о судно будто бы "рыскает",  и,
все  еще  не в себе от гнева,  проложил новый курс.  "Принцесса Анна",
послушная рулю, стала резать волну в новом направлении.
     Пеппергорн принялся расхаживать по полуюту, борясь с качкою. Гнев
не проходил,  в висках стучало,  руки тряслись,  и кровь  приливала  к
голове.  На  старости  лет  дожить  до того,  чтобы молокосос учил его
навигации!
     "Принцесса Анна",  ныряя  в волнах,  все бежала и бежала во мраке
ночи. Время стало близиться к рассвету.
     Вдруг боцман зычно, перекрывая шум ветра, закричал с бака:
     - Буруны справа!
     И тут же отозвался второй часовой:
     - Буруны по курсу!
     Вцепившись в  поручни  и  сразу  забыв о своем гневе,  Пеппергорн
скомандовал к левому повороту, но из темноты с бака Иванов крикнул уже
смятенно:
     - Буруны слева!
     "Боже мой,  где  же мы очутились!" - подумал Пеппергорн,  собирая
все свое мужество и стараясь представить себе карту этой части моря  и
возможное положение корабля. Но время не ждало.
     - Свистать всех наверх! - скомандовал Пеппергорн.
     Бригантина катилась влево,  но шум бурунов уже ясно слышался чуть
ли не со всех сторон.
     "Это остров   Гоольс.   Мы  у  мыса  Люзе!"  -  сообразил  вдруг
Пеппергорн. (Название вымышленное.)

3. НА ОТМЕЛЯХ У МЫСА ЛЮЗЕ

     "Принцесса Анна" оказалась в отчаянном положении. Только с севера
не  было  бурунов,  но  отсюда дул почти штормовой ветер и шел могучий
накат, набиравший силу на всем просторе Балтики.
     Кое-кто из  команды  сперва  порядком  струхнул и растерялся,  но
старые  опытные  матросы  Иванов,  Ермаков,  Урасов,   Петров   быстро
восстановили порядок,  и экипаж работал сейчас четко и решительно, как
на ученье.
     Князь Борода-Капустин,  спешно  поднятый  с койки и пребывавший в
жесточайшем похмелье,  без шляпы и парика стоял, вцепившись в поручни,
доверив все Пеппергорну. Он был совершенно растерян и ничего не мог ни
сообразить, ни предпринять.
     Видя невозможность  отлавировать  в  темноте  от  опасного места,
Пеппергорн приказал отдать оба якоря  -  дагликс  и  плехт,  и  сейчас
бригантина,  ныряя  в  огромных  волнах,  рвалась  и билась на якорных
канатах, как дикая лошадь на аркане.
     Медленно, как-то  натужно  начинало  светать.  Но  пока еще кроме
огромных гривастых волн,  в которые зарывалась носом "Принцесса Анна",
ничего не было видно.
     Пеппергорн приказал палить из пушки и жечь фальшфейер.
     - Рудольф   Карлович,   а   где  Гвоздев?  -  крикнул  вдруг  ему
Борода-Капустин, стараясь перекричать ветер.
     - Под арестом. Он есть негодяй! - свирепо рявкнул Пеппергорн.
     - Так,  так!  - тупо закивал  головою  князь,  напуганный  гневом
Пеппергорна.
     На полуют поднялся Капитон Иванов и,  пренебрегая  субординацией,
обычно строго требуемой Пеппергорном,  поманил его пальцем,  приглашая
наклонить пониже ухо.
     - Что тебе надо? - меняясь в лице, спросил Пеппергорн.
     - Якоря не держат,  - в самое ухо  ему  пробасил  боцман.  -  Нас
дрейфует на берег...  Не прикажете ли мичмана выпустить из-под ареста?
- добавил он неожиданно.
     - Пошел вон! - упавшим голосом отвечал Пеппергорн.
     Весь ужас случившегося  вдруг  встал  перед  ним  со  всею  своей
неумолимостью, и он внутренне похолодел. Неужели это конец его трудной
жизни?  Он медленно обвел взглядом знакомую палубу бригантины. Держась
за  леера  и  кнехты,  кучками трудились матросы,  обдаваемые потоками
воды,  хлеставшими через борта.  Борода-Капустин, бессмысленно выпучив
глаза,  икал  подле него,  обмякнув и повиснув на перилах,  как мешок,
изнемогая от качки, страха и мучительного похмелья.
     Вокруг в полусумраке рассвета с ревом катились могучие валы.  Над
ними Пеппергорн увидел на востоке мрачный массив  мыса  Люзе,  у  скал
которого  то  и дело взлетали вверх пенные фонтаны разбивающихся волн.
Прямо за кормою,  за  цепями  бурунов,  ходивших  по  отмелям,  смутно
виднелся  низменный берег,  изгибавшийся дугою и выступавший на западе
песчаною косою далеко в море. Ветер дул прямо в лоб бригантине. Гибель
казалась неизбежной.
     - Так, - сказал Пеппергорн, - так...
     Если бы  даже  удалось  спастись  в  бурунах  -  впереди ждал его
военный суд,  позор разжалования, а может быть, и смертная казнь. Ведь
только  из  упрямства  и  ложного  самолюбия не повел он бригантину по
безопасному курсу Гвоздева,  а склонился  к  югу,  сознавая,  что  это
рискованно.   Несколько  тягостных  минут  простоял  он  в  молчаливом
раздумье.
     - Так,  - еще раз глухо повторил Пеппергорн,  - прощай,  Рудольф,
пришел твой последний час.  - И он  почувствовал  соленый  вкус  слез,
скатившихся по горестным его морщинам к углам рта.
     Ветер сорвал с него шляпу, и она полетела над волнами, как черная
птица.
     Сутулясь, неверной походкой  Пеппергорн  направился  к  ступеням,
ведущим вниз.  Он не обратил никакого внимания на взбегающего по трапу
Гвоздева и прошел мимо него, даже не глянув. Мичман, посторонившись, с
недоумением посмотрел ему вслед.
     Освободил его  Капитон  Иванов,  наскоро   поведав   Гвоздеву   о
критическом  положении "Принцессы Анны".  Взбегая на полуют,  Гвоздев,
желая поскорее выяснить, что же случилось, не обратил особого внимания
на уход Пеппергорна.
     Теперь мичман осмотрелся и понял весь ужас положения.  "Принцесса
Анна"  держалась  только на якорях,  но ветер и волнение с такою силой
обрушивались на бригантину,  что якоря, взрывая лапами песок, медленно
ползли по дну.  Мичман чувствовал, как от страшного напряжения трещали
все связи бригантины,  а  якорные  канаты  готовы  были  лопнуть,  как
перетянутые струны.
     А позади, за кормою, были отмели, тянувшиеся в море чуть ли не на
версту.  Там с грохотом рушились огромные волны и ходили такие буруны,
что если бы "Принцессу Анну" выбросило  на  берег,  то  ее  в  полчаса
разбило бы в щепки, и ни один человек не смог бы спастись.
     Подле мыса Люзе,  чуть правее,  у начинающейся  излучины  берега,
Гвоздев  заметил  разгорающийся  костер,  дым  от  которого стлался по
земле, прижимаемый ветром.
     С правого  борта  бригантины  блеснуло  длинное  пламя  и грянула
пушка.  Разрываемый ветром пороховой дым клочьями  понесся  над  пеной
воли.  Но  кто  и  как  мог  помочь  погибающим?  Мичман  почувствовал
тошнотное  томление   страха   и   понял,   что   только   немедленная
деятельность,  борьба  с опасностью сможет побороть это отвратительное
ощущение.
     - Что прикажете делать? - торопливо спросил Гвоздев у командира.
     - Батюшка,  - плаксиво отвечал Борода-Капустин, - действуй сам...
Я, вишь ты, не в себе... Помираю... Занедужил...
     Гвоздев сжал кулаки и нетерпеливо дернул головою.  Пеппергорн  не
возвращался,  но  Капитон  Иванов  стоял  рядом,  с готовностью ожидая
распоряжений.  Мичман посмотрел вниз, на палубу, и увидел обращенные к
нему лица матросов.  Вон суровый,  решительный,  высокий Ермаков,  вон
широкоскулый Маметкул...  Десятки  знакомых  ему  лиц,  товарищей  его
плаваний,  его жизни последних лет. Иные из них были явно испуганы, но
большинство  глядели  сосредоточенно  и  сурово,  ожидая  от   мичмана
правильных,  быстрых и твердых решений, готовые, как всегда, выполнять
их,  не жалея ни сил,  ни  даже  жизни  своей  для  спасения  судна  и
товарищей.
     Мичман почувствовал, как уверенность возвращается к нему.
     - Капитон Иваныч,  командуй все реи спустить,  того гляди, сорвет
их и зашибет кого,  - сказал он боцману.  - Да  пошли  кого-нибудь  за
Пеппергорном. Время не терпит.
     - Есть! - и боцман опрометью ринулся вниз.
     Матросы, обрадованные,   что   могут  действовать,  бросились  по
вантам,  а  Петров,  как  марсовый,  выбывший  из  строя,  побежал  за
Пеппергорном.
     Становилось все светлее,  и,  оглядывая  местность,  Гвоздев  уже
почти  не  мог рассмотреть пламени костра правее мыса Люзе,  был виден
только стелющийся по земле густой дым.
     "К чему бы этот костер?  - подумал Гвоздев. - Говорят, на острове
Эзель  нарочно  зажигали  огни,  чтобы  вызвать  крушение  и  ограбить
разбившееся судно..."
     Но вдруг догадка осенила мичмана,  и он с пробудившейся  надеждою
стал пристально изучать берег там, где стлался дым от костра.
     - Сударь,  сударь!  -   услышал   он   взволнованный   голое   и,
обернувшись, увидел Петрова, смотревшего на него растерянно. - Сударь!
Господин лейтенант померли. Из пистолета себе в грудь выстрелили...
     Известие было ошеломляющее. Но заниматься покойником у мичмана не
было времени.
     - Уложи его на койке, приведи в порядок, накрой плащом, - наскоро
приказал Гвоздев матросу  и  снова  повернулся  к  костру.  Теперь  он
остался единственным офицером на судне, который мог им командовать.
     Гвоздев заметил,  что там,  где  кончаются  обрывы  мыса  Люзе  и
начинается  пологий берег,  буруны разбиваются саженях в шестидесяти -
семидесяти от него.  Следовательно, там не было далеко уходящих в море
отмелей,  которые  делали  безнадежной  всякую  попытку спасти если не
бригантину,  то хоть людей. Видимо, именно это место, где вернее всего
можно   было  выброситься  на  берег,  и  указывал  костер,  зажженный
береговыми жителями.
     Весь вопрос  был в том,  как направить судно именно туда,  в этот
узкий проход.  Если поставить штормовой парус и  обрубить  канаты,  то
можно было добиться только того,  что бригантина пошла бы к мысу Люзе.
Но успеть сделать поворот,  чтобы  судно  точно  направилось  в  узкое
место, указываемое костром, при этом ветре и волнении было невозможно.
А тогда бригантину ждала бы  еще  более  верная  гибель  на  камнях  у
отвесной стены мыса. Однако это был единственный шанс на спасение.
     Устав разрешал в опасном  положении  призывать  всю  команду  для
совета,  и  мичман  решил  поступить  по  этому правилу.  Он уже хотел
приказать,  чтоб все люди собрались на шканцах, но на полуют поднялись
Ермаков и Иванов.
     - Аникита Тимофеич,  - сказал боцман.  - Дозвольте нам от команды
иметь с вами разговор...
     - Говорите,  братцы,  я и сам хотел сейчас  созвать  матросов,  -
отвечал мичман.
     Оба моряка стояли перед мичманом,  цепко  удерживаясь  привычными
ногами на взлетающей и опускающейся палубе. Они никак не походили друг
на друга  -  пожилой  боцман,  могучий,  крепкий,  с  грубым  лицом  и
короткими  русыми  волосами,  и  высокий,  стройный  матрос с черными,
мокрыми кудрями,  сваливающимися на лоб,  - но что-то общее было в  их
решительных, смелых глазах и в выражении лиц.
     - Хотели спросить  вас,  Аникита  Тимофеич,  что  будете  делать,
потому как на вас вся наша надежда,  - отвечал мичману Ермаков. Боцман
только молча кивнул головою.
     - Дело такое,  что надо выбрасываться на берег, - отвечал мичман.
- И обязательно потрафить вон  туда,  -  указал  он  рукой  в  сторону
костра.
     Оба моряка согласно кивнули головами.
     - Вот  только я сомневаюсь,  что не успеем развернуться.  Нанесет
нас или на буруны,  или на мыс...  Трудно при таком волнении  и  ветре
угадать в узкость.
     - Дозвольте мне сказать, - выступил вперед Ермаков.
     - Говори.
     - А что ежели нам бросить с  кормы  стоп-анкер,  когда  мы  будем
аккурат  против узкости?  Нас само по себе волною развернет,  носом на
узкость, а тогда канат потравить, - так и проскочим до самого песочку.
А там сразу мачты рубить...  А кормовой якорь не подымать, чтоб нас на
мели прибоем не положило набок.  (Стоп-анкер - так назывался  один  из
якорей.)
     Боцман одобрительно кивал головою.
     - Правильно,  Ермаков,  молодец!  - сказал Гвоздев.  - Я тоже так
думал, да вот загвоздка: достанем мы тут дно? На карте ничего нет...
     - Достанем,   -  убежденно  сказал  Капитон.  -  Вода  сама  себя
оказывает, тут не глыбко... Гляньте сами.
     - Ну, братцы, собирайте команду! - решительно сказал Гвоздев. - Я
им все дело объясню. Запасной стоп-анкер на корму, канаты рубить - и в
паруса!
     - Есть! - отвечали оба моряка, оживившись.
     Гвоздев объявил о принятом решении капитану, но тот просил делать
все без него, как хотят, а его отвести поскорее в каюту.
     - Я,  видно,  тоже  душу  богу  отдам и без пистолета,  - жалобно
добавил Борода-Капустин, не вызвав никакого сочувствия у мичмана.
     Предоставив Борода-Капустина   собственной  его  участи,  Гвоздев
спеша внес в вахтенный журнал последние  записи,  собрал  все  судовые
документы и вместе с журналом тщательно спрятал у себя на груди. После
этого он обратился с короткой речью к собравшейся на шканцах команде.
     Он объяснил   создавшееся  положение  и  рассказал,  что  задумал
делать.  Матросы единодушно просили его  командовать,  обещая  сделать
все, как он прикажет.
     Ермаков, Маметкул и еще два сильных  рулевых  стали  к  штурвалу,
марсовые  приготовились  в  одну  секунду  поставить штормовой парус и
кливер,  а боцман и часть команды начали  приготавливать  на  корме  к
спуску тридцатипудовый запасной якорь.
     Когда все было готово, Гвоздеву вдруг до боли в груди стало жалко
"Принцессу   Анну",   собравшуюся  в  свой  последний  короткий  рейс.
Оглядывая судно затуманившимися глазами, он прощался с ним. Нужно было
идти на бак и "наложить руки" на якорные канаты.  По неписаным морским
законам,  ни один матрос не стал  бы  рубить  мачту  или  канат,  пока
отдавший  приказание  офицер  сам не "наложит руку".  Стоя с топором в
руке над канатом,  мичман,  обливаемый волнами,  отдал команду ставить
штормовой  парус.  Бригантина  накренилась  и  рванулась  вправо,  еще
сильнее натянув оба якорных каната. Ударив топором, мичман предоставил
матросам  кончать  начатое и бегом бросился на полуют через всю палубу
бригантины.

4. ГИБЕЛЬ "ПРИНЦЕССЫ АННЫ"

     Когда Гвоздев  добежал  до  полуюта,  бригантина  уже  неслась  в
бейдевинд,  наискось  к ветру.  С угрожающей быстротой вырастали утесы
мыса Люзе, на которые ветер и течение неумолимо сносили бригантину.
     Рулевые с  трудом  удерживали  судно  на курсе.  Капитон Иванов и
несколько матросов с ганшпугами в руках стояли  над  кормовым  якорем,
готовые по первому знаку Гвоздева обрушить его в волны.
     Нужно было очень точно определить  этот  важнейший  момент  всего
маневра, а это было нелегко.
     Размахи качки,  ветер,  удары волн,  обдающие потоками воды  даже
полуют,  - все это рассеивало внимание.  Но вот мичман махнул рукою, и
якорь упал за борт. Канат, свернутый в бухту, разворачивался кольцо за
кольцом и исчезал за кормою.  Теперь боцман ждал новой команды,  чтобы
сразу же закрепить канат на кнехтах  и  заставить  бригантину  описать
полукруг,   центром   которого  будет  упавший  якорь,  а  радиусом  -
вытравленный на борт канат.
     Все это  удалось  как нельзя лучше - "Принцесса Анна" направилась
носом к берегу.  По знаку Гвоздева канат стали травить,  и судно пошло
по ветру прямо на костер, в грохочущий береговой прибой. У мачт стояли
с топорами назначенные люди,  чтобы,  срубив их в  тот  момент,  когда
бригантина  коснется  дна,  облегчить  судно  и заставить его подальше
выскочить на берег.  Остальная команда сгрудилась под полуютом,  чтобы
укрыться от падающего рангоута и снастей.  Один только Борода-Капустин
находился в своей каюте,  но вовсе не в состоянии  агонии,  как  можно
было ожидать после его жалобных слов на палубе.
     Наоборот, Борода-Капустин   проявлял   усиленную    деятельность.
Успешно   преодолевая   неудобство   сильнейшей  качки,  князь  открыл
привинченный к полу железный сундук, достал из него коричневую тяжелую
шкатулку  с  корабельною  казною и стал набивать червонцами объемистые
карманы своего кафтана. Нагрузив их до отказа и с сожалением посмотрев
на  оставшиеся  в  шкатулке  золотые  монеты,  никак  не  влезающие  в
переполненные карманы,  он вложил в нее счета и документы, хранившиеся
в  его  каюте,  перепоясался  шпагою,  надел  треуголку,  выпил стакан
романеи, подумал несколько мгновений, выпил еще полстакана и, взяв под
мышку шкатулку, с трудом побрел наверх, обремененный тяжестью.
     Когда он поднялся на полуют,  бригантина находилась уже  почти  в
полосе прибоя.
     Гвоздев внимательно глядел вперед,  чтобы вовремя  отдать  приказ
рубить   мачты.   Стоявший  рядом  с  ним  Капитон  Иванов  следил  за
напряжением каната,  ведущего к якорю  за  кормою,  стараясь  поточнее
направить  судно.  Никто  не  обратил внимания на появление командира.
Борода-Капустин собрал все  свои  силы,  приосанился  и  хотел  что-то
сказать,  но  в  это  мгновение  огромная  волна,  поднявшая на гребне
бригантину,  рухнула вместе с нею,  накатившись на  отмель.  Влетев  в
бурун,  бригантина  ударилась  о песок днищем так,  что почти никто не
удержался на ногах.  Пенистая, сметающая все пелена воды пронеслась по
палубе.  Фок-мачта, переломившись, рухнула вместе со штормовым парусом
на бак,  обламывая бушприт и покрывая обломками и спутанными  снастями
переднюю часть бригантины.
     Волна схлынула.  Гвоздев   горестно   смотрел   на   опустошение,
произведенное  на  палубе  "Принцессы  Анны"  этим страшным ударом.  С
лихорадочною быстротой застучали у грот-мачты топоры матросов.
     А сзади, переливаясь мраморными прожилками, дымясь обрушивающимся
гребнем, уже нависал над полуютом новый зеленовато-бурый вал.
     - Держись, братцы! - закричал Гвоздев и, невольно втянув голову в
плечи, с замиранием сердца покрепче вцепился в перила.
     Вал обрушился  -  и  несколько  мгновений Гвоздев,  сбитый с ног,
задыхающийся в  водовороте,  ничего  не  мог  понять  среди  треска  и
грохота.  Когда  вода  схлынула  и  он  с  трудом  поднялся,  ноги его
заскользили по наклонной  палубе,  потому  что  бригантина  лежала  на
правом боку.
     Палуба представляла  собою  нагромождение   каких-то   деревянных
обломков  и  перепутанных  снастей,  но среди этого хаоса уже работали
матросы с топорами и ломами, сваливая за борт все лишнее.
     Повернувшись к  полуюту,  Гвоздев  увидел  барахтающегося у самых
перил Борода-Капустина. Мичман кинулся к нему на помощь.
     - Казна,  казна  корабельная!  -  кричал князь,  стараясь поднять
тяжелую шкатулку, лежащую на палубе у самых балясин. - Как бы казну не
потопить!..
     Но в это время новая волна поддала под корму, князь упал и (может
быть,  это  почудилось  Гвоздеву)  как  будто бы нарочно уперся обеими
руками в шкатулку так,  что балясины подломились и шкатулка скользнула
за борт.
     Князь завопил,  но тут подоспели Маметкул и рулевой  Пупков.  Они
помогли ему подняться, и Гвоздев оставил князя на их попечении.
     Новая волна поддала под  корму,  раздался  треск,  полуют  обдало
каскадами  воды.  Однако  волна не прокатилась по палубе все сметающею
стеною,  - видно,  первые два вала  так  далеко  продвинули  судно  по
отмели,  что  следующие  обламывали  гребни уже не над бригантиною,  а
позади нее,  и поэтому сила их ударов была не  так  сокрушительна  для
полуразбитого судна...
     Поняв это, Гвоздев немного успокоился. Значит, было еще некоторое
время для того,  чтобы спасти людей, а может быть, даже и часть груза.
Если шторм  не  усилится,  волны,  видно,  не  смогут  быстро  разбить
бригантину.
     Гвоздев оглянулся.
     Слева каменной   громадою   высился   мыс  Люзе,  низкие,  быстро
несущиеся тучи,  казалось, цеплялись за него. С моря шли цепи пенистых
волн.   Грозная   стена   воды   вырастала  в  пяти-шести  саженях  за
бригантиною,  но тут же  рушилась,  осыпаясь  белопенною  лавиною,  и,
ударив в корму,  проносилась по отмели, далеко выкатываясь на песчаный
берег,  сажень на пятьдесят от носа "Принцессы Анны".  Потом  вся  эта
масса  бушующей  воды  устремлялась  обратно и встречала новую лавину,
которая обрушивалась с пушечным громом.  Два встречных водных  потока,
сталкиваясь и образуя буруны бушующей пены, лишали силы новую волну, и
пока не приходил огромный "девятый вал",  возле бр