вавший в Императорской гавани,
был подготовлен к взрыву,  на случай,  если там  появится  неприятель.
Люди на этот раз были снабжены всем необходимым в изобилии.
     В Николаевске  выстроили  две  большие  казармы,  три  офицерских
флигеля,  дом  для  помещения  гауптвахты,  казначейства и канцелярии,
склады,  кузницу, мастерскую, флигель для инженера, эллинг, на котором
строилась  шхуна-баржа  для  перевозов  грузов  по Амуру и лиману,  12
домиков для семейных солдат и т. д.
     В эту зиму в Николаевске зимовало 820 человек, в Петровском - 80,
в Мариинском - 150 человек.
     Николаевск принял  вид городка,  намечены были улицы,  на которых
пока еще торчали пни.
     Новопоселенцы на  Амуре  в свободные от работы часы развлекались:
катались с гор, устраивали спектакли, фейерверки, маскарады.
     В Николаевске возник настоящий базар.  Гиляки и гольды доставляли
в городок дичь и рыбу в изобилии.
     Невельской очень  тревожился о судьбе петропавловцев,  но так как
его не извещали о  мерах,  которые  предпринимаются  для  оказания  им
помощи, то он полагал, что все будет сделано помимо его участия.
     В начале мая из Аяна прибыл на оленях нарочный  с  извещением  от
генерал-губернатора,  что  раннею  весною  в  Де-Кастри придет судно с
семьей  Завойко  и  другими  семьями  из  Петропавловска.  Невельскому
приказывалось  озаботиться  доставкою  их  в Мариинский пост,  а судно
ввести в реку.  Это еще более уверило Геннадия Ивановича  и  всех  его
сподвижников,   что   Петропавловск   решено   защищать  до  последней
крайности.
     Однако не успел Невельской,  выехавший в Де-Кастри,  добраться до
Мариинского поста,  как получил сообщение,  что  в  Де-Кастри  прибыли
транспорты  "Иртыш",  "Байкал"  и "Двина" с семействами жителей и всем
имуществом Петропавловского порта,  а следом за ними  идет  Завойко  с
фрегатом  "Аврора"  и  корветом  "Оливуца"  (который  также  зимовал в
Петропавловске).  По распоряжению генерал-губернатора  Петропавловский
порт  снят  и  приказано  все  сосредоточить  в  Николаевске на Амуре.
Оказывается,  что  еще  зимою  Муравьев  решился   наконец   на   шаг,
неизбежность   которого   давно,   задолго   до   войны,  предсказывал
Невельской.  Тяжело было генералу видеть,  что рухнули его  проекты  о
возведении  Петропавловска в степень первоклассной крепости.  Сознание
собственной ошибки и доказанная фактами правота Невельского еще  более
увеличили все возрастающую антипатию к нему Муравьева.
     В разгар  суровой  сибирской  зимы   курьером   из   Иркутска   в
Петропавловск-на-Камчатке  был  послан  через Якутск,  Охотск и Гижигу
есаул Мартынов.  Он  вез  приказ  об  эвакуации  Петропавловска.  Этот
отважный  человек  проделал  путь  свыше  7 тысяч верст по пустынным и
диким местам в три месяца, со скоростью, еще не виданной в этих краях.
Он  вовремя  передал  приказ,  и  Завойко  раннею весною,  под носом у
вражеской эскадры, сумел со всем имуществом и кораблями уйти к Амуру.
     Невельской с  характерной для него благородной объективностью так
отзывался о действиях Завойко:
     "В. С.  Завойко  распорядился  переброскою  великолепно:  еще  не
разошелся лед в Авачинской губе,  как суда наши были  вооружены.  Лишь
только тронулся лед,  они вышли в море, забрав с собою все семейства и
все  имущество  поста.  Есаул  Мартынов   остался   в   Петропавловске
начальником.  Вскоре  по  уходе эскадры из Петропавловска туда явились
англо-французы и,  не найдя там ни  судов,  ни  команд  (кроме  есаула
Мартынова с несколькими жителями),  сожгли казенные магазины и пошли в
погоню за нашими судами в Японское море".
     События войны    1854-1856   годов   фактически   доказали,   что
Петропавловск как порт,  отрезанный от метрополии и не имеющий  с  нею
внутреннего сообщения,  не мог быть нашим главным портом на отдаленном
востоке  и  что  подобный  порт  мог  быть  только  в  Приамурском   и
Уссурийском  крае,  то есть в местностях,  непосредственно связанных с
Восточною Сибирью внутренним путем, безопасным от нападения неприятеля
с моря.  Следовательно, все затраты, сделанные на Петропавловск, чтобы
возвести его в степень главного порта,  были  совершенно  напрасны,  и
если  сосредоточенные  в нем команды и суда наши были спасены,  то это
обстоятельство нельзя не приписать особому случаю.  Оставлять эти суда
и  команды  на  Камчатке  при возможности разрыва с морскими державами
было весьма неосторожно и,  как рекомендовал Невельской,  следовало бы
весною 1854 года перевести все из Петропавловска в Николаевск.

XXVIII. НОВЫЕ ЛЮДИ - НОВЫЕ ВЕЯНИЯ. НЕВЕЛЬСКОЙ ОТСТРАНЕН

     Неожиданный приход  эскадры,  привезшей  чуть ли не все население
Петропавловска вместе с гарнизоном,  ставил Невельского в  чрезвычайно
затруднительное  положение.  Нужно было вывезти эту массу людей (среди
которых находилось много женщин и детей)  и  ценных  грузов  в  места,
безопасные  от нападения неприятеля.  Нужно было снабдить их питанием.
Нужно  было  срочно  увезти  беззащитные  транспорты  и   "Аврору"   с
"Оливуцей" из Де-Кастри в более спокойное место,  а между тем в лимане
еще держался лед.
     Геннадий Иванович,   получив  известие  о  неожиданном  для  него
событии,  немедленно  отправил  в  Николаевск  мичмана  Ельчанинова  с
распоряжением о мерах обороны устья Амура и Петровского зимовья.
     Капитан-лейтенант Бутаков с двумя офицерами  и  командою  фрегата
"Паллада" на гребных судах должен был идти к мысу Лазарева, захватив с
собою не менее 25 патронов  на  ружье  и  как  можно  больше  пушечных
зарядов.  Если  лед  помешает  подойти к мысу Лазарева на шлюпках,  то
следовало добраться до него пешком,  устроить там батарею и удерживать
неприятеля до последней крайности.
     Римский-Корсаков, вместе  с  шхуной   "Восток"   находившийся   в
Петровском,  получил  приказание в случае появления неприятеля шхуну и
бот ввести в устье реки Лач,  сжечь все в Петровском  и,  сосредоточив
свои силы, отражать неприятеля.
     Сам Невельской поспешил в Мариинский пост.  До него дошли  слухи,
что враг показался возле залива Де-Кастри и обнаружил там наши суда.
     До Мариинского поста Невельской добрался вечером 11 мая  и  нашел
здесь около 200 человек женщин и детей с петропавловской эскадры. Люди
были  измучены   трудной   дорогой,   встревожены   судьбой   близких,
находившихся  на  кораблях.  Все здоровые из мариинской команды заняты
были перевозкою через озеро Кизи женщин и детей.
     Озеро только что вскрылось, и лодки лавировали среди льдин.
     В Мариинском подтвердились слухи о нападении неприятеля  на  наши
суда  в  Де-Кастри  8  мая.  Но  никаких  подробностей  пока  Геннадию
Ивановичу узнать не удалось.
     Невельской приказал  приготовить  и  отправить два орудия,  чтобы
занять удобное место на перевале из Кизи в  Де-Кастри.  Всех  здоровых
конных  казаков  он  послал  туда  же,  а  сам ночью на паровом катере
"Надежда" направился через озеро к перевалу в Де-Кастри.
     Здесь, среди  грязи,  воды  и  талого  снега,  в  палатках  и под
открытым небом женщины и дети ждали  очереди,  чтобы  переехать  через
озеро.  Никаких  новостей  о  Де-Кастри  они  Невельскому  сообщить не
смогли.
     Геннадий Иванович   оставил   катер  для  перевозки  беженцев  и,
захватив с собою топографа Попова и подробные карты  лимана,  пошел  в
Де-Кастри пешком, пробираясь по колена, а то и по пояс в воде, снегу и
грязи.  Измученные и перемокшие,  Невельской и Попов  к  вечеру  13-го
числа  дошли  наконец  до залива и в вечерних сумерках увидели силуэты
русских кораблей "Аврора",  "Оливуца",  "Двина",  "Иртыш"  и  "Байкал"
невредимы. Значит, атака неприятеля здесь оказалась бесплодной.
     На "Оливуце"  находился   командир   эскадры   адмирал   Завойко,
встретивший  на  этот  раз Невельского с чрезвычайной любезностью.  Он
рассказал о положении на кораблях.
     Вооружаясь спешно,  еще  в  морозы и непогоды,  корабли на пути к
берегам Амура встретили туманы и свежие штормы.  Команды были измучены
работами  по  эвакуации  порта  и  подготовкой  кораблей  к походу.  В
плавании люди окончательно изнурились, работая на обледенелых палубах,
вытягивая  и  перевязывая разбухшие и замерзшие снасти,  день и ночь в
мокрой одежде.
     В пути   от   американского   китобоя   адмирал   узнал,   что  в
Петропавловске  уже  хозяйничает  мощная  эскадра  из  восьми   боевых
кораблей,  с  двумя вооруженными пароходами в том числе.  Завойко ушел
вовремя. Путь ему собиралась отрезать английская эскадра китайских вод
под командою Стирлинга.
     Пятого мая фрегат и корвет были уже в Де-Кастри,  где  находились
транспорты и бот Э 1,  вышедшие с Камчатки раньше.  Началась разгрузка
кораблей.  На берег перевезли 236 человек  женщин  и  детей,  больных,
штурманских  учеников  и  т.  д.  Часть  из них благополучно прибыла в
Мариинск, меньшую часть Невельской встретил на берегу озера Кизи.
     Положение эскадры   осложнялось   тем,  что  лиман  от  льда  мог
очиститься только  между  20  мая  и  1  июня.  Нападения  же  эскадры
командора  Фредерика  из  Петропавловска  или  Стирлинга из Шанхая или
обоих вместе можно было ожидать с минуты на минуту.
     В предвидении   таких  возможностей  Завойко  приказал  "Авроре",
"Оливуце" и транспорту "Двине", которым командовал Чихачев, по сигналу
к  бою немедленно выпустить цепи и становиться на места у отмелей так,
чтобы неприятель не смог напасть с двух  сторон.  "Байкал"  и  "Иртыш"
должны были стать возможно ближе к берегу и в случае атаки их гребными
судами принять бой.  Если нападут пароходы,  то  транспорты  сжечь,  а
команды   с   оружием  свезти  на  берег.  Транспорты  были  вооружены
несколькими дрянными пушчонками и не  могли  противостоять  настоящему
военному судну.
     Восьмого мая с мыса Клостер-Камп  известили,  что  в  море  видна
эскадра из трех судов. Немедленно русские корабли приготовились к бою.
Фрегат, паровой корвет и бриг шли ко входу в залив под всеми парусами.
Неприятель был явно сильнее,  но,  к удивлению экипажей русских судов,
англичане (это был отряд командора Элиота), подойдя к заливу, проявили
нерешительность  и  стали  крейсировать у входа Эти маневры заставляли
думать, что прибыл только передовой отряд, который крейсирует, запирая
выход из залива и поджидая подхода главных сил.
     В 6 часов винтовой корвет осторожно вошел в бухту и с  расстояния
в  10  кабельтовых  трижды  выстрелил  по  "Оливуце",  получив в ответ
выстрел за выстрел.  Все были  убеждены,  что  сражение  началось,  но
корвет развернулся,  задымил и быстрым ходом вышел из залива. А вскоре
и все три судна скрылись из виду.
     "Тяжела и памятна была ночь с 8-го на 9-е мая,  - пишет лейтенант
Фесун,  - и хотя, без сомнения, последняя война изобильна критическими
случаями,  но  вряд ли когда-нибудь встречалось стечение обстоятельств
более неблагоприятных и едва ли многим  бывало  хуже,  чем  нам  в  то
время!  11  часов  штиль,  прекрасная  весенняя  ночь,  кругом мертвая
тишина,  изредка прерываемая ударом колокола,  бьющего склянки;  огней
неприятельских  не  видно.  В  кают-компании  долго не ложились спать;
некоторые из офицеров писали письма,  намереваясь отправить их,  через
казачьи пикеты,  перед самым началом сражения..."* (* Лейтенант Фесун,
"Из  записок  офицера,  служившего  на  фрегате   "Аврора".   "Морской
сборник", 1860, Э 8, стр. 74.)
     Выйти в открытый океан было бы очень  заманчиво  для  "Авроры"  и
"Оливуцы",  но нельзя покинуть транспорты,  груженные ценными грузами,
да и провизии для похода не было. Оставалось только ждать нападения.
     В 2 часа пополудни 3 мая англичане показались снова, все в том же
количестве.  Отлегло от сердца:  трое на трое можно  биться  с  полной
надеждой  на  победу,  хотя три неприятельских судна были сильнее трех
русских.
     Однако на  этот  раз  со  стороны англичан не раздалось ни одного
выстрела.  10 мая англичане еще крейсировали у мыса Клостер-Камп,  а с
11-го  до  самого  прибытия  Невельского  больше  никто  их  не видел.
Следовало решить, что же предпринять.
     На корвете   "Оливуца"  был  созван  военный  совет.  Большинство
предложений сводилось к тому,  чтобы ждать неприятеля в Де-Кастри (так
как не было известно состояние лимана, хотя разведчиков уже послали) и
защищаться  до  последней  крайности,  а  затем  взорвать  корабли   и
отступить на берег.
     Невельской предложил попытаться пройти к мысу Лазарева, а там уже
(в случае невозможности из-за льдов идти дальше) действовать так,  как
решил совет.  Мнение его было принято единогласно,  и на другой день в
полночь  эскадра  снялась  с  якоря  и  направилась к лиману.  Офицер,
ходивший в разведку,  сообщил,  что в лимане, к северу, льдов уже нет.
Транспорты,  неся все паруса,  шли впереди, корвет и фрегат прикрывали
их сзади.  Через несколько дней вся  эскадра  была  у  мыса  Лазарева,
благополучно скрывшись от англичан.
     Как же случилось, что командор Элиот, пославший бриг за помощью к
Стерлингу  в  Хакодате и с фрегатом и пароходом-корветом стороживший у
Де-Кастри, выпустил из рук обреченную добычу?
     Это произошло  потому,  что  англичанам  неизвестны были открытия
Невельского. Элиот, считая Татарский пролив заливом, охранял подходы к
Де-Кастри  с юга,  уверенный в том,  что на север русские суда уйти не
могут.  Когда 16 мая  пароход-корвет  заглянул  в  Де-Кастри,  русской
эскадры  там  не  оказалось.  Англичане бросились к югу (Императорская
гавань тоже не была ими обнаружена в этом году) и побывали везде,  где
могла бы оказаться русская эскадра, кроме того места, где она на самом
деле находилась.
     Невельской после  ухода из Де-Кастри Завойко с кораблями вернулся
в Мариинский пост и оттуда к мысу Лазарева на катере "Надежда",  но  у
мыса Уса льды помешали катеру идти дальше. Здесь Невельской узнал, что
Бутаков,  лейтенант Шварц,  мичман Иванов и 160 матросов с  "Паллады",
взяв  с  собою  продовольствия  на  10  дней и 200 зарядов для орудий,
пешком направились к мысу Лазарева.  Подготавливая все к вводу эскадры
в Амур,  приходилось распылять силы на постройку батарей и редутов для
защиты от неприятеля,  если он наконец разгадает загадку  исчезновения
русских судов.
     В то время как Невельской принимал меры к обороне края,  спасению
кораблей и груза, к устройству вновь прибывших более или менее сносно,
генерал-губернатор со значительным подкреплением  вновь  спустился  по
Амуру.
     Второй сплав состоял из трех отделений:  1-е -  из  26  барж  под
начальством  самого  Муравьева;  2-е  - из 52 барж и 3-е - из 35 барж.
Кроме солдат, казаков, артиллерии и военных запасов, на этот раз ехали
на Амур и первые переселенцы - крестьяне.
     Муравьев спустился по  Амуру,  имея  относительно  всех  амурских
проблем  планы  и намерения,  в большей части противоположные планам и
намерениям Невельского.
     Невельской требовал  занимать  край  к  югу,  до  самой корейской
границы, не удовлетворяться левым берегом Амура, как хотел Муравьев.
     Губернатор считал,  что  Невельской сделал свое дело и теперь уже
становится "вреден".  Кроме того,  Муравьев ни с кем не  хотел  делить
лавры и не желал,  чтобы Невельской еще и еще раз мог оказаться правым
и бросить тень на славу генерал-губернатора, будущего графа Амурского.
     Еще в  пути  Муравьев составил предписание,  которое и отправил в
Николаевск к Невельскому с мичманом Литке:
     "1. Амурская   экспедиция   заменяется   управлением  камчатского
губернатора   контр-адмирала   Завойко,   местопребыванием    которого
назначается Николаевск.
     2. Вы назначаетесь начальником штаба при главнокомандующем  всеми
морскими и сухопутными силами, сосредоточенными в Приамурском крае.
     3. Все чины,  состоящие  в  Амурской  экспедиции,  поступают  под
начальство контр-адмирала Завойко.
     4. Главною квартирою  всех  наших  войск  назначается  Мариинский
пост".
     Истинный смысл нового назначения - отстранение от  дел  -  вполне
понятен был Невельскому.  Давно назревший удар жестоко потряс Геннадия
Ивановича.  Исполняя приказ, он сдал дела и с женою и дочерью-малюткой
отправился  в  Мариинский пост,  где его поместили в двух тесных сырых
комнатках, как человека, оказавшегося не у дел.
     Период самоотверженной,  романтической борьбы окончился. Сошли со
сцены герои,  для которых выше всего в мире были благо родины и честь.
В краю утверждались нравы и принципы царской бюрократии.
     Но просто отставкою не ограничились лица,  для которых  невыгодно
было,    чтобы   истинное   значение   Невельского   стало   известно.
Биографы-панегиристы Муравьева - Барсуков,  Ефимов,  Шумахер и  др.  -
приложили немало усердия,  чтобы затушевать,  отодвинуть в тень фигуру
истинного героя бескровного воссоединения с  Россией  Дальневосточного
края.
     К концу 1855 года в устье Амура кипела жизнь.  До 5 тысяч человек
беспрепятственно  сосредоточились в местах,  где раньше бродили только
небольшие группы охотников и рыболовов.
     Фрегат, корвет, пароход "Аргунь", паровой катер "Надежда" и около
полдюжины мореходных парусных судов стояли на рейде  в  Амуре,  против
города Николаевска.
     А между тем четыре года тому назад Нессельроде и другие  министры
не  соглашались  пустить  сюда  Невельского на байдарке и вооруженного
ручным лотом,  боясь мифической китайской флотилии и  четырехтысячного
гарнизона.
     На берегу  Амура,  там,  где  недавно  в  тесной  землянке   жили
лейтенант  Бошняк  и  несколько  матросов,  раскинулся шумный городок.
Десятки палаток и вновь выстроенных домов виднелись на склоне.
     По улицам,  где  еще  торчали пни только что срубленных деревьев,
проходили отряды солдат и моряков.  Гремели песни,  с реки  доносились
пароходные гудки.
     С рассвета и дотемна стучали топоры и визжали пилы.
     Множество офицеров и чиновников распоряжались на пристани и возле
построек.
     Афанасий, принесший Невельскому в подарок дичи, растерянно бродил
между новенькими срубами, не встречая ни одного знакомого лица. Тщетно
спрашивал он у солдат и офицеров,  как найти "Невельской-джангин".  От
него досадливо отмахивались.  Никто  не  интересовался  Невельским,  и
никто  не  мог  сказать  охотнику,  что  его  "джангина"  давно  нет в
Николаевске.
     Геннадий Иванович  в  Мариинске  целые  дни  проводил за разбором
донесений,  писем  и  отчетов  своих  сподвижников,  заново  переживая
незабываемые годы борьбы и побед.
     Он был ласков с женою и дочкой, но необычайно молчалив и замкнут.
Только  осунувшееся,  еще  более  постаревшее лицо свидетельствовало о
том, как остра была боль и как горька обида.
     Ему пришлось  много  ждать,  пока у новых администраторов нашлась
возможность отправить его с семьей на родину.
     Но вот   наступил   дань  отъезда.  На  палубе  судна,  глядя  на
исчезающие навсегда гористые берега,  стоял  Невельской,  одной  рукой
обняв прижавшуюся к нему жену, а на другой держа худенькую дочь.
     Они навсегда прощались с краем, где прошли лучшие годы их жизни и
тягчайшие годы.  Надежды,  здоровье,  молодость - все было отдано этой
суровой земле,  здесь оставалась маленькая одинокая могила их ребенка.
Они стояли молча,  прижавшись друг к другу. Безмолвные слезы бежали по
поблекшим щекам Екатерины Ивановны,  сурово  сдвинулись  густые  брови
Невельского.  Они  стояли  и  смотрели в сторону ставшего родным края,
смотрели, пока далекие берега не поглотил опустившийся туман...
     Петербург недоброжелательно    встретил    Невельского.   Клевета
преследовала его и там.
     "Из слов    государя,    великого   князя,   ганерал-адмирала   и
управляющего тогда морским министерством адмирала Ф.  П.  Врангеля,  -
пишет  Невельской,  - я увидел,  что был распространен слух,  будто бы
суда наши,  фрегат "Аврора",  корвет "Оливуца" и транспорт "Двина", по
случаю  мелководья  на  баре  р.  Амур,  выйти  из р