данном случае,
деликатности упоминает об этом в своих записках глухо: "...он для нас,
по  неопределенности  дальнейшего  его  назначения,  очень  скупился".
"Морской сборник", 1859, Э 10.)
     Сам он  был  служащим Российско-Американской компании,  корабль и
припасы также принадлежали этой "почтенной" ассоциации,  а  "Иртыш"  и
казаки  Бошняка  были "казенные".  С какой радости было тратить на них
имущество компании?
     Октябрь прошел   благополучно.   Но   с   каждым  днем  положение
ухудшалось.  Орлов,  Гаврилов и Бошняк жили на "Иртыше". В капитанской
каюте  целый  день  топился  камин,  а ночью вода замерзала в графине.
Свежей провизии не  было,  с  охотой  ничего  не  получалось.  Сначала
стреляли ворон, но скоро и они исчезли. Люди голодали.
     Двадцать восьмого ноября,  рано утром,  еще в темноте Орлов и его
казаки  простились  с зимовщиками,  и собачьи упряжки помчали их вдоль
берега.  С  тяжелым  чувством  оставлял  Орлов  Императорскую  гавань.
Несколько дней назад умер помощник Гаврилова Чудинов.
     Обернувшись у мыса в последний раз,  Орлов увидел понуро стоявших
моряков и занесенные снегом корабли.
     Старый штурман направил свою упряжку вверх по  реке  Тумнин  и  к
полудню  нагнал  10  человек  мангунов,  которые  объезжали побережье,
скупая меха.  С ними было 5 нарт,  тяжело  груженных  пушниной.  Орлов
присоединился  к мангунам.  Пройдя по реке Тумнин 190 километров,  они
свернули в реку  Сололи  (Чичитар)  и,  продвинувшись  по  ней  на  25
километров,  стали  подниматься  по  горному  хребту.  Глубокие  снега
задерживали и изнуряли путников и их собак.  Перевалив хребет, Орлов и
мангуны  спустились  в  долину  речки Хьюль,  по ней дошли до реки Яй,
которая впадала в озеро Кизи.  В Мариинском посту Орлов  встретился  с
Петровым и Разградским и направился в Петровское.
     Старый штурман привез  из  Императорской  гавани  грозные  вести.
"Иртыш"  и  "Николай  I"  остались на зимовку в пустынной,  отдаленной
гавани.  "Иртыш" почти  без  продовольствия  и  с  наполовину  больной
командой.
     Клинковстрем доносил,  что жестокие противные  ветры,  недостаток
людей   и   внезапно  наступившие  морозы  заставили  его  зазимовать.
"Впрочем,  - писал он - команда имеет в изобилии  как  одежды,  так  и
продовольственных предметов,  а потому я надеюсь, что зимовка эта, бог
милостив, минует благополучно".
     Начальник поста   лейтенант   Бошняк   сообщал,   что   положение
катастрофическое.  Скопление свыше восьмидесяти  человек  в  пустынном
месте,  где  выстроена  изба  лишь для восьми,  да еще без необходимых
запасов,  ставит его в критическое положение.  Окрестные  жители  сами
голодают,  ибо  в  этом  году не было осеннего хода рыбы,  кроме того,
наступили морозы до 25 градусов.
     "При таком  положении  вещей,  -  писал  Бошняк,- надобно ожидать
весьма печального исхода этой зимовки,  особливо относительно  команды
"Иртыша",  которую  г.  Буссе не позаботился снабдить всем нужным и не
переменил даже больных людей"
     Шхуна "Восток"  заходила  на  одни  сутки в Императорскую гавань.
Командир ее,  Римский-Корсаков, сочувствуя команде транспорта, оставил
сахару,  чаю,  шесть ведер вина и 112 банок консервов,  но всего этого
было  далеко  не  достаточно.  В  команде  "Иртыша"  насчитывалось  12
больных.
     Положение зимовщиков в Императорской  гавани  было  отчаянное,  и
Геннадий Иванович всю свою энергию направил на то,  чтобы облегчить их
участь.  Опытный путешественник и знаток  края,  Орлов  объяснил,  что
летний внутренний путь в эту гавань гораздо удобнее зимнего.  Для того
чтобы зимою провезти груз,  необходимо по дороге хотя бы в трех местах
иметь  запасы корма для собак.  Это требовало времени,  а в пустынной,
отдаленной гавани, среди снегов и свирепых буранов умирали от голода и
холода  люди.  Каждая  минута  промедления  могла  стоить человеческих
жизней. Буосе был виноват во всем.
     Невельской клял  себя  за то,  что доверился майору.  Сам человек
доброжелательный,  всегда стремящийся как можно лучше исполнить  дело,
порученное  ему,  и  за  свою  короткую  деятельность на берегах Амура
воспитавший такое же отношение к обязанностям и у своих помощников, он
никак  не ожидал,  что Буссе по небрежности или,  может быть,  по злой
воле посмеет подвергнуть людей смертельной опасности.
     Для того чтобы побыстрее доставить к месту бедствия муку,  сахар,
водку,  чай,  медикаменты и т.  п.,  оставалось одно, хотя и не совсем
верное  средство:  отправить  туда  груз через Сунгари,  ибо путь этот
считался менее трудным,  чем путь,  по которому  прошел  в  Петровское
Орлов.  Невельской  немедленно  вызвал  к  себе  Афанасия  и  объяснил
положение.
     Решено было,   что   Афанасий   с  помощником  на  восьми  оленях
отправятся в Мариинский пост и,  взяв оттуда запасы,  погрузят  их  на
оленей и двинутся к Бошняку. Там они оставят оленей на пищу команде, а
сами постараются охотой добыть свежего мяса.
     Орлов был так изнурен пятимесячным путешествием, что, несмотря на
его горячее желание помочь товарищам,  никак нельзя было разрешить ему
отправиться в новое странствие, прежде чем он не наберется сил. Доктор
утверждал,  что штурман не сделает и 150-200 верст,  как  окончательно
обессилеет.
     В Мариинский пост Невельской послал также Разградского,  чтобы он
попытался,  независимо  от  Афанасия,  оказать  помощь  бедствующим  в
Императорской гавани.
     Разградский и  начальник  Мариинского  поста Петров нашли гиляка,
который с  четырьмя  оленями  согласился  отправиться  к  Бошняку,  но
уверял, что раньше начала марта он не сможет пройти через рыхлые снега
на перевалах.  Договорившись с ним,  Разградский  стал  искать  других
способов  оказать  помощь бедствующим.  Он сам отправился на Сунгари и
уговорил двух гольдов везти продовольствие. За сутки до выезда гольдов
Разградский послал нарты с собачьим кормом вперед, как подставу. После
четырехдневного пути,  во время которого пройдено было  около  трехсот
километров,  в  селении  гольдов,  у истоков реки Мули,  Разградский и
гольды догнали ушедшую вперед  нарту  с  собачьим  кормом.  Отсюда  до
Императорской  гавани  оставалось  немногим  более двухсот километров.
Гольды надеялись пройти это расстояние  в  5  дней  и  4-5  февраля  с
продовольствием быть у Бошняка.
     Разградский распростился  со  своими  спутниками   и   отправился
"домой",  в Петровское,  через Сунгари и Мариинск,  а гольды поехали в
Императорскую гавань.
     Двадцать третьего  февраля они вернулись с донесением от Бошняка.
Он писал, что цинга свирепствует, пять человек уже умерло.
     "Я ожидал этого,  иначе быть и не могло, потому что сюда, где все
было приготовлено только для зимовки на 8 человек,  вдруг собралось 75
человек  и  половина из них,  т.  е.  команда "Иртыша",  буквально без
ничего. Уповаю только на бога и надеюсь, что скоро получим от Вас, что
надо для обеспечения нашей участи... Я очень сожалею, что Н. В. Буссе,
отправивший  без  продовольствия  "Иртыш"  в  пустыню  не  видит  всех
последствий своей эгоистической ошибки.  Он бы убедился тогда в полной
несостоятельности своих воззрений:  проживать в Тамари-Анива, где люди
сразу   же  были  размещены  в  сухих  зданиях  и  где  можно  достать
продовольствие, не то, что в пустыне. Он задался какими-то неуместными
политическими воззрениями,  здесь гибельными и к делу не идущими. Не в
таком же ли положении была бы и команда на Сахалине,  как здесь,  если
бы следовать его неуместным воззрениям?"
     Требовалась срочная помощь товарищам. Орлов настоял на том, чтобы
его также послали на выручку.  Он немного оправился от истощения, хотя
еще  был  слаб,  и  Невельской  согласился  наконец   отпустить   его.
Мужественный  старик  на двух тяжело груженных картах в жестокий мороз
двинулся в путь.  С Орловым на имя Бошняка была отправлена инструкция,
касающаяся  дальнейших  исследований  и  передвижения  постов  к югу с
наступлением навигации.
     Незадолго до    отъезда    Орлова    пришла    почта   из   Аяна.
Генерал-губернатор   Муравьев   уведомлял,   что   экспедиция    Ахте,
направленная  в  Удский  край,  в  результате  тщательных исследований
Яблонового хребта возле  Верховьев  реки  Уды  подтверждает  донесение
Невельского о том, что никаких китайских пограничных знаков там нет.
     Кроме того, он сообщал, что объявлена война с Турцией и ожидается
разрыв  с  Англией  и  Францией  и  что царь,  несмотря на самовольные
действия  Невельского,  занятием  Сахалина,  Де-Кастри   и   открытием
Императорской  гавани  остался  доволен  и ожидает дальнейших шагов по
окончательному утверждению во всех  занятых  пунктах.  Далее  Муравьев
извещал,  что  в  Забайкальской  области  строится  для  Амура пароход
"Аргунь".
     В этой  же  почте  оказалось  другое  письмо генерал-губернатора,
служившее первым вестником  надвигающейся  на  Невельского  опалы.  Не
принимая  во  внимание всех обстоятельств дела,  Муравьев делал резкий
выговор Геннадию Ивановичу за тон переписки с  правлением  компании  в
тот  период,  когда  Невельской  так яростно боролся,  чтобы спасти от
гибели  членов  экспедиции,   обреченных   на   голод   распоряжениями
правления.
     "Вследствие полученного мною секретного письма  и  сообщения  мне
различных официальных бумаг Ваших в главное правление, я, к сожалению,
должен заметить Вашему высокоблагородию,  что выражения и самый  смысл
этих бумаг выходят из границ приличия и,  по моему мнению,  содержание
оных,  кроме вреда для  общего  дела,  ничего  принести  не  могло;  в
заключении  этом  Вы убедитесь сами,  прочитавши прилагаемую при сем в
подлиннике записку главного правления Российско-Американской компании,
препровождаемую к Вам и для руководства. Неудовольствия Ваши не должны
были ни в коем случае давать Вам право относиться неприлично в главное
правление,   место,  признаваемое  правительством  наравне  с  высшими
правительственными  местами..."*  (*   И.   Барсуков.   Граф   Н.   Н.
Муравьев-Амурский, кн. I М., 1891, стр. 346.)
     Несмотря на это письмо,  Невельской все же  мог  быть  более  или
менее  спокойным  за  свои  действия,  но  его  жестоко мучило тяжелое
положение в Императорской гавани.  Дома тоже было не все благополучно.
Родилась вторая дочь,  Ольга, мать снова не могла кормить ее и от горя
заболела.
     Все это  было  тягостно.  Над  личной  судьбой  Невельского  тоже
собирались тучи,  и одним из мрачных вестников  грозы  был  Буссе,  за
короткий срок успевший натворить много зла.
     В конце февраля из Тамари-Анива прибыл с почтой Самарин, служащий
Российско-Американской компании,  в суровых зимних условиях пересекший
по длинной оси весь Сахалин,  по льду перешедший  Татарский  пролив  и
благополучно добравшийся до Петровского. Он привез донесение от Буссе,
а также подробный и интересный журнал Рудановского.

XXIV. НА САХАЛИНЕ

     После отъезда Орлова  на  "Иртыше"  жизнь  в  Тамари-Анива  пошла
по-старому.
     Рудановский готовился к экспедиции для исследования  южной  части
Сахалина, чтобы на основании полученных данных составить карту. Точной
карты острова еще не существовало.
     Но у  Буссе  были  свои  представления  о стоящих перед ним и его
помощниками задачах.  Прежде всего он хотел построить "крепость",  так
как  ожидал  с  минуты  на минуту нападения "инородцев" и боялся этого
нападения.
     Рудановский, офицер  деятельный  и знающий,  живя под начальством
Буссе,  много неприятностей  терпел  от  самонадеянного  невежества  и
мелочной придирчивости майора.  Он мечтал об исследовательской работе,
а Буссе поручил ему следить за тем,  как измученные непосильным трудом
и плохим питанием матросы таскают бревна,  то есть заниматься делом, с
которым отлично мог бы справиться любой урядник или боцман.
     Настойчивые просьбы   Рудановского  отпустить  его  в  экспедицию
раздражали майора. Плохо представляя себе, как именно следует работать
географу-исследователю,  Буссе  тем не менее и мысли не допускал,  что
следует  довериться  Рудановскому,  человеку  со  специальным  в  этой
области образованием.
     Он считал, что уронил бы свой авторитет, если бы "пошел на поводу
у подчиненного".
     "...Я все более и более  убеждался,  -  писал  в  своем  дневнике
майор,   -   что  судьба  мне  послала  беспокойного  и  малополезного
сотрудника.* Рудановский вообразил  себе,  что  он  может  действовать
совершенно  независимо  от меня и если бы еще предположения его насчет
исследования страны были бы благоразумны,  - а то он  вообразил  себе,
что  прежде  всего  надо  сделать  карту ближайших к нам берегов...  Я
убедил его наконец в пользе и необходимости исследовать  р.  Сосую..."
(*  Рудановский  был  самоотверженный  и  талантливый  исследователь и
географ, удивительно много сделавший за то короткое время, что удалось
ему отвоевать для своих экспедиций.)
     Определив, на сколько дней нужно ехать Рудановскому,  каких брать
с собою людей и количество  продовольствия,  Буссе  стал  "разъяснять"
ему,  на  что больше всего следует обратить внимание при "исследовании
неизвестной страны".  И в  заключение  сказал,  что  на  этот  предмет
Рудановский получит письменную инструкцию.
     Самоуверенное невежество гвардейца возмутило опытного и  знающего
моряка.  Рудановский заявил,  что он будет ездить и делать съемки так,
как находит нужным,  и так,  как его этому обучали. А если Буссе будет
давать ему свои нелепые инструкции и указания,  то толку от поездок не
будет и лучше он тогда вовсе не поедет.
     - В  таком  случае  я подам на вас рапорт генерал-губернатору!  -
крикнул взбешенный Буссе.
     - Подавайте, - ответил Рудановский и ушел из комнаты.
     Буссе с   упрямой  методичностью  написал  инструкцию  и,  вызвав
Рудановского к себе,  заявил,  что он не даст гребцов и продовольствия
для  похода,  если  Рудановский  будет  действовать самостоятельно,  и
вообще отчислит его от экспедиции.
     Офицер вынужден  был  покориться  и  выслушать  лицемерно-кроткие
поучения немца.
     Шестого сентября Рудановский уехал. Буссе провожал его и, стоя на
берегу,  напутственно  помахивал  рукою  в   белой   перчатке.   Когда
долговязая   его   фигура  скрылась  из  виду,  Рудановский  плюнул  и
облегченно вздохнул.
     Лейтенант тщательно  обследовал  реку  Сосую и ее бассейн на всем
течении,  выяснил, какие и куда ведут пути из ее долины, сделал карту.
Много дней шел он вверх по течению то бечевой, то на лодках, то пешком
до самых истоков Сосуи. 25 октября он вернулся в Муравьевский пост.
     После долгих споров с Буссе Рудановскому удалось все же поставить
на своем и совершать свои экспедиции  по  плану,  который  обеспечивал
отличные  результаты.  С ноября по март он обследовал и нанес на карту
весь Южный Сахалин.
     Рудановский отравлял    существование    Буссе    "непокорностью,
дерзостью  и  энергией".  Приказчик  Российско-Американской   компании
Самарин   изводил  майора  "своей  вежливостью,  ленью  и  странностью
понятий".* (* Н. В. Буссе. Остров Сахалин.., стр. 37-38. 406.)
     Оба эти  труженика  за одну зиму совершили дело поистине великое.
Рудановский обследовал и нанес на карту весь Южный Сахалин.
     Самарин, покинув  Муравьевский  пост  10  января  1854  года,  18
февраля добрался  до  Петровского  зимовья,  пройдя  весь  Сахалин  по
длинной оси.  После непродолжительного отдыха он проделал этот же путь
в обратном направлении.  Сведения, собранные в отчете Самарина, давали
представление о неизвестных до того районах острова.
     Таким образом,  за два с небольшим года трудами Бошняка,  Орлова,
Рудановского,  Самарина  и  Воронина  Сахалин  был  довольно  подробно
исследован и нанесен на карту.

XXV. ОБОСТРЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ С МУРАВЬЕВЫМ.
                         СПЛАВ ВОЙСК ПО АМУРУ

     В начале  марта  1854  года,  когда  были приняты все возможные в
положении Невельского меры для спасения  бедствующих  в  Императорской
гавани, Геннадий Иванович в письме к Буссе писал:
     "...Остаюсь уверенным,  что в соответствии с моими приказаниями и
личными распоряжениями Вы послали, в связи с ожидаемой ранней весной в
Татарском проливе американской эскадрой,  в залив Такмака,  или Маока,
Н.  В.  Рудановского  весновать в нем и наблюдать за обстоятельствами,
сопровождающими  вскрытие  залива,   и   за   направлением   и   силой
господствующих там ветров.  Уверен также,  что Вы не преминете сделать
подобные же наблюдения в соседнем с Муравьевским постом заливе  Вашего
имени  (Тообучи).  Подобные  наблюдения,  как  я  Вам  лично объяснил,
необходимы  для  определения  степени  безопасности   зимовки   судна,
которая,  как  Вам  известно,  неминуемо  должна последовать с 1854-55
года..."
     Ни одно  из  указанных  Невельским мероприятий выполнено не было.
Рудановский пробовал настаивать на необходимости  провести  наблюдения
над  заливами ввиду предстоящей навигации,  но Буссе не расположен был
"распылять свои силы". Он ожидал неминуемого нападения японцев и начал
строить   вторую   деревянную   башню.  Кроме  того,  упряжные  собаки
понадобились для перевозки льда, которым он на лето набивал ледники.
     В своем  письме  Невельской  давал  Буссе  распоряжения на случай
войны с Англией и Францией,  которая могла разразиться со дня на день.
Разрыв  с  Турцией  был  первым  симптомом к развязыванию войны.* (* В
связи с тем, что основным театрам военных действий в течение 1854-1856
годов был Севастополь,  война эта получила наименование Крымской.  Но,
как видно будет из  дальнейшего,  и  на  Дальнем  Востоке  происходили
военные столкновения, принесшие славу русскому оружию.)
     Невельской приказывал Буссе не  оставлять  Сахалина,  но  разбить
имеющийся  в  его  распоряжении  отряд  на  группы  по  6-8  человек и
разместить их по постам в  заливах  Анива,  Такмака,  Кусунай,  Дуэ  и
Терпения.
     Внутренние пути сообщения  по  острову,  недоступные  неприятелю,
русским  были  известны,  и  снабжение  таких полупартизанских партий,
способных приковать к себе значительные силы врага, не представляло бы
невыполнимой задачи.
     В донесении генерал-губернатору  Геннадий  Иванович  обобщал  все
сведения  и  весь  опыт,  накопленный  экспедицией.  На основании этих
данных он предлагал мероприятия как по освоению края, так и по обороне
его в грядущей войне.
     С Дмитрием Ивановичем Орловым было послано в Императорскую гавань
Бошняку  распоряжение  идти  на  корабле "Николай I" к пункту 46o30' и
отсюда на шлюпке и байдарке начать исследование побережья к  югу.  Сам
Невельской  к  5 июня рассчитывал встретиться с Бошняком в условленном
месте побережья и оттуда отправиться на "Байкале" в  наиболее  удобную
из южных бухт, чтобы занять ее военным постом.
     Геннадий Иванович снова настойчиво подчеркивал идею о единственно
важном  значении  для  России  незамерзающих  бухт в Уссурийском крае,
удобно сообщающихся по рекам Уссури и Амуру  с  внутренними  областями
государства.
     Муравьев считал, что достаточно ограничиться левым берегом Амура,
чтобы  в устье его создать перевалочный пункт грузов,  предназначенных
для  развития  и  укрепления  Петропавловска.  Занятие   Де-Кастри   и
Императорской гавани казалось ему излишним.

     Но Невельской  в  своем донесении писал о необходимости поставить
пост в устье Уссури:  "Пункт этот,  как ближайший к  побережью  южного
Уссурийского  края и как пункт центральный относительно Нижнеамурского
и Уссурийского бассейнов,  представляет  такую  местность,  в  которой
должна  сосредоточиваться  вся главная наша деятельность в этом крае и
управление им".*
     (* На том месте,  о котором говорит Невельской,  ныне стоит город
Хабаровск,  столица края,  а в бухте "южного Уссурийского  края"  ныне
важнейший порт СССР на Тихом океане - Владивосток.
     В отношении Петропавловска следует сделать  вот  какую  попра