собрались  гиляки  и  стали мешать
рабочим.  Маньчжуры строго приказали им не допускать русских  селиться
здесь, уверяя, что со вскрытием рек сюда придет войско для истребления
русских и наказания  тех  гиляков,  которые  будут  им  содействовать.
Возбужденная  толпа  явно  не  прочь была расправиться с русскими,  не
дожидаясь  маньчжуров.  Очень  соблазнительно   было   воспользоваться
инструментами  и снаряжением маленькой экспедиции.  Орлов,  досадуя на
свою непредусмотрительность, отступил, избегая стычки.
     Узнав подробности этого происшествия, Невельской сделал серьезный
выговор Орлову за нерешительность.
     Прежде чем   приступить   к  выполнению  программы  исследований,
необходимо  было  нейтрализовать  последствия   неудачной   экспедиции
Орлова.
     В Николаевском   посту   была   одна   четырехвесельная   шлюпка,
вооруженная  фальконетом.  Откомандировав  Чихачева и топографа Попова
для наблюдения и съемки берегов Южного пролива и южной  части  лимана,
Невельской захватил с собой лейтенанта Бошняка,  Березина и 25 человек
вооруженных матросов и отправился по Амуру на вельботе  и  байдарке  к
мысу Куегда.
     В Николаевском Невельской собрал гиляков и объяснил им,  что  они
поступили  очень  плохо,  пытаясь  повредить  русским  и  послушавшись
маньчжуров.  Ведь они же сами обращались к Невельскому за  защитой  от
несправедливостей и жестокостей маньчжурских купцов.
     Гиляки цокали языком и смущенно разводили руками.
     - Почему   вы  хотели  напасть  на  Орлов-джангина?  -  спрашивал
Геннадий Иванович.  - Разве он плохой человек?  Или он поступал с вами
хуже, чем маньчжуры?
     - Нет,  нет!  - заволновались  гиляки.  -  Они  знают,  бачка,  -
переводил  Афанасий,  - они больно хорошо знают,  Орлов-джангин больно
хороший человек. Он нам совсем, как свой человек! - Афанасий объяснил,
что  гиляки  хотели напасть на русских не по доброй воле,  их запугали
маньчжурские купцы. А сами они не хотят русским плохого.
     Дело прояснилось.
     Несколько маньчжуров находилось в одном из ближних селений, и как
раз  они  были из тех,  кто возбуждал гиляков против новых пришельцев.
Невельской потребовал их к себе и устроил суд.  Единодушные  показания
гиляков  обвинили  торговцев не только в антирусской агитации,  но и в
притеснениях и жестокостях, которые они чинили над местными жителями.
     Сделав внушение купцам,  Невельской приказал высечь нескольких из
них в п