т
маньчжуров.
     Чедано рассказал,  что выше,  верстах в 80, уже за устьем Амгуни,
на берегу есть каменные столбы,  которые, по преданию, поставлены были
русскими  очень-очень  давно.  По  поверью  гиляков,  эти  камни  надо
хранить,  а если их разрушить или сбросить  в  реку,  то  река  станет
сердитая,  бурливая,  и  в  ней  нельзя  будет промышлять рыбу.  Купцы
маньчжурские пользуются этим поверьем и все грозят,  что сбросят камни
в реку, а гиляки откупаются, чтобы маньчжуры не делали этого.
     - Спроси его, - сказал Невельской Афанасию, указывая на Чедано, -
не покажет ли он мне, где эти камни.
     Чедано с  радостью   согласился   и,   оставив   семью   в   Оги,
присоединился к экспедиции.  Они доплыли вместе до Амгуни, впадающей в
Амур на 200 верст выше его устья.  Невельской поднялся вверх по Амгуни
для  осмотра  лесов и здесь встретил нейдальцев,  которые хорошо знали
русских,  торгуя с русскими якутами в верховьях Амгуни. Возвращаясь на
Амур, подле селения Тыр, Невельской увидел 8 больших лодок, не похожих
на гиляцкие.
     - Это маньчжурские джанги (купцы), - сказал Чедано.
     Действительно, на берегу виднелась  толпа  гиляков  и  среди  них
какие-то люди с косами,  вооруженные старинными ружьями и с дымящимися
фитилями в  руках.  Невельской  приказал  причалить  к  берегу.  Толпа
двинулась ему навстречу.
     Оставив матросов и Чедано в  шлюпке,  Невельской  с  Афанасием  и
Позвейном  смело  пошел навстречу маньчжурам.  Во главе маньчжуров был
старый и толстый человек, который надменно спросил Невельского, кто он
и зачем попал сюда.
     Старик важно разгладил усы и хотел сесть на  деревянный  обрубок,
обтянутый материей,  но Невельской схватил его за плечи и,  приподняв,
оказал,  что разговаривать они должны или  оба  сидя,  или  оба  стоя.
Маньчжур крикнул что-то,  товарищи его,  зашумев,  надвинулись было на
Невельского.  Афанасий  и  Позвейн  схватились  за  ножи,  а  Геннадий
Иванович  сделал  знак  матросам  и,  выхватив  из  кармана  пистолет,
приставил его ко лбу маньчжура.
     - Если кто тронется с места, я стреляю! - крикнул Невельской.
     Переводчика не требовалось.  Старик, побледнев, закричал на своих
спутников;  те  отступили.  Гиляки,  с  интересом  наблюдавшие за этой
сценой и,  по всей вероятности,  вначале  готовые  помочь  маньчжурам,
которые   казались   им  более  сильными,  стали  хохотать  и  хвалить
Невельского.
     Между тем матрос на шлюпке развернул фальконет дулом на толпу,  а
пятеро остальных с ружьями наперевес бегом  бросились  к  Невельскому.
Перепуганный  старик  умолял  пощадить его и готов был исполнить любые
приказания.
     Геннадий Иванович  усмехнулся  и  спрятал пистолет в карман.  Ему
тотчас подали деревянный обрубок, и он жестом показал собеседнику, что
тот  тоже  может  сесть.  Старик беспрестанно кланялся и говорил,  что
поступил так плохо вначале потому,  что подумал,  будто Невельской  не
русский, а "рыжий". Так называли маньчжуры англичан.
     Старый маньчжур рассказал,  что  земли  самагиров,  нейдальцев  и
гиляков маньчжурам не принадлежат. Торговля с этими народами дозволена
маньчжурам  лишь  в  местечке  Мылка,  близ  города  Готто,  на  самой
маньчжурской границе.  В Мылку приезжают гиляки, нейдальцы и самагиры,
одаривают  начальника,  и  тогда  уже  им  разрешают  вести  мену,  но
непременно в особо устроенной ограде.
     В земли  самагиров,  нейдальцев  и  гиляков  маньчжурские   купцы
приезжают  без  дозволения правительства,  якобы для похищения женщин,
так как это не  считается  предосудительным  по  отношению  к  народу,
живущему кочевой жизнью и никому не подвластному, в том числе и Китаю.
     Отпустив маньчжуров,  Невельской отправился с Чедано и  Афанасием
на  поиски  каменных  столбов.  В  трех верстах от селения,  на правом
берегу,  над самою водою,  на утесах, он увидел четыре столба. На двух
из них были высечены годы 1649, 1663 и славянская буква Б.
     Невельской зарисовал эти столбы,  а затем выбил  на  них  дату  и
вензель Николая I.
     Вернувшись в селение Тыр,  Невельской собрал  жителей,  пригласил
маньчжуров и,  выстроив во фронт своих матросов, после барабанного боя
объявил через переводчика,  что  русские  с  давнишних  времен  всегда
считали эту землю до Хингана, а также и Сахалин принадлежащими России.
Что же касается насилия,  которые чинят жителям иностранцы,  то больше
этого не будет,  так как русские поставят на берегах вооруженные посты
для  защиты  местных  жителей,  которые  теперь  становятся   русскими
подданными.  Для  того  чтобы  это  было  известно  и  приходящим сюда
иностранным судам,  он оставляет здесь следующее  объявление,  которое
приказывает  отныне предъявлять всем иностранцам,  появляющимся в этих
местах:
     "От имени   Российского   правительства   сим   объявляется  всем
иностранным судам, плавающим в Татарском заливе, что так как прибрежье
этого залива и весь Приамурский край до корейской границы,  с островом
Сахалин,  составляют  российские  владения,  то  никакие   самовольные
распоряжения,  а  равно  и  обиды  обитающим инородцам,  не могут быть
допускаемы.  Для этого ныне  поставлены  российские  военные  посты  в
заливе  Искай  и  при  устье  реки Амур.  В случае каких-либо нужд или
столкновений   с   инородцами    нижеподписавшийся,    посланный    от
правительства уполномоченным, предлагает обращаться к начальникам этих
постов".
     Объявление это   было   составлено   на   русском,  английском  и
французском языках.
     Передав документ  одному  из местных жителей,  Невельской сошел в
шлюпку и отплыл вниз по течению. У мыса Куегда его поджидал топограф.
     Невельской высадился и, расчистив место, намеченное для основания
поста,  водрузил флагшток и подготовил все для подъема флага.  1  (13)
августа  1850 года Геннадий Иванович собрал гиляков из селения Куегда,
выстроил матросов и со всеми обрядами,  при барабанном бое и салюте из
ружей и фальконета поднял русский флаг на Амуре.
     Оставив при флаге пост из шести матросов с фальконетом и  шлюпкою
под начальством топографа,  Невельской в сопровождении Позвейна и двух
матросов на оленях через горы отправился в Петровское.  Топографу было
приказано  сделать  береговую  съемку  Амура от Николаевского поста до
лимана,  северо-восточного берега лимана и берегов залива  Счастья  до
Петровского зимовья. Так был заложен город Николаевск-на-Амуре.

XII. РАЗЖАЛОВАН.
         АМУРСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКОЙ КОМПАНИИ

     Через гористую тайгу  на  оленях  ехал  Невельской.  Но  вот  лес
поредел   и   за  увалом  показалось  бледно-голубое  море.  Несколько
строящихся бревенчатых домов на берегу среди мелкорослого кустарника -
это  Петровское.  На  некотором  расстоянии  от  него - юрты гиляцкого
селения Гинель-Во.  В зимовье  все  оказалось  в  образцовом  порядке.
Деятельный  и  расторопный  Орлов  прекрасно  руководил строительством
порта.  Гиляки  охотно  оказывали  ему  помощь,  заготавливая  лес   и
доставляя его на "кошку" в Петровское.
     Распорядившись о дальнейших действиях,  Невельской отправился  на
транспорт.  Орлов  провожал  его.  "Охотск"  снялся  с  якоря,  паруса
наполнились,  и транспорт,  вспенивая воду,  медленно двинулся в море.
Орлов долго шел рядом на байдарке и махал фуражкой.
     В Аяне   Невельской   погрузил   на   "Охотск"    продовольствие,
снаряжение,  всевозможные  товары и отправил транспорт в Петровское на
зимовку для содействия Орлову,  которому предписал:  когда Амур и  его
лиман  покроются  льдом,  перевести  людей  из  Николаевского  порта в
Петровское и весной,  когда река снова очистится  ото  льдов,  усилить
этот  пост  и  начать строить в нем казармы и магазины,  а с открытием
навигации 1851  года  прислать  в  Аян  транспорт  с  донесениями.  На
"Охотске"  в  Петровское  зимовье  отправилась  жена Дмитрия Ивановича
Орлова,  приехавшая из Якутска, чтобы жить вместе с мужем в Петровском
или там, куда его еще закинет судьба.
     Сделав необходимые  распоряжения  и  закончив  дела  в  Аяне,  10
сентября Невельской отправился в Иркутск. Но генерал-губернатора он не
застал там.  Муравьев уехал в Петербург и перед отъездом распорядился:
Невельскому следовать за ним немедленно.
     Но Невельской не мог быть в Иркутске и не  повидать  Катю.  После
недолгого  колебания  отправился  он  к  Зориным.  С виду суровый,  но
внутренне холодея и кляня себя за слабость,  Геннадий  Иванович  ждал,
пока  слуга  ходил  докладывать  о нем хозяевам.  Страх и недовольство
собой растаяли сразу при виде радостного смущения  Кати.  Больше  двух
часов  просидели  они в гостиной Зориных.  Взволнованно,  с увлечением
говорили Катя и Невельской.  Глаза девушки сквозь навернувшиеся  слезы
сияли   радостью   и   глубоким   чувством.  А  сколько  еще  осталось
нерассказанного,  недосказанного!  Но  надо  уходить.  Вечером   снова
дорога,   снега,  леса  и  впереди  Петербург.  Невельской,  прощаясь,
задерживает в своей руке маленькую горячую руку Кати. С новой энергией
и новой решимостью уезжает он, зная, что уже не одинок.
     Всю ночь скрипят полозья, возок швыряет по ухабам. Лошади несутся
сибирским галопом, обгоняя в темноте медленные обозы. Всю ночь не спит
Невельской,  и радостны его мысли.  А в Иркутске Катя думает о далеком
путнике.

     Донесение о  своих  действиях  в  лето 1850 года Невельской еще 4
сентября  послал  в  Петербург.  Муравьев  получил  его  и  к  приезду
Невельского  уже  успел,  как говорилось,  "повергнуть это сообщение к
стопам его величества".
     Николай I,   не   вникая  в  подробности,  передал  сообщение  на
рассмотрение  Особого  комитета.   Членами   этого   комитета,   кроме
Меншикова, Муравьева и Перовского, были Нессельроде, Чернышев и другие
противники решительных действий на Амуре.
     Возбужденный и немного встревоженный,  шел Невельской на свидание
с  Муравьевым.  Как-то  обернулось  дело?  Ведь  что  ни  говори,   он
действовал   прямо  вопреки  повелениям  свыше.  "Ну,  да  что  же!  -
подбадривал он себя.  - Что бы ни случилось со мною,  а дело  сделано.
Русский флаг на Амуре поднят, и заявление о принадлежности края России
пущено в обращение..."
     Невельской вошел  в  отель "Бокен",  где остановился Муравьев,  и
пока  лакей  докладывал  о  нем,  Геннадий  Иванович  слышал  громкий,
возбужденный голос генерал-губернатора,  что-то рассказывавшего. Потом
голос этот стих, и после короткого молчания Муравьев сказал:
     - Где же он? Ведите скорее сюда!
     Оставив всякую   официальность,   генерал   протянул    навстречу
Невельскому обе руки с серьезным и соболезнующим выражением лица.
     - Геннадий Иванович,  голубчик...  Приехали, наконец! - сказал он
как-то неуверенно, и Невельской понял, что случилась беда.
     - Несчастье, ваше высокопревосходительство? - коротко спросил он,
пожимая руку генерал-губернатора.
     Тут только Невельской  заметил  Струве,  приближенного  чиновника
Муравьева,  и  поклонился  ему.  Струве ответил на поклон с похоронным
видом.
     Случилось самое  худшее,  чего  только  мог  ожидать  Невельской.
Особый комитет постановил разжаловать его в матросы  с  лишением  всех
прав состояния, а поставленные им на Амуре посты снять, упразднить.
     Вот что рассказал Муравьев.
     Заседание комитета было бурное.  Нессельроде, совершенно выйдя из
себя,  потеряв обычную выдержку, стучал рукой по столу и кричал о том,
что занимать устье Амура опасно и преждевременно.
     - Благоразумие требует оставить этот пункт,  не ожидая никаких по
этому  поводу  вопросов  и  жалоб от китайского правительства,  чем мы
избежим крайней  опасности!  Кто  может  поручиться,  что  китайцы  не
вытеснят  оттуда  горсть  наших  людей и не нанесут оскорбления нашему
флагу?!  Для  сохранения  чести  и  достоинства  нашего  правительства
гораздо лучше теперь же удалиться оттуда...
     Нессельроде требовал немедленно разжаловать Невельского  и  снять
посты на Амуре. Муравьев защищал Геннадия Ивановича, доказывая, что он
действовал согласно с мнением генерал-губернатора, что нерешительная и
робкая  политика  на  Востоке  приведет  Россию  к  большим  потерям и
скомпрометирует в глазах Китая и европейских держав.
     Горячее выступление  Муравьева  вызвало  раздражение  против него
среди членов комитета (кроме Перовского и Меншикова).  Чернышев бросил
ему  упрек,  что он-де просто хочет воздвигнуть себе памятник и во имя
этого подвергает риску безопасность государства.
     Меншиков хотя  и  не очень-то решительно,  но промямлил несколько
слов в защиту амурских  деятелей.  Перовский  выступил  более  твердо.
Поддерживая генерал-губернатора,  он говорил, что действия Невельского
были вызваны важными обстоятельствами,  встреченными им на месте.  Что
следует не только не снимать, а усилить Николаевский пост. И не только
усилить, но в устье Амура и на лимане постоянно иметь надежное военное
судно.
     Бурное продолжительное   заседание   окончилось    без    всякого
определенного  заключения.  Ясно  было  одно:  силы  слишком неравны и
постановление будет не в  пользу  мнения  Муравьева  и  Перовского.  И
действительно,  Муравьеву  прислали журнал заседания,  уже подписанный
почти всеми членами комитета. В журнале после описания различного рода
неудобств и осложнений,  которые влечет за собой занятие Амура, стояло
решение о  снятии  русских  постов,  а  виновника  всей  этой  истории
Невельского  за  действия  в высшей мере дерзкие,  вредные и противные
высочайшей воле постановлено было разжаловать  в  матросы  с  лишением
всех  прав  состояния.  В  заключение было сказано,  что "призванный в
заседание генерал-губернатор Муравьев согласился с этим мнением".*  (*
И. Барсуков. Граф Н. Н. Муравьев-Амурский, кн. I. М., 1891, стр. 282.)
     Курьер, привезший этот  журнал,  объявил  генерал-губернатору  от
имени Нессельроде, что его просят "только подписать", а журнал требуют
немедленно возвратить.  Это было вечером, у Муравьева были гости, и он
не  исполнил  желания  Нессельроде.  Предложив  курьеру чашку чая,  он
написал  свое  особое  мнение  в  кратких,   но   весьма   решительных
выражениях, высказав принципиальное несогласие с вынесенным решением.
     Сегодня утром Муравьев просил аудиенцию  у  государя  и  вот  уже
одет, чтобы ехать в Зимний дворец.
     Вскоре после  ухода  Муравьева  пришел  Корсаков,  приехавший   с
Невельским.   Нетерпеливо   и   взволнованно   ждали  сибиряки  своего
командира.  Время тянулось медленно,  разговор не клеился. Невельской,
внешне спокойный,  но смертельно бледный, ходил по маленькой гостиной.
Наконец послышался шум шагов по коридору, голоса. Тревожно вглядываясь
в лицо входящего Муравьева, Невельской шагнул ему навстречу. Радостный
вид генерал-губернатора сразу развеял гнетущее настроение ожидавших. С
просветлевшим лицом слушал Невельской рассказ Муравьева.
     Николай I со вниманием отнесся к  докладу  генерал-губернатора  о
важных  причинах,  толкнувших  Невельского на решительные действия,  а
когда  прочел  постановление  комитета  относительно  Невельского,  то
передернул плечами и, бросив журнал на стол, сказал:
     - Поступок Невельского молодецкий,  благородный и патриотический,
и где раз поднят русский флаг, он уже опускаться не должен.
     И на   журнале   написал:   "Комитету   собраться    вновь    под
председательством наследника престола".
     Снова начались заседания комитета в том же составе,  но  уже  под
председательством будущего царя Александра II,  который принял сторону
Муравьева  и  Перовского.  Это  раскололо  единый  фронт   противников
Муравьева. Чернышев, Нессельроде и Вронченко остались в оппозиции. Они
не могли отступить от своих прежних  мнений,  не  потеряв  авторитета.
Результатом разногласий было новое двойственное решение. Оно сводилось
к   тому,   чтобы   оставить   Николаевский   пост   в   виде    лавки
Российско-Американской компании и никаких дальнейших шагов в этом крае
не предпринимать. Для охраны и других надобностей послать из сибирской
флотилии  в Петровское зимовье 60 человек при двух офицерах и доктора.
Начальником экспедиции  по  настоянию  Муравьева  был  снова  назначен
Невельской.
     Таким образом,   правительство   опять   оказалось    чрезвычайно
осторожным  и  нерешительным,  сваливая всю ответственность на частную
компанию.  Этим самым Амурская экспедиция была лишена того авторитета,
размаха,  который  она  должна была бы приобрести,  будучи экспедицией
правительственной.  А между тем эта мера ни в какой степени не ввела в
заблуждение китайцев.  Как выяснилось впоследствии,  ни китайское,  ни
другие иностранные правительства даже и представить себе не могли, что
люди,  так отважно и беззаветно действующие на Амуре,  - представители
частного акционерного  общества,  а  не  правительственные  чиновники.
Осторожная  методика  министерства иностранных дел никого не обманула,
но лишила экспедицию многих преимуществ и принесла бесчисленные беды и
неприятности,  которые  были  преодолены  только  личным  мужеством  и
самоотвержением членов этой экспедиции.
     Средства, выделенные    на    содержание   Амурской   экспедиции,
составляли всего лишь 17 тысяч рублей в  год,  считая  и  жалованье  и
расходы на питание и снаряжение.
     Как и  до  сих  пор,  Невельской  оставался  лишенным  и  прав  и
физических возможностей для выполнения своей высокой миссии.  Но он не
опустил рук и не отступил перед непреодолимым, казалось, препятствием.
С  новой энергией и твердой решимостью отправился он в дальний путь из
негостеприимного Петербурга.

XIII. СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. ГИБЕЛЬ БАРКА "ШЕЛЕХОВ"

     В Иркутске,  в маленькой гостиной генеральши Зориной,  Невельской
снова встретился с Катей.
     А через две недели в домовой церкви при губернаторском доме,  без
шума и блеска, в присутствии только самых близких родных да Муравьева,
была отпразднована свадьба Невельского с Катей Ельчаниновой.
     Первые дни   молодые   жили   в  доме  Зориных.  Близилось  время
отправления в экспедицию. Однажды Невельской заговорил с молодой женой
о том, как и где она будет жить в его отсутствие.
     Веселая, смешливая Катя сделалась вдруг серьезной и, твердо глядя
на мужа, сказала:
     - Мое место рядом с мужем,  куда бы ни  забросила  его  судьба  и
долг.
     Напрасно горячился  Невельской,  доказывая,  что  ей  не  вынести
лишений,   трудов   и   опасностей,  связанных  с  путешествием.  Катя
настаивала на своем, и он скрепя сердце согласился взять ее с собою.
     В начале мая Геннадий Иванович с женой отправились в путь. Родные
провожали Катю, проехав с нею несколько почтовых станций. Было ветрено
и  ненастно.  Прощаясь,  Катя не удержалась от слез.  Но вот тарантас,
крытый кожей,  покатил по грязи,  а за ним  и  подводы  с  грузом.  На
крыльце маленькой станции остались провожающие, махая платками.
     Достигнув через несколько дней Лены,  путешественники пересели  в
паузки. Лена, серая под дождливым небом, не была так красива, какой ее
описывал Невельской Кате.  В каюте было сыро.  Люди  ходили  в  мокрой
одежде. Кате стало нехорошо, но она стойко держалась и просила мужа не
беспокоиться и не отрываться от дела ради нее.  (Паузок - плоскодонное
речное судно. Обычно ходит с крупными судами и служит для снятия с них
груза, когда последние садятся на мель.)
     В письмах   с   пути  Катя  рассказывала  родственникам  о  своих
впечатлениях.

     "На корабле, 28 мая.
     Сегодня мы  провели  очень  дурную ночь,  мои дорогие друзья.  До
самого утра шел проливной дождь. Теперь прояснилось, и мой муж немного
отдыхает  после своих трудов.  Я же хотя и думала сделать то же самое,
но не могла уснуть.
     Мои мысли  и  мое  сердце унеслись к вам,  и сейчас же сон как бы
рукой сняло:  его заменило непреодолимое желание поболтать с вами хоть
письменно, к сожалению.
     Я теперь не такая печа