топограф  рассмотрел  гиляков,  идущих  от  ледяной кромки с тюленьего
промысла.
     В надежде   раздобыть  у  гиляков  свежее  мясо,  путешественники
направились им навстречу.  Гиляки насторожились,  но,  узнав,  что это
русские от "пили-джангина" - Невельского, сразу переменили обращение и
радушно поделились с Березиным и Поповым чем могли.
     - Это  хорошо,  что вы тут,  - сказали охотники.  - Там,  в море,
ходит корабль и меряет землю и воду. Наверно, там недобрые люди есть.
     Попов взобрался  на  гору  и  к  югу  от  залива  на  чистой воде
действительно увидел большое судно под парусами.
     Трудно было  предположить,  что  люди  с  этого  судна через льды
станут пробираться к берегу.
     Посовещавшись, Попов и Березин решили отправиться в Кизи, надеясь
встретить там Чихачева и сообщить ему о виденном паруснике.
     Чихачева в Кизи еще не было.  Березин остался в селении, топограф
отправился дальше по маршруту Чихачева.  26 марта близ селения Оди  он
увидел  медленно  бредущую  упряжку  собак  и рядом с ней обветренных,
обмороженных Чихачева и Афанасия, державших путь к озеру Кизи.
     Уже 8  дней,  как у них вышел чай,  сахар,  сухари.  Они питались
юколой, нерпичьим жиром с морожеными ягодами. Попов узнал, что Чихачев
с  Афанасием  обследовали  Амгунь на протяжении 340 километров,  затем
перевалили на реку Горин,  по ней спустились  до  Амура,  и  по  Амуру
добрались до Оди. Всего они прошли свыше 700 километров. Большая часть
собак у них погибла от истощения и усталости.
     Невельской распечатал  письмо  Чихачева  и  быстро  пробежал его.
Мичман кратко излагал результаты экспедиции, подробный отчет о которой
обещал привезти сам.  Письмо заканчивалось сообщением, что на Амур и в
Маньчжурию являются какие-то иностранные агенты и миссионеры,  которые
пытаются возбудить против русских местное население.
     Березин готов был хоть на другой же день отправиться обратно,  но
Невельской приказал ему отдохнуть до 11 апреля, так как путь предстоял
трудный.
     Надвигалась весенняя  распутица  с непогодами и ветрами ураганной
силы.  12 апреля отправлялся  в  новую  экспедицию  Бошняк.  Лейтенант
собирался  встретить  весну  в  селении  Ухта,  где всего удобнее было
следить за важнейшими фазами вскрытия Амура.
     Зима уходила, солнце все чаще сияло над снежными далями и ледяным
заливом,  и все теплее становилось к полудню.  С крыш капало, сосульки
висели  у  карнизов  домишек  в Петровском зимовье.  Эта первая зима в
пустыне для Екатерины Ивановны прошла быстро.  Конечно,  иной раз было
тоскливо молодой женщине, привыкшей к обществу и развлечениям, слушать
долгими вечерами вой пурги,  заносившей снегом домики поселка.  Трудно
жилось  ей  в  тесной  комнате  с  заиндевевшими углами,  в доме,  где
температура не поднималась выше 5o. С улыбкой вспоминала он о том, как
наивны были ее представления о здешней жизни. Случалось, утром домишко
по  самую  крышу  оказывался  заметенным  снегом  и  пока  Невельской,
выбравшись через чердак,  вместе с матросами рыл в сугробах траншеи от
дома к дому,  она окоченевшими,  не гнущимися от холода пальцами  сама
растапливала остывшую глинобитную печь.
     Немало было лишений,  неудобств и даже опасностей,  но  Екатерина
Ивановна стойко, без единой жалобы переносила все.
     Невельской и его сотрудники были заняты постоянной и  напряженной
деятельностью.  Сколько  планов  отважных  предприятий возникало у них
вечерами при трепетном свете свечей,  сколько  рассказав,  ярких,  еще
горячих  после  пережитых  приключений,  передавалось за чайным столом
офицерами, вернувшимися из экспедиций!
     Невельской с горящими глазами узнавал о результатах исследований,
блистательно подтверждающих его смелые гипотезы. Вместо "белого пятна"
на географической карте под его рукой возникали никому еще не ведомые,
но  отныне  незыблемые  линии:  извивы  рек,  штрихи  гор  и  участков
побережья,  крайние восточные очертания материка Азии! Каждый прожитый
день приносил новые успехи делу освоения Приамурья.
     Но экспедиция  испытывала  нужду  и  в  снаряжении  и  в питании.
Огромным препятствием в трудах  экспедиции  было  отсутствие  хотя  бы
маленького,  но  надежного  судна.  Офицеры  и казаки пользовались для
своих путешествий гиляцкими лодками,  утлыми и не приспособленными для
плавания  в  лимане  и  проливе.  Даже  на Амуре они годились только в
хорошую погоду.
     Несмотря на то, что требования на плавучие средства для сообщения
по  реке,  наблюдений  и   исследований   в   проливе   были   посланы
своевременно,   Невельской   не   надеялся  что-либо  получить  в  эту
навигацию, зная недоброжелательное отношение к его экспедиции. Поэтому
он  в  первых числах апреля заложил по составленным еще зимою чертежам
палубный бот  в  29  футов  длиною  и  шестивесельный  баркас.  Работы
подвигались быстро, постройка бота и баркаса летом могла закончиться.
     В середине апреля пришла вторая почта из  Аяна.  Муравьев  писал,
что сам он сочувствует действиям Невельского,  но Петербург повелевает
капитану входить только в торговые сношения с  племенами,  живущими  в
устье  Амура,  и  никаких  дальнейших  проникновении в край не делать;
каменные,  якобы  пограничные  столбы,   найденные   Миддендорфом   на
протяжении  от  Охотского моря до истоков реки Уды и далее к западу по
южному склону Станового хребта,  считать границей  с  Китаем.  Обращая
внимание  Невельского  на  эти  обстоятельства,  Муравьев тем не менее
уведомлял его,  что он все же предписывает начальнику Аянского порта и
камчатскому губернатору усердно содействовать экспедиции.
     Вместе с письмом генерал-губернатора пришло письмо от  начальника
Аянского  порта и фактории Российско-Американской компании Кашеварова.
Оно ясно давало понять,  что интерес Муравьева к амурскому делу упал и
правление    Российско-Американской   компании   не   преминуло   этим
воспользоваться.
     Кашеваров сообщал,  что  главное  правление компании поручило ему
смотреть на Амурскую экспедицию  как  на  торговое  отделение  аянской
фактории,  а  Орлову,  Березину  и другим людям,  числящимся на службе
компании,  дать  надлежащие  инструкции  как  лицам   подчиненным;   в
снабжении  же  экспедиции  запасами  и  товарами отнюдь не выходить из
пределов той суммы,  которая была определена правительством.  Наконец,
ни  под  каким  видом  и  предлогом не посылать с этими запасами судов
компании, так как все это якобы должно перевозиться на судах казенных.
     Кашеваров, видимо,   был   смущен   враждебностью   письма,   так
решительно и грубо  проявленной  по  отношению  к  Невельскому  и  его
задачам.  От себя лично,  как бы извиняясь,  он добавлял, что вынужден
отправить инструкции и предписания Орлову и Березину,  хотя и  сознает
полную   недостаточность   снабжения  экспедиции  согласно  упомянутым
распоряжениям,  но как лицо подчиненное и зависимое иначе  действовать
не может.
     Невельской был взбешен.  Все,  от  канцлера  империи  до  низшего
чиновника,  настроены против него и прилагают все усилия к тому, чтобы
сорвать его планы! Задыхаясь от гнева, он читал полученные депеши.
     - Ну,  нет-с,  милостивые государи!  Не так просто-с!  Умру, а не
сдамся я вам,  департаментские крысы!  - твердил он,  стуча кулаком по
столу.
     Распоряжения компании   не   только   срывали    широкие    планы
Невельского, но угрожали голодной смертью всем участникам экспедиции.
     Геннадий Иванович решил немедленно послать  письмо  Кашеварову  и
донесение  генерал-губернатору.  Екатерина Ивановна,  зная неудержимую
вспыльчивость Невельского,  умоляла его подождать,  не писать в гневе,
чтобы еще больше не испортить свои отношения с компанией.
     - Не беспокойся,  - сквозь стиснутые зубы отвечал Невельской. - Я
эту породу знаю-с. Немало они выпили моей крови, но я им не мальчик-с.
Не так просто. Я им не по зубам-с.
     И через день нарочный из тунгусов повез в Аян письма.
     Кашеварову Невельской предписывал именем  генерал-губернатора  не
считаться   с   распоряжениями   правления   компании   и,  смотря  по
возможности,  на казенных или компанейских судах  снабдить  экспедицию
заблаговременно  запасами  и  товарами  по требованию,  посланному еще
прошлой осенью.  Невельской ставил его  в  известность,  что  приказал
Орлову  и  Березину  продолжать  свое  дело,  не  обращая  внимания на
инструкции Российско-Американской компании.
     В депеше в адрес главного правления Невельской писал:
     "Получив ныне  от  г.  Кашеварова  уведомление  о  распоряжениях,
сделанных  ему  главным  правлением  компании,  я  нахожу их не только
оскорбительными  для   лиц,   служащих   в   экспедиции,   но   и   не
соответствующими   тем  важным  государственным  целям,  к  достижению
которых стремится экспедиция.  Распоряжения эти могут поставить нас  в
самое   критическое  положение,  почему  я  вынужден  был,  как  лицо,
ответственное здесь за все,  дать  вместе  с  сим  же  предложение  г.
Кашеварову,  которое  просил его сообщить главному правлению компании.
Полагая,  что подобное  распоряжение  правления,  явно  препятствующее
достижению  упомянутой  государственной цели,  произошло от каких-либо
недоумений или от неизвестности  встречаемых  здесь  обстоятельств,  я
остаюсь  уверенным,  что после этого главное правление даст немедленно
приказание г.  Кашеварову  в  точности  исполнить  мои  требования  по
снабжению экспедиции товарами и запасами".
     Генерал-губернатору в   подлинниках    были    посланы    журналы
исследований Бошняка и Орлова, записка Чихачева и донесение Березина.
     Подчеркнув всю  важность  этих  материалов,  Невельской   сообщал
генерал-губернатору.
     "Из сего,   Ваше   превосходительство,   изволите   видеть    всю
неосновательность   и   фальшивость   убеждений   в   С.-Петербурге  о
Приамурском  и  Уссурийском  крае  и  острове  Сахалине,  которые,  по
изложенным данным,  должны составлять не китайскую принадлежность, как
то  думают  и  настаивают   в   С.-Петербурге,   а   русскую.   Полная
несостоятельность  с упомянутым обстоятельством данного мне повеления,
повторяемого почти каждую почту,  при  ничтожных  средствах,  которыми
располагает  экспедиция,  очевидна,  а распоряжения главного правления
могут поставить нас в самое критическое положение, которое повлечет за
собою уничтожение экспедиции.
     Поставленный здесь   в   такое   положение,   при   котором   вся
нравственная  ответственность  за недостаток самостоятельности пала бы
на меня,  и соображаясь единственно  с  упомянутыми  обстоятельствами,
несмотря на то,  что они не согласны с данною мне инструкциею и влекут
за  собой  строжайшую  ответственность,  я  решился  действовать   вне
повелений. Мне предстояло и ныне предстоит одно из двух: или, действуя
согласно инструкции,  потерять навсегда для России столь важные  края,
как  Приамурский и Приуссурийский,  или же действовать самостоятельно,
приноравливаясь к местным обстоятельствам,  и несогласно с данными мне
инструкциями. Я избрал последнее".
     Отослав письмо, Невельской немного успокоился.
     - Будь что будет,  - говорил он.  - Пусть разжалуют в матросы. Но
пока я здесь и есть у меня силы, я не поступлюсь ни на шаг.
     Уже на  берегу растаял снег и на холмах появилась зеленая травка,
но залив Счастья был забит льдом.
     Пришло известие, что 9 мая вскрылось устье Амура, а залив все еще
был подо льдом.  Однако весна уже чувствовалась,  и, несмотря на новые
невзгоды, у всех стало радостней на душе.
     Екатерина Ивановна с наступлением весны стала еще больше  времени
посвящать  гилякам.  Она  решила  научить  их  огородничеству,  но это
удалось не сразу.  Гиляки избегали уроков.  Она долго не могла  понять
причины.  Один из наиболее любознательных,  Паткен,  видя, что русские
копают землю для посадки картофеля и от этого не  умирают,*  пришел  к
Невельскому и просил, чтобы Екатерина Ивановна научила его жену сажать
картофель и ухаживать за ним.  Он же  рассказал,  почему  до  сих  пор
боялся  брать  в  руки лопату.  (* У гиляков было поверье,  что всякий
копающий землю должен умереть.)
     Екатерина Ивановна показала жене Паткена,  как надо копать землю,
сажать картофель,  и потом все лето наблюдала,  чтобы гилячка полола и
окучивала его.  И когда осенью картофель вырыли из земли, надобно было
видеть,  как благодарили Екатерину  Ивановну  Паткен  и  его  супруга.
Многие  гиляки  по  примеру Паткена решили сами на будущий год завести
огороды.
     Однажды с Амура приехал гиляк Накован и привез Екатерине Ивановне
свою жену Сакони.
     - Подержи ее. Пусть поживет у тебя, - просил он.
     Выяснилось, что  гиляки  из  селения  Лянгр  хотели  украсть  эту
женщину.
     Пока Невельской принимал  меры  для  обеспечения  безопасности  и
семейной   чести  Накована,  Сакони  жила  у  Невельских.  Ее  вымыли,
причесали и нарядили в сарафан и белую  рубаху.  Сакони,  чистая  и  в
новом  наряде,  оказалась очень миловидной.  Она берегла свою одежду и
следила за чистотой лица и рук.  Видя такое превращение Сакони, многие
гилячки  пожелали  тоже  похорошеть.  Матросские  жены  приняли в этом
большое участие и оказывали им всяческую помощь.
     Восемнадцатого июня  через  льды  северной  части лимана пробился
Бошняк,  а через два дня в  Петровском  зимовье  появились  Чихачев  и
Афанасий,  пробравшиеся через ропаки, торосы и озера талой воды. Лодку
они бросили у ледяной кромки на произвол судьбы.
     Путешествие Чихачева  и  Афанасия  охватывало  огромный  район  в
низовьях Амура.  Оно  было  особенно  ценно  тем,  что  мичман,  кроме
обычного  описания  и  глазомерных  набросков  карты  пути,  определил
множество  пунктов  астрономически,  сделал  подробную  опись   залива
Нангмар (Де-Кастри), а также путей к нему с Амура и через озеро Кизи.
     Добравшись до Амура  через  горы  и  тайгу,  Чихачев  и  Афанасий
свободно и легко побежали на лыжах,  придерживаясь за нарты, груженные
продовольствием на два месяца. Первое время сытые, неутомленные собаки
тянули  резво,  так  что  за  ними  трудно  было  поспевать.  Широкой,
многоверстной долиной казался застывший Амур, по льду которого неслись
две собачьи упряжки. Солнце красным негреющим шаром висело над розовым
морозным туманом, окутывающим приамурские сопки.
     Через несколько  дней  путешественники  свернули  в  долину  реки
Амгунь и, добравшись до селения Каур, сделали дневку.
     Продвижение вверх   по   течению   Амгуни  было  очень  нелегким.
Неистовая пурга началась почти неожиданно,  когда  путники  находились
вдали  от  человеческого  жилья.  Ветер  вздымал плотную пелену снега,
обнажая лед реки.  Сила ветра была такова,  что снежная пыль проникала
всюду,  в мельчайшие щели одежды.  Среди бела дня стало так темно, что
Чихачев не знал,  как повернуться,  куда ступить.  Где-то в  свистящем
воющем  сумраке  раздавались  треск  и  грохот:  это  ветер  с  корнем
выворачивал кедры  и  лиственницы.  Ориентируясь  непонятным  образом,
Афанасий  сумел  найти  убежище  среди  бурелома.  Здесь  деревья были
повалены  на  большом  протяжении,  и  нечего  было   опасаться,   что
какой-нибудь  лесной  великан,  падая,  прихлопнет тебя,  как муравья.
Тунгус устроил застывающего мичмана в затишье, под корнями поваленного
дерева. Нарты образовали дополнительную защиту.
     Скулящие, испуганные собаки,  замерзающие люди сбились  в  тесную
кучу,  согревая  друг  друга.  У  мичмана  почти  не остались в памяти
подробности страшных часов  борьбы  со  смертью.  Афанасий  все  время
тормошил его,  заставляя двигаться, не давая забыться; холод струйками
проникал сквозь одежду.  То и дело тунгус совал ему в рот  кусок  рыбы
или хлеб, отогретые на собственной груди, и говорил:
     - Кушай,  бачка,  человек - печка есть.  Еда - дрова есть.  Дрова
есть - печка живой, греет. Дрова нет - печка мертвый. Все время кушай,
бачка, не спи. Шайтан во сне тебя задерет - мертвый станешь.
     Благополучно переждав пургу, путники двинулись дальше.
     Около трехсот  сорока  километров  прошли  по  Амгуни  Чихачев  и
Афанасий до селения Самар.  Из расспросов им стало известно, что здесь
Амгунь ближе всего подходит к реке Горин,  по которой  путешественники
должны были спуститься обратно на Амур. Местные жители всюду встречали
Чихачева с самым радушным гостеприимством.
     Это в   значительной  степени  было  заслугой  Афанасия,  знатока
приамурских наречий;  но,  кроме того,  уже начиная от  селения  Каур,
местные  жители знали о русских.  Многие и сами бывали на Бурукане и в
других  обжитых  русскими  местах.  В  селениях  Чальбано  и  Дульбико
некоторые  с гордостью показывали Чихачеву нательные кресты.  Это были
нейдальцы,  крестившиеся на Бурукане.  Они даже немного умели говорить
по-русски.
     От селения Самар и до селения Оди Чихачев и Афанасий  прошли  еще
около трехсот шестидесяти километров до залива Нангмар.
     "По очертанию берега и по определенной мною широте я увидел,  что
это  тот  самый  залив,  который Лаперуз назвал заливом Де-Кастри",  -
писал Чихачев.
     Сделав съемку   залива,   Чихачев   решил  отправиться  навстречу
Березину, так как дорога становилась все хуже, а запас провизии иссяк.
     Был конец апреля.  Снег лежал только в лесу да по оврагам.  Земля
раскисла, всюду стояли озера мутной ледяной воды, бурой снеговой каши.
Ручьи бежали по склонам.
     Чихачев и  Афанасий,   ослабевшие   от   лишений   и   трудностей
путешествия, медленно пробирались по колена в грязи и воде. Измученные
собаки (половина которых передохла) не могли тащить  нарту.  Верст  за
тридцать не доходя до Кизи, Чихачев и Афанасий убедились, что с нартой
им дальше не пройти.  Афанасий,  выбрав на пригорке  местечко  посуше,
остался,  а  Чихачев,  с котомкой на плечах,  через непроходимую грязь
побрел дальше.
     Навстречу ему,  на выручку, из Петровского зимовья, в невероятных
условиях весенней распутицы пробивался Березин.
     Иной раз  целый  день  ему приходилось брести по колена в ледяной
воде,  проваливаясь по пояс, спасать собак и груженые нарты. Холодный,
ураганной  силы  ветер  с  океана  налетал  вместе  с дождем.  Трещали
сломанные деревья,  ветви толщиной в руку летели по воздуху.  Дождевые
струи неистово хлестали; собаки взвизгивали и завывали от их ударов.
     Ветер менял направление,  надвигалась снеговая туча,  и  пурга  с
ревом обрушивалась на бесконечные пустыни Приамурья.
     Мокрый снег слепил глаза,  тяжелыми пластами  ложился  на  плечи.
Изнемогая от холода или же обливаясь потом, когда приходилось обходить
"непропуски",  неуклонно и неудержимо день за днем пробивался  Березин
на выручку Чихачеву,  жалея лишнюю минуту потратить на сон, на отдых в
дымной  гиляцкой  юрте.  Пройдено  селение  Кизи.  Собаки  то  и  дело
останавливаются,  выбившись  из  сил.  ("Непропуски"  - так называются
скалы,  вплотную подошедшие к реке. Обойти их берегам нельзя, - они не
пропускают путников.)
     - Подь!  Подь!  - кричит  приказчик,  свистит  бич,  и  животные,
изогнувшись,  высунув языки, налегают на лямки, и нарты, покачнувшись,
двигаются дальше.
     Отчаяние охватывало  Чихачева,  силы  покидали его,  а до селения
Кизи было еще больше 20 верст.
     С завистью смотрел он на перелетных птиц, тучами летевших над его
головой.  Кряканье уток,  курлыканье журавлей стоном стояли во влажном
весеннем воздухе.
     Как легко пронесся бы он эти 20 километров, будь у него крылья! А
тут  хоть  ложись и ожидай смерти в этой бесконечной,  страшной стихии
грязи и воды.
     Но вот слух мичмана улавливает какие-то новые, знакомые звуки. Он
еще боится верить себе, прислушивается... Нет, точно! Это собачий лай,
хриплый  крик  каюра.  Чихачев  опирается  спиной об одинокое дерево и
стоит в изнеможении,  устремив  взгляд  на  пригорок,  из-за  которого
слышны  эти  звуки.  И  вот  появляются  собаки