отребных войск, снаряжения,
судов и т.  д.  Он говорил убедительно,  но все  это  осталось  втуне,
несмотря на то,  что Муравьев как будто и был поколеблен его доводами.
На "высочайшее  имя"  уже  была  послана  бумага,  и  менять  что-либо
оказалось  поздно.  В конце декабря поступило сообщение об утверждении
плана Муравьева почти полностью.
     Вместе с   утверждением   плана  пришло  дозволение  не  посылать
экспедицию Ахте для проведения границ,  а направить ее  по  усмотрению
генерал-губернатора  для  исследования  Удского  края.  Тогда же стало
известно,  что в  Петербурге  сочли  поступок  Невельского  дерзким  и
подлежащим наказанию, а открытиям его не поверили. Несмотря на это, по
морскому ведомству за  образцовый  рейс  "Байкала"  от  Кронштадта  до
Петропавловска,  за  скорую  и  сохранную  доставку груза и сбережение
здоровья команды Невельской был произведен  в  капитаны  2-го  ранга,*
офицеры  -  в следующие чины и награждены орденами.  (* Это,  впрочем,
должно было следовать Невельскому просто за выслуженные годы. За опись
же  неисследованных земель полагалось ему получить орден Владимира 4-й
степени и пенсион, но этих наград он был лишен.)
     С приездом  в  Иркутск  генерал-губернатора,  а  затем и офицеров
"Байкала" город ожил.  Начались балы  и  вечера.  Обильной  пищей  для
разговоров  служили  приключения  участников  экспедиции  Муравьева на
Камчатку,  а главными героями были Невельской и его офицеры.  В  домах
декабристов Трубецкого и Волконского собиралась молодежь. Устраивались
домашние спектакли, танцы, катания на тройках морозными вечерами.
     С некоторых  пор  дом  генерала  Зорина стал соперничать по своей
притягательности  с  другими  домами  Иркутска.   Две   совсем   юные,
очаровательные племянницы генерала:  Екатерина и Александра - девушки,
только что окончившие Смольный институт,  приехали по  суровой  зимней
дороге из Петербурга.
     Институтское воспитание,  создававшее   блестяще   вымуштрованных
светских  кукол,  далеких  от  настоящей  жизни,  не  смогло сломить и
исковеркать по-настоящему благородную натуру  Екатерины  Ельчаниновой.
Иной раз и завидуя великолепному,  по институтским понятиям,  будущему
знатных своих подруг, перед которыми лежала широкая дорога бездумной и
блестящей светской жизни,  молодая девушка чувствовала,  что не в этом
призвание настоящего человека. Она стремилась к полноценной, полезной,
целеустремленной жизни.  Встретившись в Иркутске с женами декабристов,
Катя и ее сестра с глубоким уважением и с чисто  институтским  наивным
"обожанием" относились к прославленным героиням. Их жизнь, исполненная
самоотверженного  героизма,   являлась   идеалом   для   юных   сестер
Ельчаниновых.
     Когда в Иркутске появились офицеры с "Байкала" и история плавания
Невельского стала известна в обществе,  Катя с восхищением и гордостью
слушала рассказы о самоотверженном мужестве и настойчивости капитана и
его  сотрудников.  С  жарким  сочувствием относилась она к этим людям,
пренебрегшим  своим  благополучием  и  личной   судьбой   ради   блага
отечества.
     Однажды морозным  декабрьским  вечером  Невельской,   кутаясь   в
подбитую   мехом   шинель,   подошел   к   ярко  освещенному  подъезду
генерал-губернаторского  дома.  Подкатывали  сани,  седоки   торопливо
пробегали к дверям. Двери хлопали непрерывно, и тени от столбов навеса
метались по стенам и сверкающему снегу.  Не до бала было  Невельскому.
Бездействие томило его, и на душе было тревожно и тоскливо. Он боялся,
что каждый  день  промедления  грозит  крушением  делу  его  жизни.  А
Муравьев медлил, задерживал его в Иркутске.
     - Капитан второго ранга Невельской!  - возглашает рокочущим басом
гайдук  Муравьева  у  высоких,  настежь  распахнутых  дверей  сияющего
люстрами зала.
     Муравьев приветливо  встречает  Геннадия Ивановича,  как бы забыв
недавний резкий спор.  Иркутский губернатор Зорин знакомит Невельского
со  своими племянницами:  "Екатерина и Александра Ельчаниновы!" Музыка
гремит  с  хоров,  и   Геннадий   Иванович   танцует   с   черноглазой
жизнерадостной Катей.  Окончив вальс, он о чем-то долго говорит с ней.
Девушка с искренним интересом слушает отважного морского офицера.
     - Как завидую я вам,  - говорит она, и лицо ее делается серьезным
и грустным.  - Какое счастье быть полезным своей родине!  Действовать,
действовать, а не прозябать!
     Бал окончен. Прощаясь с Невельским, Муравьев говорит ему:
     - Ну-с,  Геннадий  Иванович,  не  томитесь,  завтра  бумаги будут
готовы - и в бой!
     На следующий день Невельской был уже в пути.  Все дальше и дальше
остается Иркутск,  несутся версты, а в душе Невельского не меркнет, не
стирается яркий образ Кати.

XI. В ПЕТЕРБУРГЕ УСОМНИЛИСЬ.
              НЕВЕЛЬСКОЙ ПОДНИМАЕТ НА АМУРЕ РУССКИЙ ФЛАГ

     Петербург. В  парадной  форме,  подтянутый  внутренне  и  внешне,
готовый к борьбе капитан 2-го ранга Невельской действует. Первый визит
к Меншикову.  Ему Невельской принес  все  чистые  и  черновые  журналы
плавания  и  рапорт Муравьева о том,  что ввиду сделанного им открытия
необходимо в навигацию 1850 года занять устье Амура воинской  командой
численностью  в  70  человек.  Для исполнения этого поручения Муравьев
просил назначить  Невельского  в  его  распоряжение.  Вельможа  принял
капитан-лейтенанта благосклонно, с шутливой улыбкой.
     Ознакомившись с  журналами  и   картами,   Меншиков   посоветовал
Невельскому показать все материалы Перовскому.
     Перовский встретил Геннадия Ивановича тоже приветливо.  Тщательно
ознакомившись  с результатами исследований,  он обещал свою поддержку,
но  предупредил,  что  только  он  и   Меншиков   будут   поддерживать
Невельского на заседании;  все остальные настроены враждебно, особенно
Нессельроде,   военный   министр   Чернышев,*   директор    Азиатского
департамента  Сенявин  и уже знакомый нам генерал Берг.  (* "...А.  И.
Чернышев,  известный по своему  примерному  хвастовству  и  презренным
душевным свойствам..." - так отзывался о нем знаменитый партизан, поэт
и военный писатель Денис Давыдов ("Военные записки", стр. 385).)
     Второго февраля  1850  года  Невельской  был  вызван на заседание
комитета.  Обстановка и суровый, недоброжелательный вид присутствующих
скорее напоминали судилище,  чем деловое заседание.  Невельской должен
был отвечать  стоя.  Огромный,  крытый  зеленым  сукном  стол,  мягкие
кожаные кресла. Сверкали ордена, металлическими переливами взблескивал
муар орденских лент.  В помощь тусклому свету  зимнего  петербургского
дня  были  зажжены  свечи  в  начищенных  шандалах.  На стенах - карты
различных экспедиций в район Амура, на столе - папки с документами.
     Для начала  граф  Чернышев,  не  вставая  с места,  строгим тоном
объяснил Невельскому,  какому суровому  наказанию  должен  был  бы  он
подвергнуться  за  опись  лимана  и  устья  реки без высочайшего на то
разрешения и представления Меншикова;  затем сказал, что, полагаясь на
авторитет  знаменитых  путешественников  Невельского  и  на  донесения
барона  Врангеля,  он  считает,  что   Невельской   ошибся   в   своих
исследованиях.  Нессельроде  высказался в том же духе.
     Подбадриваемый сочувственными взглядами Меншикова  и  Перовского,
выпрямившись  во  весь  рост,  Невельской  с достоинством и твердостью
отвечал:
     - Отправляясь из Петропавловска для описи лимана, я исполнил свой
долг как верноподданный его величества.  Миловать или наказывать  меня
за это может только один государь...
     Уже в третий  раз  за  эти  дни  Геннадий  Иванович  обстоятельно
изложил все, что мог, в доказательство своей правоты и закончил так:
     - Мне  и  моим  сотрудникам  бог  помог  рассеять  заблуждение  и
раскрыть истину.  Все,  что я доношу,  так же верно, как верно то, что
стою здесь.  Что же касается китайской военной силы,  то  сведения  об
этом, доставленные китайской миссией из Пекина, неправильны. Не только
китайской военной силы,  но и  малейшего  китайского  влияния  там  не
существует.  Гиляки, там обитающие, вовсе не воинственны, и я полагаю,
что не только семьдесят,  но  двадцать  пять  человек  достаточно  для
поддержания порядка. Гиляки считают себя от Китая независимыми, и весь
этот край при возможности  проникнуть  в  него  с  юга,  что  доказали
последние открытия, может сделаться добычей всякого смелого пришельца,
если мы,  согласно представлению генерал-губернатора,  не примем  ныне
решительных мер.  Я сказал все,  и правительство в справедливости мною
сказанного может легко удостовериться.
     Однако все   это   нимало   не   убедило   враждебно  настроенное
большинство комитета,  и,  несмотря на  горячие  доводы  Перовского  и
Меншикова  в  пользу  предлагаемых  Невельским  мер для освоения края,
комитет вынес постановление относительно устья Амура  в  прежнем  духе
боязливой  нерешительности:  основать  зимовье на юго-восточном берегу
Охотского моря для того,  чтобы Российско-Американская компания  могла
вести торговлю с гиляками.
     На имя  Муравьева  было  составлено  повеление   соответствующего
содержания со строжайшим запрещением касаться устья Амура.
     Комитет удовлетворил   ходатайство   Муравьева    о    назначении
Невельского  в  его  распоряжение,  и  это  служило  залогом  успеха в
дальнейшей борьбе.
     На основании положения об офицерах, служащих в Сибири, Невельской
был произведен в капитаны 1-го ранга и назначен для особых поручений к
генерал-губернатору.  Не задерживаясь,  он отправился в обратный путь;
27 марта 1850 года прибыл  в  Иркутск  и  тотчас  начал  готовиться  к
отъезду на Амур.
     За неделю пребывания в столице Восточной  Сибири  Невельской  два
раза  побывал  с визитом у Зорина и виделся с Катей Ельчаниновой,  а в
третий раз встретил ее у генерал-губернатора.  Эти встречи, короткие и
почти  безмолвные,  очень сблизили Геннадия Ивановича и Катю.  Девушке
казалось,  что она навсегда расстается с обаятельным и почему-то таким
близким  человеком,  что  страшные,  неведомые  опасности  ждут  его в
неисследованном краю. Ей было жутко и горько думать об этом.
     Невельской полагал,  что он - немолодой уже,  незаметный, рядовой
труженик и не за что полюбить его такой очаровательной девушке.  С его
отъездом  Катя  найдет  себе  мужа  среди  блестящей свиты Муравьева и
навсегда уйдет из его жизни,  оставив светлое  воспоминание  и  грусть
неразделенной  любви.  Образ  Кати и чувство к ней,  горькое,  щемящее
сердце, сливались у Невельского с тревогой за любимое дело.
     Опять дорога,  тяжелая  и  опасная,  по  весенней распутице через
пустынные места,  болота,  разлившиеся  реки,  труднопроходимые  горы.
Далекий путь длиною в 1100 верст от, Якутска до Аяна (путь от Иркутска
до Якутска по рекам не шел в счет) показался бы  трудным  путешествием
многим закаленным исследователям,  а между тем в течение почти двухсот
лет это была обычная дорога офицеров,  матросов, солдат, тысяч и тысяч
русских людей, мужчин и женщин. По этому пути туда и обратно двигались
люди,  сетуя на неудобства дороги,  но нисколько не считая эту поездку
на  край  света за "путешествие",  а тем более за подвиг,  за нечто из
ряда вон выходящее.  Они служили свою службу.  Они ехали по  "казенной
надобности"  -  вот  и  все.  А  другие  их современники ехали по иным
бесчисленным дорогам России,  делая государственное дело по  разумению
своему и блюдя "казенный интерес" по мере своих способностей и чести.
     В Аяне,  приняв команду  в  25  человек  на  транспорт  "Охотск",
Невельской отправился в залив Счастья.  Несколько дней плавания, и вот
на горизонте,  почти сливаясь с морем,  показались  невысокие  берега.
Транспорт, лавируя, подходил все ближе. Уже невооруженным глазом можно
рассмотреть  песчаные  отмели,  буруны  у  берега,  серые,  с   землей
сливающиеся юрты гиляцкого селения у опушки темного леса.
     Низкое серое небо, серое море. На берегу появились люди. Загремел
якорь,  матросы  разбежались по реям,  убирая паруса.  От берега через
буруны к судну уже двигалась байдарка. Скоро она приблизилась к борту,
и на палубу поднялся обветренный, обожженный зимними морозами Орлов. С
ним были здешний уроженец гиляк Позвейн и верный Афанасий.  Невельской
радостно  встретил почтенного штурмана и его молчаливого спутника,  не
расстающегося  со   своим   старым   ружьем,   скрепленным   какими-то
проволочками  и самодельными заклепками.  Афанасия и Позвейна поручили
заботам боцмана, а Орлова Невельской повел в кают-компанию.
     - Ну,   дорогой   Дмитрий  Иванович,  рассказывайте  скорее,  как
зимовали,  какие новости? - нетерпеливо спрашивал Невельской, усаживая
дорогого гостя.
     - Отправились мы из Аяна двадцать  третьего  февраля,  на  сорока
оленях,  - начал Орлов, набивая трубку. - Со мной пошли Афанасий и еще
два проводника.  До Уды шли хорошо,  а потом снега стали одолевать.  У
верховьев   реки   Мухтель  снег  лежал  до  десяти  четвертей.  Олени
поизнурились, и сам я того... приболел... Десять дней не мог двигаться
как следует,  перемогался,  да толку было мало.  А тут снега глубокие,
убоистые.  Олени вовсе попристали. Словом, на Амур ко вскрытию реки не
поспели...
     В первом гиляцком  селении  у  реки  Коль  жители  сообщили,  что
прошлым  летом  приходило  с юга еще какое-то судно,  кроме "Байкала".
Мерило, по их словам, море и землю.
     Орлов рассказал  о  своих  исследованиях залива Счастья и путей с
него на Амур.
     - А не прикидывали,  Дмитрий Иванович, где бы поставить на первое
время военный пост и батарею?
     - По собранным сведениям, на этот предмет лучшим местом будет мыс
Куегда. Здесь Амур всего в милю шириною, неподалеку впадает река Личь,
единственная, по которой есть береговое сообщение с гаванью Счастья, -
не далее шестидесяти -  семидесяти  верст.  В  селении  Куегда  гиляки
подтвердили мне сведения о том, что с юга приходило судно и плавало по
лиману  до  селения  Погоби.  Экипаж  судна   делал   гилякам   разные
притеснения,  и  я  должен был заверить их,  что судно не русское и мы
отныне их от иностранцев защитим.
     Вместе с Орловым Невельской осмотрел отмелистые, покрытые суровым
хвойным лесом берега  залива  Счастья.  На  восточной  стороне  залива
возвышалась песчаная "кошка". Это единственное место, к которому могли
подходить суда.  29 июня 1850 года  Невельской  основал  здесь  первое
русское селение и назвал его "Петровским".  ("Кошка" - песчаная или из
мелкого камня мель на взморье или такая же возвышенность на берегу.)
     Геннадий Иванович   отлично  понимал,  что  Петровское  не  может
способствовать укреплению русского влияния на Амуре. Оттуда невозможно
было  следить  за устьем реки,  за южной частью лимана и за прибрежьем
Приамурского края.  Прежде чем представился бы  случай  достигнуть  из
Петровского указанных мест,  иностранцы,  пришедшие с юга, легко могли
утвердиться  на  Амуре,  И,  наконец,  еще  одна  причина   заставляла
Невельского  решиться  пренебречь  строгим наказом властей не касаться
Амура:  короткое время для навигации в заливе Счастья.  До конца  июня
этот залив бывает закрыт льдом,  и поэтому зимовье, как порт, большого
значения иметь не могло.  Нелегко было решиться снова нарушить  данную
инструкцию.  Еще  не забылись - да и не могли забыться - оскорбления и
угрозы,  которым подвергся Невельской  за  свои  смелые  исследования,
сделанные хотя и согласно инструкции, но до ее получения в собственные
руки.  Однако  выбор  между  личным  благополучием  и  государственной
пользой не мог заставить Невельского колебаться. Как только наладились
работы в Петровском зимовье, он взял с собой шесть человек вооруженных
матросов,  переводчиков  Позвейна  и Афанасия и на шлюпке,  снабженной
однофунтовым фальконетом,  по северному  каналу  отправился  на  Амур,
касаться  которого  ему строжайше запрещалось.  Невельской намеревался
исследовать,  нет ли близ  устья  реки  более  удобной  местности  для
зимовки  судов;  проверить  сообщения  Орлова  о состоянии южной части
лимана;  узнать, не появлялись ли в Татарском проливе иностранные суда
и  не  подходят  ли они к лиману,  а главное - немедленно и решительно
принять меры для реального утверждения прав России на Амур.
     Отправляясь из  Петровского,  Невельской оставил Орлову следующее
распоряжение:
     "К 1  августа  на  оленях,  горою,  прислать  на  мыс  Куегда 2-х
матросов с топографом,  которые и должны там ожидать  до  10  августа;
если же к этому времени я туда не приду,  то принять энергичные меры к
нашему разысканию. Если все поиски останутся тщетными, - донести в Аян
генерал-губернатору  и,  оставив  при  себе  на  зимовку  транспорт  в
Петропавловске,  продолжать действовать  согласно  высочайшей  воле  и
ожидать дальнейших распоряжений от генерал-губернатора".
     Первого июля шлюпка  вошла  в  реку  и  направилась  вверх  вдоль
лесистого, возвышенного правого берега Амура.
     День был солнечный и почти  без  ветра.  Сидя  на  корме  шлюпки,
Невельской  вглядывался  в  пустынные  гористые  берега.  Когда  стало
смеркаться,  остановились для ночевки.  Поужинали у костра и, выставив
часового,  пытались заснуть, но комары и гнус не давали сомкнуть глаз.
С рассветом пошли дальше и к вечеру расположились на ночлег неподалеку
от  гиляцкого  селения.  Вскоре  возле  палатки Невельского столпились
гиляки с женами и детьми.  Геннадий Иванович обходился с ними ласково,
Позвейн с Афанасием были переводчиками.  Три гиляка, чем-то неуловимым
отличаясь от остальных, держались особняком, покуривая свои трубочки и
внимательно  слушая.  Афанасий  что-то  спросил,  указывая на них,  и,
получив ответ от старого гиляка, обратился к Невельскому:
     - Вот  эти  люди  не  отсюда  есть,  -  сказал  он.  - Это люди с
Сахалина-острова. Они тут приехали торговать мало-мало.
     Невельской расспрашивал  сахалинских гиляков об их жизни,  о том,
не платят ли они кому-нибудь ясак  и  не  приходили  ли  к  ним  чужие
корабли.
     Сахалинцы отвечали,  что ясак они никому  не  платят,  а  корабли
бывают - китобои - и больно их обижают:  отнимают даром,  что хотят, к
женщинам пристают.
     Невельской узнал  также,  что  этой  весною  приходили  с юга два
больших военных корабля.  Один с 20 пушками, а другой с 14. Они пришли
еще  до  вскрытия  лимана,  пробыли  полтора  месяца  и "мерили воду и
землю".
     Смеркалось. Луна  поднялась  над  пустынными берегами,  и золотая
дорожка побежала, поблескивая, по темным водам широкой реки.
     - Хватит   на  сегодня,  -  сказал  Геннадий  Иванович,  закрывая
тетрадь,  в которую он при свете фонаря записывал услышанное.  - Спать
надо. Скажи им - доброй ночи, Афанасий.
     Невельской поднялся по Амуру почти на 120  верст  от  устья,  все
время  ласково  и приветливо встречаемый гиляками,  обещая им от имени
России помощь и защиту от всех  их  притеснителей  и  врагов.  Позвейн
снабжал  экспедицию  рыбою,  а Афанасий,  отпущенный однажды на охоту,
убил из своего удивительного ружья лося и по  частям  приволок  его  к
лагерю.
     Из всех собранных сведений становилось несомненным,  что никакого
китайского  правительственного  влияния  в этих местах нет и в помине.
Сведения графа Нессельроде о китайских флотилиях и крепостях на  Амуре
оказались   мифом.   Правда,   на  Амуре  бывали  маньчжурские  купцы,
торговавшие с гиляками,  но еще ни одного пока не встретил Невельской.
Они  не  жили  здесь  оседло,  а  только  наезжали  на время для своих
коммерческих операций. Гиляки жаловались на их недобросовестность и на
то, что они увозят с собою гиляцких женщин и продают их в Маньчжурии.
     В 120 верстах от устья Амура, у селения Оги, к Невельскому пришел
пожилой гиляк Чедано вместе со всем своим семейством.  Он принес в дар
Невельскому рису, стерлядь, рисовую водку - араку и стал говорить, что
вот как-де теперь хорошо,  что тут будут жить русские и защищать их о