из Охотского и Камчатского
экипажей  и  в  большей  своей  части  состояла  из  штрафных   людей,
отправленных  в  эти отдаленные места за дурное поведение.  Необходимо
было выяснить,  что это за "лоча" (русские на местном наречии),  и тем
или другим способом уничтожить впечатление, произведенное слухами.
     После святок,  на  основе  уже  имеющихся  сведений,  а  также  и
собственных   предположений,   Невельской   продолжал  свою  программу
исследований.  Вновь  были  снаряжены  четыре  экспедиции,  которые  и
тронулись в путь одна за другой начиная с 10 января.
     Во главе их стояли Орлов,  Бошняк,  Чихачев и Березин,  с которым
ехал топограф Попов.  Экспедиции охватывали огромные районы Приамурья.
Они должны были  положить  начало  систематическому  изученью  края  и
установлению  в  нем  русского  влияния.  Экспедиция  Чихачева в числе
многих  других  задач  должна  была  установить,  точно  ли  названный
Лаперузом залив Де-Кастри и залив Нангмар одно и то же,  и исследовать
его.  Мичман также должен был узнать у местных жителей, не известны ли
им к югу еще какие-либо заливы.
     Невельской стремился найти гавань, годную для основания удобного,
большого порта.
     Экспедиция Бошняка направлялась к Северному Сахалину.
     Березин и Орлов также получили обширные задания.
     Таким образом,  Невельской  опять  превысил   рамки   инструкции,
запрещавшей касаться Амура, и снова поставил на карту свою судьбу.
     Пятнадцатого февраля  привезли  очередную   почту   из   Аяна   с
приказаниями из Иркутска и Петербурга.
     Невельской с нетерпением развернул конверт,  ожидая, чем порадует
его  начальство.  Может  быть,  уже  дано распоряжение об отправке ему
парового судна и приказано усилить экспедицию  офицерами  и  надежными
матросами?
     Екатерина Ивановна,  нервно кутаясь в шаль, следила за выражением
его лица. Геннадий Иванович покраснел и сурово нахмурился.
     - Что там? - спросила Екатерина Ивановна, указывая на голубоватый
листок, исписанный лихим писарским почерком и с внушительной подписью.
     Невельской посмотрел  на  жену  из-под  густых  бровей  и  горько
сказал:
     - И читать не  хочется...  Слушай:  "...никак  не  распространять
исследований  далее  земли гиляков,  обитающих по Амурскому лиману и в
окрестностях  Николаевска,  и  через  гиляков  стараться  вступать   в
торговые  сношения  со  старшинами  соседних  с  ними  инородцев..." А
Муравьев в бумаге от пятнадцатого сентября  подтверждает  это  нелепое
приказание из Петербурга.
     Вспыльчивый Геннадий  Иванович  долго  не  мог  успокоиться,  но,
наконец взяв себя в руки, написал письмо Муравьеву.
     "Пограничный вопрос ныне разъясняется... По сведениям от туземцев
разъясняется   также   и   самый   главный   здесь   вопрос,  морской.
Существование на Татарском берегу закрытых бухт,  связанных  с  реками
Амуром и Уссури внутренним путем, почти неоспоримо.
     Такие бухты  важны  для  нас  в  политическом   и   экономическом
отношениях,  потому что льды и туманы,  царствующие в Охотском море, а
также климатические и географические условия его берегов,  равно как и
берегов Камчатского полуострова,  не представляют возможности основать
в этих местах надлежащего и полезного для нас  порта.*  (*  Эти  слова
неизбежно  должны  были  покоробить Муравьева,  считавшего необходимым
развитие Петропавловска именно как главного русского  порта  на  Тихом
океане.)
     ...При настоящем состоянии Приамурского и  Приуссурийского  краев
нельзя  оставлять  их  без  бдительного  надзора  и правительственного
влияния, а потому при действиях наших здесь нельзя ограничиваться теми
только   лишь   паллиативными   мерами,  которые  мне  предлагаются  к
руководству,  так как при таких мерах мы легко можем  потерять  навеки
для России этот важный край!"
     Дальше Невельской просил разрешения занять селение Кизи  и  залив
Де-Кастри, послать экспедицию для исследования Уссури и т. д.
     К этому донесению он приложил частное письмо Муравьеву, в котором
писал:
     "Долгом моим считаю предварить Вас,  что, сознавая тяжкую лежащую
на  мне нравственную ответственность за всякое с моей стороны упущение
к отстранению могущей произойти потери для России  этого  края,  я  во
всяком  случае  решился  действовать  сообразно  обстоятельствам и тем
сведениям, которые ожидаю получить от Чихачева и Бошняка..."

XVI. ПУТЕШЕСТВИЕ БОШНЯКА НА ОСТРОВ САХАЛИН

     Много замечательных  по  смелости  и  настойчивости   путешествий
совершили сподвижники Невельского.  Сотни километров исхожены были ими
среди  дикой  и  суровой  природы,  по  стране,   обитатели   которой,
подстрекаемые  интригами  иностранцев,  недоверчиво  и часто враждебно
встречали мужественных исследователей.  Плодотворные  результаты  этих
путешествий   принесли  великие  блага  отечеству,  и  скромные  люди,
совершавшие их,  достойны занять место среди признанных героев русской
истории.
     Вскоре после отправки письма Муравьеву в зимовье  вернулся  Орлов
из  тяжелого  39-дневного путешествия.  На этот раз он прошел не менее
700 верст,  то на собаках,  то на оленях,  то на лыжах,  часто ночуя в
снегу и питаясь главным образом юколой и сухарями.
     Орлов первый  астрономически  определил  направление  Хинганского
хребта между истоками рек Уды и Амгунь;  он установил, что в Тугурском
и Удском краях,  а также по южному склону Хинганского  хребта  никаких
пограничных  столбов или знаков,  как представлял академик Миддендорф,
нет и никогда не существовало.
     Короткие сроки,  суровость времени года и недостаток материальных
средств не позволили Орлову произвести обстоятельных исследований.  Но
тем не менее результат его экспедиции был очень важен.
     Итак, Приамурский край,  оставленный неразграниченным  со  времен
Нерчинского  трактата,  несомненно  не был в сфере китайского влияния,
как полагали в Петербурге.  Четыре  гольда,  приехавшие  в  Петровское
зимовье незадолго до возвращения Орлова, подтвердили, что на побережье
Татарского пролива есть  несколько  закрытых  бухт,  к  которым  ведут
перевалы  через прибрежный хребет (Сихотэ-Алинь) в долину Уссури;  что
по берегам рек,  текущих с гор в пролив,  есть огромные леса и по этим
рекам,  особенно же по Самальге, могут ходить лодки. Они обещали, если
будет нужно,  проводить русских с Амура и Уссури в заливы и  бухты  на
Татарском берегу. Гольды сидели важные, меднолицые, в расшитых кожаных
одеждах и в шапочках с хвостом соболя на черных волосах, заплетенных в
косички.  Они  заявили,  что по Уссури нет китайских караулов,  жители
никому не подчиняются и ясак не платят.
     Невельскому становилось ясно,  что не только Амур,  но и Уссури и
лежащий к востоку от нее край не зависят от Китая.
     В один  из  ясных  дней  конца  марта  после  обеда  Невельской и
Екатерина Ивановна,  выйдя погулять, заметили двух человек, бредущих к
Петровскому  со  стороны  Николаевска.  Это были Бошняк и его спутник,
обессилевшие и больные. Они вернулись из экспедиции на Сахалин.
     Поручив гиляка  Позвейна  заботам  доктора,  Екатерина Ивановна и
Невельской устроили Бошняку постель у горящей печки в зале.  Екатерина
Ивановна присмотрела за тем, чтобы прибывших сытно накормили и напоили
горячим чаем.  Отдохнув после дороги,  Бошняк представил отчет о своем
путешествии.
     Он отправился в экспедицию 11 февраля 1852 года  в  сопровождении
гиляка  Позвейна,  который  служил ему и переводчиком.  Все,  чем смог
снабдить Невельской эту трудную и опасную экспедицию,  было, как писал
Бошняк,  только "нарта с собаками,  на 35 дней сухарей, чаю да сахару,
маленький ручной компас,  а  главное,  крест  капитана  Невельского  и
ободрение,  что  если  есть  сухарь утолить голод и кружка воды,  то с
божьей помощью работать еще можно".
     Но и  с  такими  скудными  средствами лейтенант достойно выполнил
поставленную перед ним задачу.
     Из Петровского  зимовья  по  торосам  Амурского  лимана  Бошняк и
Позвейн добрались до мыса Лазарева и перешли по льду Татарский пролив.
     На ночевку остановились в одной из гиляцких юрт селения Погоби.
     Юрта походила на большой сарай,  по стенам  были  сделаны  теплые
глинобитные нары.  Эти нары, по сути дела, представляли собою дымоходы
для очага,  устроенного около входа.  Дым, проходя трубами внутри этих
нар,  обогревал  их.  Посредине  юрты  находился помост между четырьмя
столбами.  К ним привязывались собаки.  Под потолком  юрты  на  жердях
висела  всякая  рухлядь  и  звериные шкуры.  В очаг у входа был вмазан
котел.  В нем варилась какая-то пища.  "Жирники" - жировые коптилки  -
тускло   освещали  небольшое  пространство  вокруг.  Причудливые  тени
шатались в юрте от каждого колебания оранжевого язычка пламени.
     Гиляки, покуривая трубки, молчаливо сгрудились на нарах поближе к
очагу.
     Бошняк с помощью Позвейна,  как переводчика,  вступил в разговор.
Он расспрашивал о дорогах,  о племенах,  населяющих Сахалин,  нравах и
обычаях орочей и сахалинских гиляков.
     Интересуясь инструментами и оружием, Бошняк попросил показать ему
нож,  висевший на поясе одного из гиляков. Нож оказался очень дрянной,
железный.  Бошняк спросил,  откуда этот нож,  не сами ли гиляки делают
такое железо?  Оказалось,  что нож был куплен на Амуре у маньчжурского
торгаша.
     Бошняк рассмеялся и сказал:
     - Ну вот,  так я и думал.  Передай им, Позвейн, что теперь, когда
мы,   русские,   поселимся  в  этом  краю,  мы  их  снабдим  отличными
инструментами,  а не такой дрянью. Да вот посмотрите, - и Бошняк вынул
из ножен свою саблю.
     Гиляки склонились над нею,  щупая пальцами  острие  и  восхищаясь
работой.  Бошняк  показал  упругую  гибкость  сабли.  Упершись в камни
очага,  он стал выгибать клинок.  Тут все гиляки  повскакали  с  мест,
подняли  страшный  крик  и,  размахивая  руками,  окружили изумленного
лейтенанта.
     - Да  что такое?  Чего они взбесились,  спроси ты их,  ради бога,
Позвейн! - закричал Бошняк переводчику.
     Оказалось, что лейтенант нарушил один из главных обычаев гиляков:
он железом коснулся очага,  а это считалось  святотатством  и  грозило
строгой карой.
     Нелегко было унять расшумевшихся гиляков.  Они требовали выкупа -
самой лучшей собаки из упряжки, чтобы ее кровью задобрить рассерженное
божество.  Бошняк ни за что не соглашался на это,  не  желая  потакать
суеверию и боясь ослабить свою упряжку.  Позвейн был очень расстроен и
сумрачно живал головой.
     Утром оказалось, что гиляки украли лучшую собаку. Бошняк пришел в
ярость. Целый день он и Позвейн потратили на то, чтобы выручить своего
пса и образумить гиляков.
     После непредвиденной задержки в Погоби Бошняк двинулся дальше, на
юг,  вдоль морского берега.  Нужно было найти каменный уголь,  образцы
которого Д.  И.  Орлов этой зимой видел  у  приезжавших  в  Петровское
сахалинских гиляков.
     Первое время  путешественники  довольно  быстро  двигались  вдоль
невысокого  по  большей  части  берега.  Низкая  облачность скрадывала
горизонт.  Справа простирался хаос ледяных глыб - замерзший  Татарский
пролив,  сливающийся  вдали  с  туманной  полосой низкого серого неба.
Мороз был  сносный,  не  жгучий.  Ровный  и  влажный  ветерок  остужал
разгоревшееся от движения лицо.
     На другой  день  идти  стало  труднее:  начались   возвышенности.
Приходилось  то и дело помогать упряжке при переходах через овраги или
русла застывших речонок.  К вечеру слева,  у темной полосы прибрежного
леса, над обрывом закурились две или три струйки дыма: селение Тык.
     Тот же вчерашний влажный ветерок тянул вдоль берега.  Взобравшись
на  мыс,  горбом  лежавший  поперек  дороги,  лейтенант понял,  почему
ветерок был влажным.  Здесь лед задерживался  только  у  прибрежья,  в
береговых впадинах, а дальше чернела открытая вода.
     От селения Тык берег  пошел  пригорками  и  увалами.  Нужно  было
обходить  крутизны  по  ледяному припаю вдоль берега.  Иногда это было
невозможно, и приходилось брать крутые подъемы, пробираться через чащу
сахалинской мрачной тайги.
     Дни шли  за  днями  в  непрерывном  движении.  Обогревая   пальцы
дыханием  или  оттирая  их  снегом,  лейтенант наносил кроки маршрута,
делал записи в путевой журнал. Мощные утесы сменили пригорки. Тяжелые,
как  из  темного стекла отлитые,  волны с грохотом и гулом дробились о
них, и брызги, застывая на морозе, глазурью покрывали скалы.
     Бошняк обследовал   побережье   Сахалина  от  Погоби  до  Дуэ  на
протяжении 160 верст.  Нигде не нашлось места,  мало-мальски  удобного
для  швартовки и погрузки судов.  Все заливы были мелководны,  открыты
для западных ветров  и  усеяны  каменными  рифами.  Зато  относительно
месторождения  каменного  угля  дело  обстоит  иначе.  В своем путевом
журнале и на карте Бошняк отметил наличие больших его запасов в разных
местах побережья и особенно подле селения Дуэ.
     Окончив осмотр каменноугольных месторождений,  Бошняк должен  был
пройти в глубь острова, проследить и нанести на карту реку Тымь, самую
большую на Сахалине,  и выйти на побережье Охотского моря,  по  дороге
отыскав места, где, по слухам, долгое время жили русские.
     Собаки были  измучены  многодневным  тяжелым  походом.   Провизии
оставалось мало.  Бошняк и Позвейн устали,  натерли ноги. На беду ни в
одном селении гиляки не соглашались отдать внаймы  еще  одну  нарту  и
продать корм для собак.
     Лейтенант оставил  часть  провизии  в  селении  Танги,  а  сам  с
облегченной нартой,  в сопровождении Позвейна, на лыжах двинулся через
перевал по сугробам,  почти сплошь  без  дороги.  Мрачный  еловый  лес
недвижимо  стоял  вокруг.  Впереди показался конус высокой (до 3 тысяч
футов) горы Чамгулен. Перейдя через хребет, Бошняк добрался до селения
Удумково,  в 29 верстах от перевала.  Отдохнув и немного обогревшись в
темной и  дымной  юрте,  подкрепившись  юколой  и  нерпичьим  жиром  с
брусникой,  лейтенант  двинулся к устью реки Прудмгим.  В 7 верстах от
Удумкова Прудмгим впадала в Тымь.
     Отсюда Бошняк начал глазомерную съемку реки.
     Пурга, сильные морозы и снегопады мешали работе.  Собаки гибли от
переутомления и голода.  Сухари,  сахар и чай были на исходе.  Позвейн
злился и ворчал.  Из селения Юткырво Бошняк отправил Позвейна с нартой
обратно в Танги, а сам с нанятым в проводники гиляком продолжал путь.
     Сто пятьдесят семь верст прошел он вдоль Тыми.  Карабкаясь  через
утесы там, где нельзя было пройти рекою, продираясь через таежные чащи
и буреломы,  Бошняк приближался к цели - к побережью  Охотского  моря.
Гиляк-проводник молча, с удивлением посматривал на странного человека,
с таким упорством идущего к морю,  когда оно еще покрыто льдом и время
для рыбной ловли не наступило.  Сил оставалось мало, но лейтенант и не
помышлял о возвращении,  пока до конца  не  выполнено  порученное  ему
дело.
     Наконец Бошняк увидел залив Ный,  а там, за островом, закрывающим
вход,  на расстоянии нескольких миль,  Охотское море. Цель достигнута.
Собрав последние силы,  коченеющими пальцами вписывал Бошняк в путевой
журнал данные о заливе Ный,  о времени вскрытия и замерзания, приливах
и отливах,  делал съемку,  насколько это позволяли ему  несовершенство
инструментов и дурная погода.
     Здесь он нашел выносной каменный уголь, образчики которого взял в
свой заплечный мешок.
     Глаза, утомленные белизной снега и иссеченные ветром,  слезились.
Голова  кружилась  от голода и усталости.  На теле и особенно на ногах
появились нарывы - результат утомления,  простуды и плохого питания. А
впереди  еще  больше двухсот верст пути через горы,  тайгу,  пустынные
дебри Сахалина, а потом еще столько же до Петровского зимовья.
     Лейтенант при мысли об этом только крепче стискивал зубы.
     Необходимо было еще  во  что  бы  то  ни  стало  разыскать  следы
пребывания  русских  на  острове,  собрать материалы об этнографии,  о
примерном  количестве  жителей,  разбросанных  по  лесам,  о  климате,
древесных  породах  и  минералах.  Журнал  Бошняка заполнялся новыми и
новыми данными.
     Обратный путь показался лейтенанту еще более трудным.  Чай, сахар
и сухари - все кончилось.  Питаясь сушеной рыбой,  в разбитой обуви, с
истертыми,   кровоточащими,   распухшими   ногами   пробирался  он  по
пройденному уже пути.
     В селении Танги Позвейн радостно бросился ему навстречу. Шатаясь,
Бошняк обнял проводника. Уже три дня он ничего не ел, кроме небольшого
количества рыбы утром перед походом.
     Немного отдохнув и подкрепившись горячим чаем с сухарями,  Бошняк
и Позвейн двинулись в путь.  Собаки отказывались идти. Кормить их было
нечем.  По всему берегу в этом году  недоставало  собачьего  корма,  и
добыть  его  было  невозможно.  А тут штормом оторвало припайки льда у
берегов, и приходилось пробираться по острым утесам.
     В селении   Виахту   Бошняку   посчастливилось  обнаружить  следы
пребывания русских  поселенцев.  Жители  говорили,  что  последний  из
русских,  Василий,  умер  недавно.  Лейтенант купил у какой-то старухи
четыре листа из старинной книги. Один из них был заглавным и гласил:
     "Мы, Иван,  Данила,  Петр,  Сергей и Василий,  высажены в айнском
селении Тамари-Анива Хвостовым 17 августа 1805 года;  перешли на  реку
Тыми в 1810 году..."
     У опушки леса Бошняку показали  остатки  трех  изб,  где  жили  и
умерли  его  неведомые земляки.  Сняв шапку,  постоял лейтенант над их
заброшенными могилами.  Ветер с Татарского пролива  стряхивал  снег  с
елей на его непокрытую голову,  шумел ветвями.  Низко налегло набухшей
снеговой тучей сизо-серое небо.  С грустью думал Бошняк о судьбе,  что
занесла  его бедных земляков в такую даль от родных мест,  в суровый и
чуждый им край.
     Здесь они жили долгие годы и здесь умерли один за другим.  Должно
быть,  особенно тяжело и одиноко было последнему из  них,  оставшемуся
среди  чужеземцев,  без надежды услышать родной язык и увидеть русские
лица...

XVII. РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКАЯ КОМПАНИЯ ПРЕПЯТСТВУЕТ
                          ТРУДАМ НЕВЕЛЬСКОГО

     Изнуренный вид,  лихорадочно блестевшие,  запавшие глаза Бошняка,
его шаткая походка  не  на  шутку  встревожили  Геннадия  Ивановича  и
Екатерину Ивановну.
     - Ничего,  не  беспокойтесь,  ради  бога.  Отосплюсь,  отогреюсь,
отъемся, - не узнаете меня, - успокаивал их лейтенант.
     И действительно,  молодой,  здоровый организм удивительно  быстро
справился  с последствиями переутомления.  Через несколько дней Бошняк
уже отправился на лыжах в лес пострелять дичи.
     Девятого апреля,  когда  Невельской,  в  меховых сапогах и старом
мундире,  без эполет,  окутанный дымом из  своей  прокуренной  трубки,
сидел за рабочим столом, вбежал Бошняк и крикнул:
     - Геннадий Иванович,  Березин  идет  через  залив!  Сейчас  здесь
будет!
     Неистовый собачий лай раздался на улице.  Это собаки  Петровского
зимовья  встречали  упряжку  Березина.  Через  несколько  минут  и сам
Березин в гиляцкой шапке и кухлянке вошел в комнату и стал у двери.
     - Честь имею явиться,  ваше благородие,  - сказал он простуженным
голосом и, стащив с головы шапку, поклонился Невельскому.
     Березин привез   письмо  от  Чихачева.  Прежде  чем  читать  его,
Невельской попросил приказчика рассказать, как прошла экспедиция.
     Все еще  немного  смущаясь непривычной простоты командира,  жадно
прихлебывая горячий чай с ромом, Березин докладывал.
     Он вместе с Поповым, как было приказано, прошел вверх по Амуру до
селения Аур,  делая глазомерную съемку реки  и  торгуя  с  гиляками  в
попадающихся на пути селениях.
     От деревни Аур гиляк Зайвор проводил  их  к  заливу  Нангмар.  20
марта они добрались до залива,  который был покрыт льдом,  но вдали на
юге за кромкою льда виднелось чистое море.
     Осматривая ледяное поле, покрывавшее воды залива, Березин и Попов
заметили вдалеке какие-то движущиеся черные точки.  В зрительную трубу