кий язык.
     Капитан английского  китобойного судна,  на которое попал в конце
концов господин Гиль,  представил решающие,  окончательные доводы  для
сложившегося уже, готового донесения Гиля.
     Китобой сказал, что он несколько раз бывал у берегов Сахалина и с
севера и с юга и что это не пролив,  а "чертова пропасть".  Там тысячи
ловушек и опасностей для судна.  Несомненно, пески, отмели и подводные
банки делают устье Амура совершенно недоступным. Сам господин Гиль уже
твердо верил этому.  Кроме того, изучив лично пути сообщения Восточной
Сибири,  он  считал,  что  они  совершенно  непригодны  для регулярных
перевозок  надлежащего  числа  грузов,  чтобы   мало-мальски   оживить
тихоокеанские  владения России.  Вывод господина Гиля был таков:  пока
Россия не завела мощного флота в Тихом океане,  владения  ее  медленно
отмирают.  Флот  завести Россия не сможет,  так как не имеет для этого
баз и у правительства нет никакого желания  по-настоящему  озаботиться
созданием этих баз, даже если бы и нашлись удобные для сего бухты.
     Но сведениями   господина   Гиля   его    почтенные    шефы    не
удовлетворились.
     В Иркутск  приехал  еще  один  путешественник.   Это   был   тоже
турист-ученый,  мистер  Остей.  Он  приехал с очаровательной супругой,
которая говорила на нескольких языках.  Благодаря этому обстоятельству
мистер  Остен еще быстрее,  чем мистер Гиль,  стал любимцем иркутского
общества.  При милой общительности характера  и  счастливой  внешности
господин  Остен  не  проявлял  такой  разносторонней  и  всеобъемлющей
любознательности,  как  мистер  Гиль.  Интересы  его  были  у?же,   но
целеустремленнее.
     Мистер Остен занимался геологией.  Но и тут он не  разбрасывался.
Горы, равнины и озера не интересовали путешественника. Больше всего он
занимался берегами рек, где легко мог наблюдать геологическое строение
почвы.
     Это была,  по-видимому,  вполне  невинная  причуда.   Но   вскоре
выяснилось,  что  научный интерес внушают мистеру Остену далеко не все
сибирские реки.
     Остен и  его супруга довольно долго прожили в Иркутске.  Муравьев
разрешал им до известной степени знакомиться с  краем.  Остен  получил
возможность  побывать  в Забайкалье,  сопутствуя одному из чиновников,
направлявшемуся туда в служебную командировку.
     Расторопный и   наблюдательный   чиновник   заметил,  что  Остен,
знакомясь якобы с этнографией,  на самом деле стремится  обнаружить  в
разноплеменном    населении    антирусские    настроения.   Но   когда
"путешественник" убедился, что усилия его в этом направлении напрасны,
интерес  его  к  экскурсиям упал.  Он стал мечтать об изучении берегов
Амура и собирался плыть по течению от Нерчинска до  самого  моря.  Все
остальные  реки  Сибири  в  смысле  геологии были господину Остену без
надобности.  Муравьев отклонял Остена от этого намерения,  ссылаясь на
запрещение касаться берегов Амура.
     Собираясь отправиться  на  Камчатку  в   инспекционную   поездку,
энергично   работая   по  устройству  и  упорядочению  края,  Муравьев
пользовался всяким случаем, чтобы пробудить в правительственных кругах
интерес  к  Амуру.  Он  яснее,  чем  кто-либо  из сановников,  понимал
значение Амура.  Опасность потери этой реки для России  была  реальна.
Англия  уже  внедрилась  в  Китай,  и взоры ее были обращены на север.
Завладей она Амуром - Россия перестанет быть ее  соперницей  на  Тихом
океане.
     Настойчивое любопытство   Гиля   и   Остена   сильно   беспокоило
Муравьева.  Не  без  основания полагая,  что Нессельроде не окажет ему
действенной помощи в этом  щекотливом  случае,  Муравьев  обратился  к
Перовскому,   надеясь,   что  вмешательство  министра  внутренних  дел
заставит канцлера обратить наконец внимание на серьезность положения.
     Муравьев писал:
     "Это уже другой англичанин,  который в  кратковременную  бытность
мою  в Сибири проезжает всю ее насквозь,  под видом ученых разысканий.
Первый из них,  Гиль,  прожил тут три месяца, и я вполне убедился, что
он такой же ученый,  как и я. Он до приезда моего побывал уже в Кяхте,
а в начале мая отправился через Якутск и  Охотск  в  Камчатку,  откуда
хотел  пробраться  на Сандвичевы острова.  Я слишком подробно разобрал
Гиля,  чтобы не убедиться в истинной цели его путешествия: ему надобно
видеть только Камчатку и сообщение ее с жилою Сибирью.
     Явился второй англичанин,  Остен,  и покатился  по  другому  пути
сообщения  Сибири  с  Восточным океаном:  за Нерчинском р.  Шилка,  за
Шилкою Амур,  в устье Амура  необитаемый  Сахалин,  ожидающий  господ,
чтобы  запереть плаванье по Амуру.  С китайской стороны в Амур впадают
большие судоходные, реки; с южным Китаем англичане торгуют свободно, а
Амур доставит им возможность овладеть и северо-восточным: стоит только
укрепиться на необитаемой северной оконечности  Сахалина.  Я  на  днях
получил известие,  что китовая ловля сосредоточивается с прошлого года
в южной  части  Охотского  моря;  это  привело  туда  множество  судов
различных народов,  которые трутся около Сахалина и легко могут занять
северную часть его,  никем не обитаемую,  могут даже сделать  это  без
распоряжений  своих правительств.  Кроме того,  весь левый берег Амура
изобилует золотом,  и эти места  никому  не  принадлежат:  тут  кочуют
только по временам тунгусы, а при самом устье гиляки. Англичанам нужно
только узнать все это,  и они непременно займут Сахалин и устье Амура:
это  будет  делом  внезапным,  без  всяких  сношений  о том с Россиею,
которая однако ж лишится всей Сибири,  потому что Сибирью владеет тот,
у кого в руках левый берег и устье Амура.
     Вот зачем ездят сюда англичане.  Остен и не думает о геологии, но
он  успел  собрать  более  подробные  и  верные  сведения о кяхтинской
торговле,  чем  я  сам  доселе  имел".*  (*И.  Барсуков.  Гр.   Н.   Н
Муравьев-Амурский, кн. II. М., 1891, стр. 35.)
     Перовский, передав сообщения и запрос Муравьева  на  рассмотрение
графа Нессельроде, отвечал генерал-губернатору:
     "Не без основания Вы изволите полагать,  что надобно предупредить
англичан и что уже наступило время не откладывать,  я со своей стороны
вполне разделяю Ваше мнение,  но не так  думает  гр.  Нессельроде,  он
будет  всеми  силами  стараться  отклонить всякую решительную меру и в
этом отношении  поддержит  его  непременно  Министр  Финансов;  первый
поставит на вид опасение разрыва дружеских сношений с Англией,  второй
упрется на вредные последствия для нашей  внутренней  мануфактурной  и
торговой промышленности от разрыва с Китаем; по сему безошибочно можно
сказать,  что сочувствие со стороны тех,  от  кого  настоящий  предмет
наиболее   зависит,   Вы   ожидать  не  можете".*  (*  Б.  В.  Струве.
Воспоминания о Сибири. 1848-1854 гг. СПБ, 1889, стр. 34-35.)
     Карл Васильевич Нессельроде был встревожен сообщениями Муравьева.
С одной стороны,  не хотелось задевать Китай,  с другой - не  хотелось
обижать  Англию.  Нессельроде  набросал записку,  как,  по его мнению,
следует поступить в  этом  неприятном  случае.  В  записке,  не  подав
никакого  существенного  совета,  Нессельроде  проявил  очень странную
неосведомленность о нашей восточной границе.
     Неосведомленность эта  была  поразительна  и  свидетельствовала о
том,  что министр иностранных дел не только не знал,  но  и  не  хотел
знать подлинной обстановки на крайнем востоке России.
     Муравьев во время одной  из  своих  поездок  получил  неожиданное
известие,  что "геолог" и его обаятельная жена, не спрашивая ни у кого
разрешения,  отправились в Нерчинск и что там уже строится плот для их
путешествия  по  Амуру.  Генерал  встревожился  и  послал  в  Нерчинск
поручика корпуса топографов Ваганова с  приказом  привезти  интересную
пару в Иркутск живыми или мертвыми. Ваганов выполнил поручение. Мистер
Остен был крайне возмущен вмешательством в его "личные дела" и  ни  за
что   не   хотел   подчиниться   Ваганову.*   Таким  образом,  и  этот
"путешественник"  не  смог  побывать  на  Амуре.  (*  Поручик  корпуса
топографов Ваганов много потрудился по съемкам и изучению Сибири. Но к
сожалению,  деятельность его была непродолжительной.  Он был убит  при
загадочных обстоятельствах во время одной из своих командировок в 1850
году, вскоре после случая с Остеном.)
     Летом 1849   года,   когда  Невельской  исследовал  устье  Амура,
Муравьев отправился на Камчатку.  В  пути  он  получил  известие,  что
экспедиция подполковника Ахте прибыла в Иркутск с намерением следовать
дальше.  Муравьев на свой риск приказал Ахте задержаться  в  Иркутске,
послав  Николаю  I  рапорт и основательно мотивированное ходатайство о
том,  чтобы экспедицию эту  не  посылать  для  проведения  границы,  а
направить в Удский край для топографических изысканий.
     Поступок Муравьева вызвал взрыв  негодования  среди  министров  и
сановников, бывших инициаторами экспедиции Ахте. Самовольно остановить
экспедицию,  посланную по высочайшему повелению!  Это было неслыханно.
Особенно неистовствовал Нессельроде, обвинявший Муравьева в якобинстве
и даже измене.
     Николаю I  доложили  о  дерзком  поступке Муравьева.  Царь решил:
"Оставить  дело  до  приезда  Муравьева".   Но   тут   пришел   рапорт
генерал-губернатора, адресованный "в собственные руки его величества".
Ознакомившись с мотивами,  которыми руководствовался Муравьев, Николай
I признал их уважительными, и Нессельроде поневоле усмирил свой гнев.
     На Камчатке Муравьев ознакомился с Петропавловском  и  Авачинскою
губой.  Эта  великолепная  гавань произвела на него такое впечатление,
что он охладел к идеям Невельского,  решив,  что только  Петропавловск
может быть главным русским портом на Тихом океане и что все средства и
возможности должны быть обращены к этой цели.  С увлечением он занялся
этим  новым  проектом.  Муравьев  решил  создать на Камчатке отдельное
губернаторство.  Это было одним из мероприятий для  усиления  значения
Петропавловска.  В губернаторы он наметил Завойко.  Карьера начальника
Аянского порта становилась головокружительной.
     Приехав на  Камчатку  через  Охотск,  Муравьев решил возвращаться
через Аян,  чтобы познакомиться с  новым  трактом.  На  обратном  пути
трехмачтовый    транспорт    "Иртыш",    на    котором   путешествовал
генерал-губернатор с супругой и свитой,  заходил  к  северным  берегам
Сахалина в поисках Невельского.  Покрейсировав здесь некоторое время и
никого  не   встретив,   кроме   иностранных   китобоев,   хищничавших
безнаказанно в русских морях,  "Иртыш" направился к Аяну.  Еще зимою в
Охотск был послан М.  С.  Корсаков,  чиновник по особым поручениям при
Муравьеве,  с утвержденною инструкцией для Невельского.  Охотский рейд
долго был скован льдами,  и когда Корсаков наконец смог выйти в  море,
он  понял,  что  уже  не  успеет застать Невельского в Петропавловске.
Надеясь, как и Муравьев, встретить его у северных берегов Сахалина, он
отправился  туда на боте "Кадьяк" и долго безуспешно крейсировал там в
поисках "Байкала". По приходе в Аян "Иртыша" Муравьев застал Корсакова
уже  здесь.  Судьба  Невельского  внушала серьезные опасения.  Завойко
мрачно  покачивал  головой.  Он  уверял  Муравьева,   что   Невельской
наверняка  погиб  в  Амурском  лимане.  Со  слов  штурмана  Гаврилова,
ссылаясь на опыт Российско-Американской компании,  Завойко уверял, что
это была сумасбродная и никчемная затея. "Господин Невельской фантазер
и мечтатель.  Не к чему было  рисковать  там,  где  все  известно",  -
говорил  Завойко,  и  Муравьев уже раскаивался в том,  что поддерживал
Невельского.
     И вдруг  3  сентября,  утром,  в виду Аяна показалось судно.  Оно
направлялось прямо в порт.  Все бросились к берегу.  "Может быть,  это
"Байкал"!"  -  перекликались  люди.  "Судно  незнакомое,  под  русским
флагом". - "Неужели наконец "Байкал"?" - "Байкал" и есть!"
     Быстро были  спущены на воду шлюпки,  и не успел "Байкал" бросить
якоря,  как на борт транспорта уже взобрался Корсаков,  подошедший  на
быстроходном  вельботе;  за  ним приближался двенадцативесельный катер
Муравьева.
     - Откуда  вы?  -  крикнул Муравьев еще издали,  увидев стоящего у
трапа Невельского.
     - Сахалин   -  остров!  Вход  в  лиман  реки  Амур  возможен  для
мореходных судов с севера и с юга!  Вековое  заблуждение  положительно
рассеяно! - в мегафон отвечал Невельской.
     В тесной  каюте  командира  "Байкала"  Муравьев  со  свитой   еле
разместился.  С  волнением  и  любопытством  все  слушали Невельского,
рассказывающего о своем  плавании  и  сделанных  открытиях.  Это  были
счастливые,  неомраченные  часы  радости  для  Невельского,  часы  его
триумфа.  Радовались  и  торжествовали  все  встречавшие  его,   кроме
Завойко.  Вот что пишет в своих воспоминаниях Струве, бывший очевидцем
этой встречи:
     "Несомненно радовался вместе с нами и В.  С.  Завойко,  но нельзя
было не заметить, что, в то время как мы все с увлечением вслушивались
в  интересные  рассказы  Невельского  и  его спутников о сделанных ими
важных  открытиях,  он,  со   своей   стороны,   с   осторожностью   и
необыкновенною  сдержанностью  к ним относился.  Знакомым с ходом дела
это было вполне понятно:  через В.  С.  Завойко в конце 1846 года были
доставлены   председателю  Главного  правления  Российско-Американской
компании Ф.  П.  Врангелю, ближайшему его родственнику, журнал и карта
описи  Амурского лимана,  составленной поручиком Гавриловым..."* (* Б.
В. Струве. Воспоминания о Сибири. 1848-1854 гг. СПБ, 1889, стр 79-80.)
     Муравьев со  свитой  и  Невельской  с  офицерами  сошли на берег.
Торжественный пир и ликование длилось до глубокой ночи.
     На другой  день  из  Аяна  в  Петербург  был  отправлен  курьером
Корсаков, который вез с собой рапорт Невельского о сделанных открытиях
и донесение генерал-губернатора.
     ..."Множество предшествовавших     экспедиций      (к      берегу
Сахалинскому),  - писал Муравьев, - достигали европейской славы, но ни
одна не достигла отечественной пользы по тому истинно русскому смыслу,
с которым действовал Невельской".* (* Там же, стр. 81-82.)
     Пятого сентября  Муравьев   через   скалистый   хребет   Джугджур
отправился в Якутск и дальше,  а Невельской на своем "Байкале" пошел в
Охотск, чтобы сдать там транспорт и команду. "Байкал" медленно отходил
от берега.  Скалистые утесы закрывали Аянскую бухту и группу домиков у
подножия  скал.  Серое  гладкое  море  медленно  поглощало  обрывистые
берега. В туманные дали, чуть покачиваясь, уходил транспорт.

X. НАЧАЛО РАЗНОГЛАСИЙ С МУРАВЬЕВЫМ.
                      БАЛ У ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРА

     Сдав в Охотске "Байкал",  Невельской с офицерами догнал Муравьева
в  Якутске.  Невельской  просил  генерал-губернатора отправить к устью
Амура этой же зимою Д.  И.  Орлова для наблюдения за  вскрытием  реки,
лимана и залива Счастья.
     Муравьев тут же послал письменное распоряжение об этом Завойко.
     В Якутске  Невельской  занялся  приведением  в порядок журналов и
карт.  Еще с дороги из Алдана Муравьев в письме  Перовскому  следующим
образом  оценивал  работу Невельского:  "...встретился и с Невельским,
который превосходно  исполнил  свое  поручение  и  с  такою  полнотою,
быстротою,  добросовестностью и смыслом,  что ему могут позавидовать и
бессмертный Крузенштерн и всеведущий  Миддендорф..."  Высоко  оценивая
подвиг  Невельского  и  как  будто достаточно понимая всю важность его
открытий,  Муравьев по  приезде  в  Иркутск  отправил  подробный  план
развития  и  укрепления  тихоокеанских владений России,  игнорируя эти
открытия и делая основной упор на лучшее устройство Аянского тракта  и
Аяна.
     В этом своем представлении о необходимости  ряда  мероприятий  на
Тихом  (Восточном,  как говорилось тогда) океане Муравьев настаивал на
всемерном  укреплении  Петропавловска,  так  как  хотел  сделать   его
первоклассной крепостью,
     Большое место отводилось мерам для  лучшего  устройства  Аянского
порта и постройке проезжей дороги отсюда до Якутска.
     Представление было составлено очень подробно,  со множеством карт
и чертежей,  некоторые из них были сделаны собственноручно Муравьевым.
Петропавловск генерал предполагал укрепить тремястами орудий  большого
калибра. Батареи он размещал сам на прилагаемом плане.
     По приезде в Иркутск Невельской был принят  генерал-губернатором.
Беседа  началась  почти  дружески.  Окрыленный  успехом  своей  первой
попытки,  Невельской горел желанием приступить к дальнейшим  действиям
по составленному им плану.  Муравьев в свою очередь жаждал понимающего
слушателя,  чтобы поделиться своими новыми планами,  возникшими у него
после посещения Камчатки. Столкновение было неизбежно. Муравьев ожидал
комплиментов,  но,  к  изумлению,  увидел  перед   собою   резкого   и
беспощадного   критика,  и  притом  критика  с  государственным  умом,
дальновидностью и всесторонне знающего предмет.
     Невельской, видя  такую  "измену"  любимому делу,  потеряв всякую
дипломатическую тонкость обращения,  с  холодной  яростью  по  пунктам
разбил  все  планы  Муравьева,  доказывая их ошибочность.  Не очень-то
приятно  выслушивать  уничтожающую  критику,  как  бы  ни   была   она
справедлива,  критику,  сводящую на нет то,  что любовно вынашивалось.
Особенно тяжко снести это человеку,  подобному Муравьеву,  обладающему
большим  самомнением  и  самолюбием.  Однако  трудно  было  спорить  с
Невельским,  когда он выступал во всеоружии глубокого знания  вопроса.
И,  вероятно,  с  этой  встречи  появилась  та  трещина  в  отношениях
Муравьева и  Невельского,  которая  выросла  впоследствии  в  глубокую
пропасть.
     Невельской доказывал,   что    так    усиливать    и    укреплять
Петропавловск,  не  имея  возможности  снабжать его в случае войны,  -
бессмысленно, ибо лишенная поддержки крепость неизбежно попадет в руки
неприятеля,  и  чем  сильнее  будет  она вооружена,  тем более богатая
добыча достанется врагу. А негодность сухопутных путей и невозможность
снабжения  Камчатки  с  моря  в  случае  войны  с  морскими  державами
несомненны.
     - Кроме  того,  -  говорил  Невельской,  - подробные и тщательные
исследования установили,  что на Охотском побережье нет сколько-нибудь
удобной гавани, включая сюда и Аянский порт, а потому и неблагоразумно
затрачивать большие средства на сооружение порта там,  где суда всегда
могут подвергнуться риску кораблекрушения.
     Он горячо убеждал Муравьева в том,  что все расходы на устройство
нового  тракта  по  реке  Мае и нового порта в Аяне непроизводительны.
Ведь сейчас,  когда выяснилось,  что Амур доступен с моря, стало ясно,
что  лучшего  пути  из глубин Сибири к побережью не найти.  Невельской
доказывал Муравьеву,  что побережье Татарского  пролива  -  дополнение
Амурского бассейна и на этом побережье следует искать удобных гаваней*
для устройства порта.  Такой порт может легко  снабжаться  и  получать
подкрепления из Восточной Сибири безопасным от врага путем. Такой порт
может действительно стать русской твердыней на Тихом океане,  и Россия
приобретет  здесь  должное  политическое  значение  с гораздо меньшими
морскими силами,  чем это потребуется для других держав в этих  водах.
Вместо  того  чтобы  тратить  огромные средства и усилия на укрепление
Петропавловска, на прокладку дороги в Аян и устройство там порта, надо
хотя  бы  часть средств отвести на подробные исследования Приамурского
края,  а усилия обратить на его освоение.  (* Интересно, что, несмотря
на  свидетельство  таких авторитетов,  как Лаперуз,  Браутон и другие,
отрицавших наличие заливов и гаваней на Татарскому берегу,  Невельской
предвидел  их  ошибку.  Он был уверен,  что гавани должны быть.  И они
действительно оказались,  и притом гавани, достойные встать в один ряд
с наилучшими гаванями мира.)
     Невельской развернул   перед   Муравьевым   обширную    программу
действий,  тут же приводя примерные цифры п