ой, ни одной из многочисленных и удобных гаваней,
находящихся на побережье.)
     В 1803  году  русское правительство поручило И.  Ф.  Крузенштерну
обследовать и описать берега Сахалина,  устье  Амура  и  юго-восточный
берег  Охотского  моря.  Выдающийся  мореплаватель  не проявил должной
настойчивости в этом вопросе.
     Первый раз  побывав в этих местах,  Крузенштерн ничего не сделал,
не найдя безопасного якорного места у берегов Сахалина. А на следующий
год  он  "сколько...  ни  желал  увидеть канал и весь берег Татарии от
устья Амура до Российских пределов, что для вернейшего географического
определения сей части почитал весьма нужным, однако не смел отважиться
на то ни под каким видом.  При  вторичном  отходе  нашем  из  Камчатки
остерегали  меня  не  приближаться  к  берегу  Татарии,  принадлежащей
китайцам,  дабы не возбудить в недоверчивом  и  боязливом  сем  народе
какого-либо  подозрения и не подать через то повода к разрыву выгодной
для России кяхтинской торговли".* (* И.  Ф.  Крузенштерн.  Путешествие
вокруг света в 1803,  1804,  1805 и 1806 годах на кораблях "Надежде" и
"Неве".  Государственное издательство географической литературы, 1950,
стр. 204.)
     Поясним, что по взаимной договоренности России с Китаем  торговля
между  этими  двумя  государствами  могла  совершаться  только в одном
пункте - в городе Кяхте.  Из своей описи и описей Лаперуза и  Браутона
Крузенштерн   решительно  заключил,  что  Сахалин  -  полуостров,  что
Амурский лиман усеян мелями и недоступен и что на  берегах  Татарского
"залива" нет гавани.
     После единогласных свидетельств таких авторитетов о непригодности
Амура  для  судоходства да еще при сведениях об охране устья этой реки
китайской военной силой русскому правительству стало очевидно, что нет
смысла домогаться права на неразграниченные земли.
     Таким образом,  казалось,  что русские владения на  Тихом  океане
совершенно  лишены  удобных средств сообщения с метрополией.  Свыше 10
тысяч  верст  пустынных  пространств,   бездорожья,   гор,   тундр   и
непроходимых  лесов  разделяли  прибрежья Тихого океана с центральными
областями.  Только Амур мог быть удобным для сообщения  между  богатой
хлебом  и  продуктами  сельского  хозяйства Сибирью и дальневосточными
краями.  Но Амур не оправдал возлагаемых на него надежд. Правительство
смотрело  на  этот  край,  как на необходимое зло,  "которое надо было
сносить,  потому что в крае находилось до  10000  туземцев  и  русских
подданных России".
     А между тем в морях,  омывающих  русские  дальневосточные  земли,
ежегодно   появлялись   сотни  иностранных  китобойных  и  зверобойных
кораблей,  привлекаемых баснословным количеством всякого  промыслового
зверя.
     В Сибири   рыскали    какие-то    иностранные    путешественники,
проявлявшие  подозрительный  интерес к состоянию путей сообщения между
метрополией и тихоокеанскими владениями России. Правительство начинало
тревожиться   за   целость  своих  территорий.  В  обществе  возникали
усиленные  толки  и  недовольство  по  поводу  продажи  калифорнийских
владений  американцам.*  (*  Фактория  и форт Росс при заливе Бодего в
Калифорнии были проданы за 30 тысяч долларов частному лицу, подданному
США.)
     А тут еще появилась статья Полевого "О приобретениях и потерях  в
царствование  дома  Романовых",  где  упоминалось  о потере Амура и об
исторических правах России на эту реку.
     Под влиянием  всех  этих  обстоятельств  Николай  I  в  1844 году
пожелал окончательно удостовериться в положении дел на Амуре.
     Предполагалось отправить   на  Амур  экспедицию  в  составе  двух
военных кораблей.  У министра финансов  потребовали  ассигнования  250
тысяч рублей для этой цели.
     Вронченко суконным канцелярским языком ответствовал так:
     "При неразвитии,   или,   лучше  сказать,  несуществовании  нашей
торговли в Тихом океане и неимении  в  виду,  чтобы  когда-либо  могла
существовать эта торговля,  без утверждения нашего в Приамурском крае,
единственно полезною целью  отправления  Путятина,  я  полагаю,  будет
удостовериться,  между прочим, в справедливости сложившегося убеждения
о недоступности устья р. Амур...
     ...Но для  разрешения этого вопроса не требуется снаряжения такой
большой и дорогостоящей  экспедиции,  а  гораздо  лучше,  в  отношении
политическом  и финансовом,  произвести исследования лимана и устья р.
Амур через Российско-Американскую компанию..."
     Традиция пренебрежения   и  невнимания  к  дальневосточным  делам
продолжалась.  Исследования  чрезвычайной  государственной   важности,
причем   ни   разу   еще   не  производившиеся  Россией  с  надлежащей
тщательностью,  поручались  частной  компании,  которая,  конечно,  не
учитывала всю серьезность и значительность для России этой проблемы.
     Председателю правления Российско-Американской  компании  Врангелю
было дано распоряжение озаботиться посылкою экспедиции.  Вместе с этим
ему была передана инструкция для начальника экспедиции.
     Тогда-то и  командировали  на  Амур  штурмана  Гаврилова,  дело о
плавании  которого  рассматривал  Невельской  в  кабинете   у   барона
Врангеля.  Но, прежде чем Гаврилов отправился в плавание, в Петербурге
появился еще один человек,  привезший новые сведения об Амуре. Это был
академик Миддендорф,  вернувшийся из своего нашумевшего путешествия по
Сибири.
     Миддендорф, не   дошедший   200  верст  до  устья  Амура,  собрал
многочисленные сведения от местных жителей.  Но дело было  не  в  этих
сведениях,  а  в его находке,  которая чуть не сыграла пагубной роли в
Амурском  вопросе.  Миддендорф  на  склонах  Станового  хребта   нашел
несколько каменных знаков в виде пирамидальных груд камней.  Он принял
их  за  китайские  пограничные  столбы,  чем  внес  новые  сомнения  в
опасливую  душу  Нессельроде.  Между  тем  эти  кучи камней обозначали
удобные перевалы,  указывали места  торга  и  обмена  между  бродячими
охотниками.  Это  были  те  самые  "обо",  что  встречаются  повсюду в
Монголии и Средней Азии.  Никакого отношения к  Китаю  они  не  имели.
Миддендорф   подал   Николаю   I   записку,   в  которой  он  "полагал
необходимым":  1) установить точную границу с Китаем,  по  возможности
согласно  найденным  им  "пограничным столбам";  2) открыть торговлю с
гиляками и основать факторию в их земле;  3) исследовать  Амур  и  его
устье.
     Записку передали  на   рассмотрение   генерал-лейтенанту   Бергу,
который  решил  командировать  в "землю гиляков" самого же Миддендорфа
для "дипломатических переговоров" об уступке куска земли для  фактории
и  немедленного  проведения  границы  с  Китаем,  приняв  за основание
пограничные столбы,  "которые были  усмотрены  Миддендорфом".  Генерал
Берг готов был жертвовать русской территорией и интересами России,  не
заботясь  о  последствиях  и  полностью  полагаясь  на   представление
ученого-немца    Миддендорфа.    Правда,   Миддендорф   настаивал   на
необходимости исследовать Амур,  но эту  деталь  генерал  игнорировал.
Впоследствии Берг был ярым противником Невельского.
     Между тем,  пока  рассматривалась  записка  Миддендорфа,   мелкий
служащий  Российско-Американской компании Гаврилов,  человек пожилой и
больной, отправился в плавание.
     Правитель американской  колонии  Российско-Американской  компании
Тебеньков,  отправляя Гаврилова за "высочайшей" инструкцией  в  Аян  к
начальнику    порта   Завойко,   который   должен   был   окончательно
инструктировать штурмана, приписал в своем приказе:
     "По сведениям   при   устье  Амура  находится  поселение  русских
беглецов из-за Байкала и большая китайская военная сила,  а потому  Вы
должны  принять  все меры предосторожности,  дабы не иметь с китайцами
неприязненных столкновений и дабы китайцы не могли  узнать,  что  Ваше
судно русское...  В случае,  если Вы при входе в лиман встретите мели,
то не должны подвергать судно опасности,  ибо  положительно  известно,
что устье реки недоступно.
     При всем том вменяется  в  непременную  обязанность,  чтобы  бриг
возвратился   в   колонию   благовременно,   снабдив   продовольствием
промышленников на Курильских островах..."
     Опытный и знающий офицер, штурман Гаврилов был, однако, связан по
рукам и ногам всей обстановкой.  Как  служащий  Российско-Американской
компании,  он должен был прежде всего стараться своевременно доставить
груз в указанные ему компанией пункты.  Он  должен  был  остерегаться,
чтобы  не  повредить  компанейского судна и не попортить груз во время
своих исследований. Эти обстоятельства помешали Гаврилову с надлежащей
тщательностью  выполнить  исследования.  Результат  произведенного  им
поверхностного осмотра Амурского лимана сводился к трем пунктам:
     1. Устье реки Амур заграждено банкою с глубиной в 1/4-1/2 сажени.
     2. Вход в лиман с севера загражден банкою в 5 футов.
     3. От   широты  52o46'  показана  поперек  всего  лимана  отмель,
представляющая собою как бы перешеек, соединяющий Сахалин с материком.
     Итак, карта  и  журнал  Гаврилова  подтвердили  мнение  Лаперуза,
Браутона и Крузенштерна.
     Как мы уже знаем, в приписке к журналу Гаврилов объяснял, что ему
не  представилось  возможным   произвести   тщательные   и   подробные
исследования  устья  реки  Амур  и ее лимана.  Кроме того,  в письме к
Врангелю Гаврилов еще раз  объяснял,  что  по  указанным  им  причинам
поручения  исполнить  он  не  смог,  а  потому  делать  из  его  описи
какие-либо окончательные заключения об устье реки Амур нельзя.
     Однако, вместо того чтобы произвести более детальное обследование
устья реки  или  хотя  бы  поставить  в  известность  правительство  о
необходимости такого исследования заново, Врангель доложил Нессельроде
так:
     "...Из приложенных при сем в подлиннике журнала и составленной по
нему  карты  северной  части  Амурского  лимана  и  устья  реки   Ваше
сиятельство  изволите  усмотреть,  что  возложенное на меня высочайшее
повеление исполнено.  Судно Р.-А. компании было послано, и г. Гаврилов
осмотрел  северную часть лимана,  и устье р.  Амур оказалось доступным
только для мелкосидящих шлюпок..."
     В таком же смысле Нессельроде сделал доклад Николаю I, прибавив в
конце, что "р. Амур не имеет для России никакого значения".
     Таким образом,  Врангель  и Нессельроде признали Амур "не имеющим
значения для России".
     А Николай I наложил резолюцию:
     "Весьма сожалею.  Вопрос  об  Амуре,  как  о  реке   бесполезной,
оставить; лиц, посылавшихся к Амуру, - наградить".
     Особый комитет министров, разбиравший все обстоятельства дела под
председательством Нессельроде, вынес следующее решение:
     "...Положить границу нашу с Китаем по южному  склону  Хинганского
Станового хребта до Охотского моря,  к Тугурской губе и отдать,  таким
образом,  навсегда Китаю весь Амурский бассейн,  как  бесполезный  для
России  по  недоступности  для  мореходных судов устья реки Амура и по
неимению на его прибрежье гавани; все же внимание обратить на Аян, как
на  самый  удобный порт в Охотском море,  и на Петропавловск,  который
должен стать главным и укрепленным портом нашим на Восточном океане".
     И вот  в  то  время,  как  транспорт  "Байкал"  огибал мыс Горн и
Невельской нетерпеливо посматривал на небо,  мечтая о свежем  попутном
ветре,  чтобы  поскорей  очутиться  на месте назначения и приступить к
исследованиям,  в Петербурге вопрос об Амуре уже  решался,  и  решался
кардинально.
     Восьмого февраля 1849 года  без  всякого  ведома  Муравьева  была
утверждена  сухопутная  экспедиция  подполковника  генерального  штаба
Ахте,  которая должна была  провести  границу  с  Китаем.  Проверяя  и
дополняя инструкцию для этой экспедиции по части уступок Китаю русских
территорий,  Нессельроде  шел  еще   дальше,   чем   решено   было   в
постановлении  Особого  комитета  министров,  причем  без всяких на то
претензий или просьб со стороны Китая.
     Ахте поручалось определить совершенно точную границу, но при этом
отнюдь не приближаться  к  Амуру  и  не  посягать  на  земли,  нам  не
принадлежащие.  А  для  верности  ему  предлагалось  попросту провести
границу даже не по южному склону Хинганского Станового  хребта,  а  по
северному, как бесспорно принадлежащему России.
     Как уже отмечалось,  Муравьев не был поставлен в  известность  об
этой экспедиции.  Подполковник Ахте прибыл в Иркутск в июне 1849 года,
когда Муравьев  находился  в  инспекционной  поездке  на  Камчатку  и,
казалось, не мог чинить ему препятствий.
     Почти одновременно с инструкцией Ахте,  под энергичным  давлением
Муравьева и Перовского, была написана и инструкция Невельскому. Однако
она была составлена так,  что если бы Невельской получил ее вовремя  и
не осмелился нарушить,  самое большее, что он имел бы право сделать, -
это отыскать на Амуре выгодный пункт,  "который со временем можно было
бы занять, если бы таковое предприятие было признано своевременным".
     Вот при каких  обстоятельствах  Невельской  приступил  к  решению
Амурского вопроса.

VI. ИНСТРУКЦИЙ НЕТ. НЕВЕЛЬСКОЙ ДЕЙСТВУЕТ ВНЕ ПОВЕЛЕНИЙ.

     Двенадцатого мая  1849  года,  в  2 часа дня,  транспорт "Байкал"
бросил якорь в гавани Петропавловска-на-Камчатке.
     Невельской нетерпеливо   устремился   к   начальнику   порта   за
корреспонденцией.  На его имя  был  секретный  конверт  от  Муравьева.
Невельской  надеялся,  что там находится инструкция,  которая даст ему
право на исследования.
     Но Муравьев  писал,  что посылает пока только копию с инструкции.
Подлинник же отправлен в  Петербург  на  утверждение.  Невельской  был
обескуражен.
     Началась разгрузка,  драгоценные дни навигации  в  Охотском  море
уходили один за другим, а ответа из Петербурга не было. Что же делать?
Идти в море без разрешения,  -  авось  инструкция  поступит  осенью  и
задним  числом  покроет его самовольство?  Но вдруг она вовсе не будет
утверждена или в нее будут внесены поправки,  которые  все  изменят  в
корне? Да мало ли "а вдруг" можно было ожидать...
     Однако время не ждет.  И Невельской решился идти  в  плавание  на
свой страх и риск.
     Но щепетильная порядочность  капитана  не  позволяла  ему  играть
судьбами  офицеров,  которые  могли бы тоже подвергнуться взысканию за
самовольные действия.  И Невельской,  пригласив всех их в  капитанскую
каюту, изложил суть дела и всю безотлагательную срочность его.
     - Господа,  -  закончил  он  свою  речь,   получив   единогласное
одобрение принятому решению,  - на нашу долю выпала важная миссия, и я
надеюсь,  что каждый из нас честно и  благородно  исполнит  свой  долг
перед отечеством.  Ныне же я прошу вас содействовать скорейшему выходу
в море.  Все, что я вам объявил, должно остаться между нами и не может
быть оглашаемо.
     - Ура капитану Невельскому!  - крикнули офицеры,  и капитан пожал
руки своим помощникам.
     Транспорт быстро подготовили к  историческому  плаванию.  29  мая
прибыла обещанная Врангелем байдарка.
     Утром 30 мая 1849 года на "Байкале" прозвучали  трели  боцманских
дудок, матросы начали вращать шпиль, "выхаживая" якорь.
     Слабый береговой ветер  наполнил  поднятые  паруса,  и  транспорт
медленно двинулся по спокойным водам Авачинской губы.
     Вскоре пройдено было "горло" бухты, океанская зыбь плавно подняла
и опустила судно.
     Ветер, усиливаясь,  накренил транспорт, вода зашумела у бортов, и
"Байкал" прибавил ходу, покачиваясь на мощных океанских волнах. Берега
Камчатки медленно сливались с горизонтом, но еще долго сияли вдали над
серым морем снеговые вершины Авачинской и Ключевской сопок.
     Восемь дней,  лавируя  против  ветра,  в  непроницаемых  холодных
туманах пробивался "Байкал" к Охотскому морю.
     К концу дня 11 июня по карте Крузенштерна до Сахалина  оставалось
35  миль.  С  рассветом  12 июня судно должно было подойти к побережью
острова.  Солнце  село  в  тяжелые  тучи,  ночь  наступила  мрачная  и
пасмурная. Места были неисследованные, и Невельской не покидал палубы.
Судно двигалось со скоростью двух-трех узлов,  через каждые  15  минут
бросали  лот,  и  протяжный  голос  вахтенного  из  темноты оповещал о
глубине и грунте.  В 11 часов ночи ветер зашел к северо-западу,  а  из
мрака  впереди  стал  доноситься рев буруна.  Лот показывал глубину 40
футов.
     "Байкал" сделал  поворот;  зашумели  от перемены курса паруса,  и
судно отошло к востоку.  Светало медленно. Ветер слабел, горизонт стал
очищаться от туч,  проглянуло солнце,  и на расстоянии около пяти миль
показался низменный берег,  а за ним - невысокие горы в клочьях низкой
облачности. Это был Сахалин.
     Весь день,  идя вдоль низменного берега с мелководными  обширными
заливами,  делали  опись берегов то со шхуны,  то с гребных судов.  По
единственной принятой карте Крузенштерна здесь  был  указан  скалистый
берег и притом от 8 до 15 миль западнее,  так что случись ночью свежая
погода и не будь Невельской так опытен и осторожен, судно разбилось бы
о берег.
     Тринадцатого июня  моряки  с  "Байкала"  увидели  на  возвышенной
отмели  над  морем три деревни.  Когда транспорт подошел ближе,  часть
жителей торопливо направилась в горы.  Оставшиеся встретили русских  с
робким любопытством.  Гиляки были одеты в собачьи шкуры шерстью вверх,
вооружены копьями и стрелами и,  судя по их поведению, привычны видеть
европейцев.  Подарив  им  несколько мелких вещей,  моряки вернулись на
судно.
     На следующий  день,  продвигаясь  к  северу  вдоль неприветливых,
почти голых берегов (лишь изредка  на  возвышенных  отмелях  виднелись
заросли можжевельника и тальника),  транспорт вступил в плавучие льды,
сильно мешавшие плаванию.
     Семнадцатого июня   прошли   мыс  Елизаветы,  положение  которого
совпало  с  картой  Крузенштерна.  Обогнув   мыс   Марии,   Невельской
направился  вдоль  западного  берега  Сахалина.  С  глубоким волнением
вступил он в заветные воды.  Здесь решалась не  только  личная  судьба
Невельского.  Он понимал, что от результатов его исследований зависело
будущее этих окраин России.
     Плавание в  проливе  было  трудным и опасным,  но все препятствия
казались ничтожными по сравнению с пройденными мытарствами. Унижение и
борьба  с  враждебными  силами царской бюрократии остались позади (как
думал Невельской),  а здесь,  на вольных морских просторах,  на палубе
послушного судна,  окруженный преданными товарищами, Геннадий Иванович
не страшился опасностей.
     Но победа далась нелегко. В проливе бурлили неправильные течения,
глубины были очень неравномерны,  и  потому  малейший  ветер,  разводя
волну на глубоких местах,  поднимал сулой, крутой отрывистый волнолом,
на частых и беспорядочно разбросанных отмелях.  Судно,  которое  могло
двигаться только при помощи ветра,  осторожно лавировало на глубине от
20 до 10 метров.  Вдруг с глубины 15 метров с резким треском транспорт
сел на крутую банку.  От толчка многие упали на палубу. Пока привели к
ветру, судно врезалось в мель. Завезли верпы.(Верп - небольшой якорь.)
     Пробовали стянуться с мели, но тщетно. Начался прилив: набегающие
волны толкали корабль на отмель.  Становой многопудовый якорь положили
в баркас и,  завезя его на глубокое место, опустили. Вся команда стала
вращать кабестан,  чтобы подтянуться к якорю.  Но судно не трогалось с
места.  Волнами его приподнимало и било о дно,  все дальше осаживая на
мель.  От  ударов  трещали  все  связи  корабля.   Люди   надрывались.
Невельской  внешне  был  спокоен,  но  душа  его томилась и трепетала.
Потеря судна грозила ему большим,  чем смерть, - она грозила позором и
полным  крушением всех планов и надежд.  Шансов на спасение было мало.
Глухие удары, шуршание раздираемой обшивки предвещало неминуемую беду.
(Кабестан  -  так  называется  шпиль,  вертикальный ворот,  при помощи
которого поднимают якорь.)
     Но люди не сдавались.  В наступившем ночном мраке они работали из
послед