вали разбитые зубы морской водой.
     Удалов, лежа на дне,  отдышавшись после  схватки,  сосредоточенно
уставился  на курчавого смуглого матроса,  на красной повязке которого
темными пятнами проступала кровь.  Болезненно морща красивое лицо,  он
то и дело смачивал голову водой.
     - Мусью, а мусью! - обратился к нему Удалов.
     - Oui? - вежливо обернулся тот.
     - Как угощенье-то,  по вкусу ли?  -  озабоченно  спросил  Удалов,
кивая подбородком на его голову.
     Тот недоумевающе поднял брови.
     - Бламанже-то,  бламанже рюс, са ва? Бьен? - усмехаясь, продолжал
Удалов. - Закусон, значит, как оно, бьен?
     - C'est ca?* - догадался француз, указывая на свою рану. - Merci,
vous etes bien aimable.  Je me suis regale de votre bonne chere.  Etes
vous  content  pour  votre  part?**  *Вот это?  ** Спасибо,  это очень
любезно с вашей стороны.  Я в восторге от вашего угощения. А вы, мсье,
сами довольны?)
     И, добродушно смеясь, француз указал на затекший глаз Удалова.
     Тот фыркнул.
     - Дя,  а дя! - давясь смехом, повернул Удалов голову к боцману. -
А ведь понял! Здорово я могу по-ихнему? Понял ведь! Угостили, говорит,
мерси, рыгале от вашего угощенья напало, а?.. Обходительный народ!
     - Да побойсь ты бога,  ирод! - прохрипел старик. - Везут его, как
свинью связанную, а он смешки строит.

3

     Русских моряков привезли на бриг и, развязав, отвели в каюту. Там
их  заперли и к дверям приставили часовых.  В тесной каюте было темно,
иллюминатор был закрыт по-штормовому.
     - Чего  с  нами  сделают,  господин  боцман?  - робко,  шепелявя,
спросил Попов. В свалке ему выбили два зуба.
     - Чего бог даст, заячья твоя душа, - отвечал старик.
     Попов виновато опустил глаза и покраснел.
     - Так ить его сила, а мы безоружные, - пробормотал он снова.
     - Вот что,  ребята!  - внушительно сказал боцман. - Что бы там ни
было,  присягу  не  забывать!  Ежели  насчет  крепости и прочего спрос
начнут, отвечать всем в одно: служили, мол, на дальнем кордоне и знать
ничего  не  знаем.  Только-де знаем,  что большой силы сикурс должен в
Петропавловск подойти. Понятно?
     - Понятно. Не подкачаем, дядя Усов, - за всех отвечал Удалов.
     - То-то, понятно, шалопут! Счастье твое, что тебе неприятель рожу
поуродовал, а то всыпал бы я тебе за "дядю".
     - Я ведь шутейно,  - сказал  Удалов  и  фыркнул.  -  Оно  и  вас,
господин боцман, бог счастьем не обошел, - не удержался он.
     Боцман сердито нахмурил брови,  но в  это  время  дверь  в  каюту
отворилась  и  вошли  офицер  и два матроса.  Судя по бинтам,  ящику с
медикаментами,  тазу и кувшину с водой,  это был  врач.  Он  перевязал
Усова, дал примочек остальным.
     После этого русских моряков  возили  на  фрегат  "La  Force"  для
допроса  к адмиралу,  но никаких показаний,  кроме тех,  о которых они
условились заранее, от них не получили.
     Вечером пленным дали ужин и по кружке вина, а после вечерней зари
им сделал поверку лейтенант, захвативший их в плен. Он вошел в каюту в
сопровождении  двух  вооруженных  матросов,  которые,  не  помещаясь в
каюте,  стали в дверях.  Один из них  приподнял  над  головой  фонарь.
Лейтенант держался рукой за грудь и изредка сплевывал в белый платок.
     - Видать, и на этого рыгале напало, - подмигнул Удалов.
     Пленные засмеялись,  а  лейтенант сердито посмотрел на Удалова и,
обернувшись к караулу, спросил:
     - C'est lui qui m'a frappe? (Это он меня ударил?)
     - Oui,  mon lieutenant,  - сказал один из матросов. (Да, господин
лейтенант.)
     - Mauvais sujet,  - сказал лейтенант,  сердито пригрозив  Удалову
пальцем. (Негодяй!)
     Пленные улеглись,  но ночь прошла  беспокойно.  Хныкал  и  стонал
Попов,  и  метался старик Усов.  Рана начала сильно его беспокоить.  В
полузабытьи  он  попросил  пить,  и  Удалов  на   своем   удивительном
французском  языке  сумел объяснить часовому,  в чем дело.  Тот по его
просьбе принес целый анкерок холодной пресной воды.
     Спать Удалову не хотелось.  Он лежал в темноте, закинув за голову
руки,  и мысли его были на пятой батарее,  которую он строил до  своей
несчастной поездки за кирпичом. "Не спят небось, сердешные, - думал он
про товарищей по экипажу.  - Начеку, завтра бой... А я уж отвоевался".
Он  представил  себе,  с каким тревожным чувством слушают его товарищи
бой склянок на неприятельской эскадре.
     Усов в темноте потянулся за водой и, видно, неловко повернувшись,
глухо застонал.
     - Стой,  дядя Усов,  я помогу,  - шепотом сказал Удалов и, напоив
боцмана, подсел рядом. - Мозжит ухо-то? - сочувственно спросил он.
     - Не в ухе дело - в голову стреляет, аж в щеку да в плечо отдает,
- сердито сказал старик.
     - А ты холодной водой. Вот постой...
     Удалов снял с себя фланелевку,  смочил ее из ковша и, отжав, стал
прикладывать к незабинтованным местам на голове боцмана.
     - Так будто облегчает,  спасибо,  - тихо оказал старик.  - Да ты,
парень, ложись. Ай не спится?
     - Не спится... Смех смехом, а обидно, дуриком влетели, как кур во
щи. Ребята завтра бой примут, на смерть пойдут...
     - Не говори ты мне!  Двадцать лет боцманом,  тридцать пять лет во
флоте, два раза кругом света ходил, а тут оплошал!
     Старик заволновался,  привстал,  но боль резнула  его  через  всю
левую часть головы, и он глухо за стонал.
     - Лежи,  господин боцман, - ласково сказал Удалов. - Не бунтуйся.
Твоей вины тут нету. Кто виноват, что ветер упал? Никто. А наши, я так
считаю, что спуску неприятелю не дадут, а?
     - Его превосходительство адмирал Завойко - он орел,  он могет.  А
особливо  господин  капитан  Изыльметов,  -  хрипло   сказал   старик,
успокаиваясь. - А ребята, известно, при оружии и артиллерия.
     - Будь у нас топоры, мы бы тоже зря не дались.
     Разговор замолк. Боцман забылся и во сне глухо стонал. Угомонился
Попов,  и давно на всю жилую палубу храпел Бледных...  На другое  утро
все  четверо  проснулись  в  подавленном  настроении.  На  судне после
утренней уборки была необычная суета.  Около восьми часов  послышалась
орудийная стрельба,  которая длилась несколько часов.  Было ясно,  что
происходило сражение.  Пленные мучились неизвестностью. Боцман молился
"о  даровании победы и посрамлении супостатов".  К концу дня сражение,
видно, утихло. Бриг не принимал в нем участия.
     Вскоре по   окончании   стрельбы  дверь  открылась,  и  в  каюту,
улыбаясь,  вошел черноволосый парень, голова которого на этот раз была
не в красной повязке, а просто забинтована.
     - Alors,  comment ca va?  - обратился он к Удалову.  - Voila  une
petite  chose pour vous.  Tout de meme nous ne sommes pas des sauvages
qui mangent leurs prisonniers,  -  сказал  он  и  протянул  две  пачки
табаку.  (Ну,  как дела? Вот одна штучка для вас. Все же мы не дикари,
которые едят своих пленных.)
     - Бусурман,  а  совесть  имеет,  -  снисходительно  сказал старый
боцман,  узнав,  что находится в пачках.  - Спроси  его,  парень,  чем
кончилась  баталия,  -  обратился  он  к  Удалову,  с  полным доверием
относясь к его лингвистическим способностям.
     Это поручение не затруднило матроса.
     - Эй,  мусью,  - сказал он,  -  пальба-то,  пальба  -  бум!  бум!
Преферанс чей, а? Наша взяла ай нет! Преферанс виктория, значит, чья?
     Француз напряженно  вглядывался,  стараясь  понять,  затем  вдруг
улыбнулся и закивал головой.
     - Се  combat,   voyons.   Sans   resultat.   C'est   un   assault
preliminaire.  Ce  n'est  pas  une attaque generale.  (Ну как же,  это
битва.  Битва без  последствий.  Это  предварительная  схватка,  а  не
генеральная атака.)
     - Ага,  понял,  - сказал Удалов,  внимательно следивший за губами
француза.  - Артиллерийский, говорит, был бой, без результата. Генерал
хотел в атаку идтить, да не вышло.
     Не очень  удовлетворенный  своим  переводом,  Удалов  помолчал  и
добавил:
     - А какой такой генерал, хрен его знает.
     Узнав, что атака неприятеля  на  этот  раз  не  удалась,  пленные
повеселели.
     Прошло еще два дня.
     Усов был  тяжело  болен,  рана  его воспалилась.  Остальные стали
привыкать к своему положению.  Попов,  по целым дням  не  слезавший  с
койки,  томился  опасениями  за  свою судьбу и дурными предчувствиями.
Бледных раздобыл при помощи Удалова свайку и кусок  каната,  распустил
его  на  пряди  и  плел  веревочные  туфли.  Они имели большой успех у
команды брига и приносили доход,  а когда  Удалов  предложил  товарищу
вплетать узором разноцветные ленты,  туфли приобрели совсем щегольской
вид, и спрос на них появился даже со стороны офицеров.
     Жалея старого  боцмана,  Удалов  часто  присаживался возле него и
отвлекал  его  внимание  от  боли  разными   историями,   сказками   и
матросскими  прибаутками,  которых  он  знал  неисчислимое количество.
Порою он болтал на своем "французском" языке с  матросами  из  команды
брига,  приходившими в качестве заказчиков к Бледных.  Особенно частым
посетителем был курчавый матрос - тот,  кто принес  табак.  Его  звали
Жозеф.  Удалов  делал  во французском языке большие успехи.  Природная
сообразительность и музыкальный слух сослужили ему в этом деле хорошую
службу.
     Вечером 23  августа  пленные  узнали  от  Жозефа,  что   назавтра
назначен штурм Петропавловска.
     Еще было темно,  когда на судах всей эскадры заиграли горнисты  и
послышалось пыхтение парохода "Вираго", гулко разносящееся по воде.
     Усов завозился на своей койке.
     - Дать чего, дядя? - спросил Удалов.
     - Нет...  - хрипло отвечал старик.  -  Молитесь,  ребята,  видно,
штурм начинается.
     С рассветом началась сильная канонада,  и можно  было  расслышать
всплески русских ядер, падавших в воду неподалеку от брига.
     Час шел за  часом,  жаркая  пальба  не  прекращалась,  и  пленные
томились в неведении - что же происходит?
     Озабоченные часовые ничего не отвечали на вопросы Удалова,  да  и
знали-то  они,  впрочем,  немного.  Чем  дальше,  тем больше нарастало
волнение Усова и Удалова.  Попов заснул на своей койке, а трудолюбивый
Бледных   принялся   за   свое  плетение.  Удалов  стоял  у  закрытого
иллюминатора и,  припав к  нему  ухом,  старался  по  звукам  стрельбы
определить положение.
     - Вот наши бьют,  а это погромче - видать,  с ихних фрегатов... А
это с "Авроры", уж это я точно знаю, этот звук я знаю! - говорил он.
     Выходило, что  "Аврора",  "Двина"  и  русские   батареи   успешно
обороняются.  Новые часовые, сменившие прежних, сказали, что готовится
десант,  и скоро артиллерийская пальба  еще  больше  разгорелась  и  в
грохоты  и  раскаты  артиллерийских  залпов  вплелась  дробная россыпь
ружейной перестрелки.  Удалов, не в силах сдержать волнение, заметался
по  тесной,  полутемной  каюте  и  наконец,  бросившись на свою койку,
замолк.  Боцман приподнялся на  локте,  стараясь  вслушаться  в  звуки
стрельбы.   Бледных   оставил   свою  работу  и  поднял  на  товарищей
встревоженное лицо.
     Пушки умолкли.  Около часу, то нарастая, то затихая, продолжалась
ружейная трескотня. Но вот наступила тишина.
     - Кончилось  будто,  - сказал Бледных и вздохнул тяжело.  - Ужели
одолели наших, а, ребята?
     - Не может этого быть! - сердито буркнул боцман.
     Удалов молчал, чутко прислушиваясь к звукам, доносящимся извне.
     - Да  ведь  и  то,  у  него  - сила!  - продолжал Бледных.  - Два
фрегата,  три корвета, бриг, пароход... Небось больше двухсот пушек, а
у нас "Аврора" - и все... "Двина" - транспорт, о чем говорить?
     - Ребята,  на берегу "ура" кричат и музыка!..  Ей-богу! - крикнул
вдруг Удалов и, сорвавшись с места, бросился к иллюминатору и припал к
нему ухом.
     Бледных и Усов,  приоткрыв от напряжения рты, молча смотрели друг
на друга,  прислушиваясь.  Слабо  доносились  раскаты  "ура"  и  звуки
музыки.
     - Ура!  Отбили штурм!  Ура, ребята! - закричал Удалов так громко,
что  Попов,  проснувшись,  испуганно  сел на койке,  а часовые сердито
застучали в дверь. Боцман и Бледщых истово перекрестились.
     Скоро к   бригу  подошли  шлюпки,  раздались  стоны  раненых.  По
расстроенному и сердитому виду часовых пленные убедились,  что  Удалов
был прав.
     Штурм Петропавловска  был  блистательно  отбит   немногочисленным
русским гарнизоном.
     Неприятельская эскадра простояла в Авачинской губе еще  два  дня,
хороня  убитых  и  исправляя  повреждения  на  судах.  Не делая больше
попыток овладеть  крепостью,  соединенная  эскадра  утром  27  августа
подняла якоря и вышла в море.

4

     На походе  режим  для  русских  моряков  был  смягчен,  и большую
половину дня им разрешили проводить на палубе,  для чего было отведено
специальное место между двумя пушками. Усов начал поправляться, но был
еще слаб,  а кроме того,  он как-то необыкновенно  упал  духом.  Плен,
болезнь,  все несчастья,  свалившиеся на него и его товарищей,  тяжело
повлияли на душевное состояние старого моряка.  Во всем случившемся он
винил одного себя,  очень страдал от этого,  и в ослабевшем и обмякшем
молчаливом старике  трудно  было  узнать  прежнего  лихого  боцмана  и
"командера".
     Вместо него в маленьком мирке русских моряков  самым  влиятельным
стал теперь Семен Удалов.  После поражения эскадры под Петропавловском
прежнее неукротимое,  веселое, жизнерадостное состояние духа вернулось
к  нему.  К  старому  боцману  он относился бережно и внимательно,  не
поддразнивая его, как раньше, и называя не иначе, как господин боцман.
Первые дни,  когда ослабевшему от болезни Усову трудно было взбираться
по крутому трапу на палубу, он втаскивал его туда на "горбе", несмотря
на  негодование  и  гнев  почтенного  старика,  не  привыкшего к таким
нежностям.  На палубе обычно было ветрено и сыро,  но за пушкой  можно
было укрыться.  Усов сидел всегда молча,  насупив седые брови, и курил
свою неугасимую  трубку,  изредка  тяжело  вздыхая.  Попов  или  спал,
свернувшись,  как  кот,  или,  опершись  о  высокий борт и поплевывая,
поглядывал то на низкое серое небо,  то на темные крутые волны, быстро
бегущие наперегонки с бригом.
     Бледных прилежно и  неутомимо  работал,  а  Удалов  или  мастерил
что-нибудь  при  помощи  матросского  ножа,  вроде  кузнеца и медведя,
бьющих по наковальне,  или же,  собрав вокруг себя кружок подвахтенных
матросов, упражнялся в познании языка, заставляя покатываться со смеху
и веселых французов и  своих  более  серьезных  соотечественников.  Он
быстро  приобрел  популярность  и общую симпатию,  начиная от капитана
брига,  купившего у него кузнеца и медведя за пачку табаку,  и  кончая
коком-марсельцем.  Особенность  говора  этого  провансальца  он быстро
уловил своим музыкальным слухом и ловко копировал  его,  ко  всеобщему
удовольствию.
     Только старший офицер,  лейтенант,  не обращал на него  внимания,
холодно глядя поверх головы, если Удалов попадался ему на глаза. Он не
мог позабыть своего купанья в студеных водах Авачинской губы.
     Однажды в  довольно  свежую  погоду  бриг  ходко  шел в полветра,
кренясь и осыпая брызгами с бака  прикорнувших  у  русленей  матросов.
Вдруг  вахтенный  начальник  отдал команду,  боцман засвистал в дудку,
вызывая подвахтенных на палубу.  Вахтенные бросились к  брасам,  чтобы
уменьшить площадь парусов. С севера заходил шквал с дождем.
     При звуках  аврала  Усов  поднял  голову.  Загоревшимися  глазами
глядел он на работу матросов и так насасывал трубку,  что от нее искры
летели, как от паровоза.
     Удалов, Бледных  и  Попов  тоже  встрепенулись.  Курчавый  Жозеф,
вылетевший из люка на палубу, на ходу обернулся и крикнул, улыбаясь:
     - II  faut  se  rechauffer  un peu!* - и,  как-то поскользнувшись
(бриг качнуло на зашумевшей большой волне),  он плечом со  всего  маху
стукнулся о высокий борт;  лицо его искривилось, но он устоял на ногах
и ринулся вверх по вантам,  крикнув:  - Са va,  mon vieux!** (*  Нужно
немного погреться! ** Ничего старина!)
     - Всыпал бы я тебе с дюжину,  чтобы не зевал во время  аврала!  -
буркнул Усов.
     - Хорошо,  да не по-нашему,  - сказал  Удалов,  глядя  на  работу
матросов.
     Усов только иронически ухмыльнулся.
     В это время у Жозефа,  не на шутку зашибшего руку,  порывом ветра
вырвало угол  марселя.  Парус,  грозя  разорваться  на  клочки,  гулко
захлопал.   Капитан,   вцепившись   в  поручни,  заорал  на  матросов,
французский боцман кинулся с полубака к мачте, но его опередил Удалов,
кошкой  взлетевший  по вантам и побежавший по рее.  В несколько секунд
марсель  был  усмирен.  Усов,  не   отрывавший   глаз   от   товарища,
удовлетворенно крякнул и глянул в сторону мостика - знай,  мол, наших,
а Удалов,  кончив дело,  так же лихо спустился на палубу  и  присел  к
товарищам как ни в чем не бывало,  лишь слегка запыхавшись.  Капитан в
рупор крикнул что-то французскому боцману,  и тот, козырнув, кинулся к
пленным.
     - Семен, к капитану! - крикнул он Удалову.
     - Эх! Небось чарку поднесут! - с завистью сказал Попов.
     - И стоит того!  - оборвал его Усов.  - А ты бы вот  больше  жиры
належивал, лежебока!
     Капитан поблагодарил Удалова и приказал выдать ему вина.
     После недолгой  стоянки  в  Калифорнии  бриг  пошел  зимовать  на
Сандвичевы острова.  Переход длился семнадцать  дней.  После  холодных
осенних  шквалов  в северной части Тихого океана здесь была благодать,
но тем не менее и тут бриг поштормовал.  Пять дней  люди  ни  разу  не
ложились сухими,  не спали больше двух часов подряд и не имели горячей
пищи.  Ветер стих внезапно,  к вечеру,  однако бриг всю ночь мотало на
могучей  океанской  волне.  В  кубрике было сыро,  но люди спали,  как
сурки,  не обращая на это внимания.  За день судно вышло из  штормовой
полосы  и,  окрылившись  всеми парусами,  ходко шло,  чуть кренясь под
ветер и с шумом разваливая на две волны гладкую,  как  жидкое  зеленое
стекло,  воду.  Солнце  склонялось  на запад.  Высохшие за день паруса
порозовели,  и вдали,  над жемчужным простором, встали на небе розовые
облака.  Удалов,  стоя у бушприта, смотрел вперед. Жозеф, вахтенный на
баке, указал ему на облака:
     - La terre! Les iles de Sandwich! (Земля! Сандвичевы острова!)
     Поздно ночью раздалась команда,  загремела якорная цепь,  и  бриг
остановился,  как  казалось,  у  самого подножья темной,  нависшей над
судном горы.  Над горою дрожали и переливались крупные,  яркие звезды.
Веяло сладкими, пряными ароматами. С берега доносились пение и томный,
ноющий звон какого-то струнного инструмента.
     - Пахнет,  как в церкви:  ладаном и горячим воском, - тихо сказал
Удалов. - А звезды - как свечи... Хорошо на свете жить, дядя Усов!
     Оживившийся и  как  бы  помолодевший,  боцман  широкими  ноздрями
перешибленного носа жадно вдыхал в себя ароматы.
     - А  на  берегу,  брат,  -  восхищенно  сказал  он,  - этой самой
пальмовой  араки  пей  -  не  хочу.  Ну  конечно,  и  джин  английский
соответствует.  Всякой этой фрухты - и не поймешь, откуда она родится.
Иная вся,  как еж,  в иголках,  а расколешь  -  внутри  половина  лед,
половина  мед.  Народ тут - канаки называемый.  Между прочим,  по пояс
нагие ходят, а ничего, народ хороший, смирный.
     - Не пустют нас на берег,  - тоскливым голосом сказал Попов. - Не
пустют. А уж тошнехонько на судне!
     Опасения его оправдались.  Утром, в то время как вахту, к которой
приписаны были русские моряки, отпустили на берег, пленные остались на
борту.  Старший офицер,  желчный и злопамятный человек,  заставил всех
четверых отбивать ржавчину с якорной цепи.
     Расположившись в  тени  поднятого  кливера,  они неистово стучали
молотками.
     Днем к бригу подошла шлюпка с береговыми офицерами. Поднявшись на
мостик,  офицер объяснил,  что прислан с просьбой  дать  имеющихся  на
борту  военнопленных  для  работ  на  берегу:  там,  ввиду  возможного
неожиданного нападения русской эскадры,  строится форт и нужны рабочие
руки.
     - С уд