и льдов,  без костра и ужина,  наконец -
обрывистые берега  Камчатки.  Еще  несколько  дней  тяжелого  пути,  и
Мартынов прибыл в Тигиль.  Переночевав там в тепле,  на другой же день
он выехал дальше.  Бородатый тигильский казак Семенов и коряк  Алексей
сопровождали его. Пройдя несколько дней по побережью, вдоль застывшего
моря,  караван свернул в глубь полуострова,  чтобы перевалить  горы  в
наиболее доступном месте. Скоро начались разлоги камчатских гор.
     Однажды, переходя замерзшую речку,  Мартынов,  как это  постоянно
приходилось делать, соскочил с нарт, чтобы удобнее направлять их между
обледенелых  камней.  Нога  его  соскользнула,  что-то  хрустнуло,   и
невыносимая  боль  заставила  его  сесть  на  снег.  Мартынов осмотрел
поврежденную  ногу.  Очевидно,  были  растянуты  и  надорваны  связки.
Ступить  на  ногу  было  почти  невозможно,  а  идти - и вовсе нельзя.
Приходилось продолжать путь, не сходя с хрупких и валких нарт.
     Застывающая нога  ныла  немилосердно.  Холод еще сильнее разжигал
боль.  Но  остановиться  и  отогреть  больную  ногу  значило  потерять
несколько часов - полтора-два десятка верст.
     Вечером ногу  пришлось  оттирать  снегом.  Мартынов  боялся,  что
отморозил  ее.  На  другой  день  стало  ясно,  что неподвижность ноги
обрекает ее на обмораживание,  а  двигать  ею  нельзя  было  от  боли.
Мартынов еще сократил время отдыха и все торопил своих спутников. Нога
распухла так,  что трудно было снимать широкий меховой сапог.  День за
днем, стиснув зубы, лежал Мартынов на валких нартах, страдая от холода
и невыносимой боли в ноге.
     Но вот  однажды  боль  стихла,  нога  онемела  и  была как чужая.
Сознание мутилось  у  Мартынова,  и  отчаяние  охватило  его.  Вечером
Мартынов  не  стал  разуваться  и  оттирать  ногу.  Утром  он подозвал
Семенова и объяснил ему всю важность кожаной сумки и  лежащего  в  ней
приказа. Он сделал это на случай, если окончательно потеряет сознание.
     Бородатый молчаливый казак кивал  головой,  слушая  слабый  голос
есаула.
     - Не сумлевайся,  ваше благородие, доставим, - сказал он и гикнул
на собак.
     Караван тронулся в путь.  Казак бежал на лыжах рядом  с  нартами.
Мартынов  забылся.  Ему  казалось,  что  он  лежит у себя в спальне на
широкой ковровой тахте и сейчас Васька придет открывать окно.
     В темноте  где-то  -  непонятно,  не то близко,  не то далеко,  -
мелькнули,  скрылись,  снова мелькнули и  тихо  затеплились  несколько
огоньков.
     - Ваше  благородие,  Петропавловск  видно,  -   сказал   Семенов,
наклоняясь к нарте, где лежал Мартынов.
     Эти слова электрическим  ударом  потрясли  есаула.  Петропавловск
видно?!  Что-то невероятное было в этих словах.  Значит, правда?! Ведь
казалось,  ничего нет в мире,  кроме холода,  снега, собачьих упряжек,
гор,  торосов,  ледяных полей, вечного движения вперед, к недостижимой
цели. Петропавловск!
     С трудом  повернув  онемевшую  ногу,  превозмогая  одеревенелость
застывших мускулов, Мартынов повернулся, приподнялся и увидел огоньки.
Собаки  неслись  во весь опор,  нарты заносило и швыряло по накатанной
дороге. Впереди - неизвестно, далеко или близко, - теплились и мерцали
огоньки.
     - Ныне  отпущаеши...  -  трясущимися  губами   прошептал   Платон
Иванович, чувствуя, как слезы выступают у него на глазах.
     Вот мимо промелькнуло что-то темное,  вроде дома.  Вот забор. Вот
светится чье-то окно.
     - Куда заехать прикажете?
     - Нет ли тут гостиницы?
     - Есть вроде трактира заведение.
     - Ну, туда!..
     Семенов и коряк под руки ввели Мартынова  на  крыльцо  и  открыли
дверь. Клубы пара повалили из теплой низкой залы, освещенной оранжевым
трепетным пламенем свечей.
     Под потолком  ходили  клубы  сизого  дыма.  Из  открытой  двери в
соседнюю комнату доносился стук биллиардных шаров.  Несколько  человек
сидели за столом,  разгоряченные,  и смеялись чему-то. Они не обратили
внимания на вошедших.  В глубине комнаты была  стойка  с  бутылками  и
самоваром.  За  нею  стоял  старик с остроконечной бородой и в жилетке
поверх розовой рубахи.
     Мартынова подвели к стойке.
     - Чего изволите-с?  Видно, издалека-с? - спросил старик, опираясь
на стойку и наклоняясь вперед.
     - Из Иркутска.  Мне нужно комнату, чтобы переодеться и побриться.
Можно ли?  - слабым голосом отвечал Мартынов,  чувствуя,  что в душном
теплом воздухе силы вот-вот оставят его.
     - Можно-с!  Можно-с,  сударь! Батюшки мои, из самого Иркутска! Да
как же вы добрались в  такую  стынь?  -  засуетился  старик.  -  Сюда,
пожалуйста, сударь!
     Говор и шум смолкли в зале.  Мартынов,  двигаясь  как  в  тумане,
заметил,  что  любопытные  лица  смотрят  на него повсюду,  а в дверях
биллиардной, глядя на него, стоят игроки с киями в руках.
     В отведенной  ему  комнате  есаул переоделся при помощи Семенова,
держа себя в руках чудовищным усилием воли.  В тепле нога его ожила, и
снова  началась  сильная  боль.  Мартынову  начинало казаться,  что он
бредит,  что сейчас очнется - и все окружающее исчезнет, и снова будет
ночь,  снег,  дымный костер и скулящие от холода собаки. Много мучений
доставила больная нога.  Она  распухла  так,  что  пришлось  разрезать
меховой  сапог,  кожа почернела и потрескалась.  Нечего было и думать,
чтобы надеть сапог.  Мартынов  был  в  отчаянии.  Однако  делать  было
нечего.  Ногу  поверх  форменных брюк обмотали мягкой оленьей шкурой и
обвязали шпагатом.  Старик  хозяин  сам  вызвался  сбрить  свалявшуюся
черную  бороду есаула и сделать из нее бачки.  Когда все было кончено,
есаул попросил зеркало.  Впервые за два с лишним месяца он увидел свое
лицо.
     Страшное, почернелое, со струпьями на щеке и носу, с ввалившимися
глазами, оно казалось непомерно скуластым.
     Он поднялся,  застонав от боли, застегнул измятый мундир и, надев
форменную фуражку,  завернулся в шубу.  Старик хозяин подал ему палку.
Семенов и коряк с помощью старика вынесли есаула и усадили на нарты.
     Снова заскрипел снег под полозьями, и через несколько минут нарты
остановились у дома с сияющими через обледеневшие стекла  окнами.  Это
был дом Завойко, губернатора Камчатки.
     Снова мучительное путешествие на крыльцо  при  помощи  спутников.
Как  во  сне,  Мартынов  открыл дверь.  Два лакея вскочили с лавок ему
навстречу.
     - Есаул Мартынов, - еле слышно сказал им Платон Иванович, отдавая
шубу и фуражку.
     - Есаул Мартынов! - прокричал лакей, распахивая перед ним двери и
с нескрываемым изумлением глядя на помятое платье и обмотанную оленьей
шкурой ногу визитера (у Завойко был вечер).
     Мартынов шагнул к раскрытым дверям,  опираясь на палку.  В глазах
потемнело от боли, но он превозмог себя.
     Навстречу ему  шел  небольшого  роста   человек   в   распахнутом
мундирном  сюртуке,  с  красивым  круглым  лицом,  на котором вместе с
любезной улыбкой было выражение недоумения.  За ним в ярко  освещенном
зале виднелись еще какие-то любопытные и удивленные лица.
     Приставив палку к стене,  есаул вытянулся во фронт, четким жестом
выдернул  из  левого  обшлага пакет и шагнул вперед.  Невыносимая боль
пронизала его, но он успел твердо сказать, подавая пакет.
     - Есаул  Мартынов,  курьером  от генерал-губернатора,  имею честь
явиться!
     Завойко принял  пакет  и невольно посторонился.  Мартынов во весь
рост рухнул перед ним на пол.
     Раздались женские   крики,   изумленные  возгласы  мужчин.  Гости
толпились к дверям, желая увидеть, что случилось.
     Два флотских офицера перенесли на диван бесчувственного есаула.
     Сквозь группу гостей поспешно протеснился доктор.  Он  расстегнул
крючки   чересчур  свободного  воротника  мундира  на  исхудавшей  шее
Мартынова, кто-то подал стакан воды; он побрызгал на есаула, но тот не
приходил в себя.
     - Предельное  истощение,  -  сказал   доктор,   щупая   пульс   и
оборачиваясь к вопросительно смотревшему на него Завойко.
     - И с ногой  у  него  что-то,  -  проговорил  капитан  транспорта
"Двина", указывая на безобразно замотанную в шкуру ногу есаула.
     - Господа, господа, прошу прощения! - проговорил доктор, которого
теснили любопытствующие гости.  - Господа,  прошу вас перейти в другую
комнату
     При есауле  осталось  несколько  офицеров,  Завойко и доктор.  Он
размотал  шкуру,  еще  больше  разорвал  штанину.  Склонившись  низко,
осмотрел ногу и, поднявшись, тихо сказал:
     - Обморожена. Следовало бы ампутировать стопу.
     Все молчали.
     - Риск огромный,  господин Мартынов слишком ослабел,  -  прибавил
доктор.
     - Надо все сделать,  чтобы спасти его и  сохранить  ему  ногу,  -
сказал Завойко.
     Мартынова немедленно перенесли в  лазарет.  И,  в  то  время  как
петропавловский  врач  и  врач  "Авроры"  хлопотали над бесчувственным
Мартыновым, в кабинете Завойко обсуждались практические мероприятия по
эвакуации Петропавловска

     Железный организм Мартынова благополучно вынес ампутацию. Уход за
ним  был  самый  тщательный.  Жена  Завойко  и  жены  других  офицеров
поочередно дежурили у его постели.  Кормили его всем, что только можно
было достать лучшего и питательного.
     В то   время  как  Мартынов  медленно,  но  верно  выздоравливал,
Петропавловский гарнизон день  и  ночь  работал,  готовясь  к  походу.
Снимали  и  срывали батареи,  разгружали склады и грузили корабли.  Во
льду Авачинской губы прорубили канал и подвели суда  ближе  к  выходу,
чтобы при первой возможности выйти из бухты.  Весна началась быстрая и
дружная.  Город  опустел,  все  официальные  лица  и   часть   жителей
перебрались  на  корабли.  Остались  только  те,  кто корнями прирос к
камчатской суровой земле.
     При первой же возможности,  прорубаясь сквозь лед на чистую воду,
корабли вышли в море и под носом  эскадры  неприятеля,  во  много  раз
сильнейшей, ушли к Амуру. Противнику случайно удалось захватить только
шлюпку   с   несколькими    матросами.    В    самом    Петропавловске
англо-французская   эскадра  нашла  лишь  пустые  склады  упраздненной
крепости.  Морская же сила России  -  корабли  по-прежнему  оставались
угрозой врагу.

ЧЕТВЕРО МАТРОСОВ

1

     Авачинская и  Ключевская  сопки  сияли  на закате своими розовыми
снегами.  Замершие воды Авачинской губы  стекленели  в  неподвижности,
отливая  перламутром.  Противоположный  берег  как бы висел в воздухе,
отделившись от зеркальности вод.
     На мысах и отмелях в окрестностях Петропавловска стучали топоры и
звучали голоса. Всюду было необычное оживление. Желтела земля в только
что отрытых насыпях,  темнели плетеные туры батарей.  Матросы с песней
тянули по песку на батарею тяжелые корабельные пушки.  На плацу  перед
губернаторским  домом  мичман  флота  обучал строевому шагу и ружейным
приемам волонтеров из чиновников.  В порту стояли  фрегат  "Аврора"  и
транспорт "Двина". На них было тихо и безлюдно. Все были на берегу, на
работах по постройке  укреплений,  и  только  часовые  каждые  полчаса
отбивали  склянки  да на мостиках виднелись скучающие фигуры вахтенных
офицеров.
     В ожидании   нападения   соединенной   англо-французской  эскадры
гарнизон  города,   усиленный   сибирским   линейным   полубатальоном,
прибывшим на транспорте "Двина", деятельно готовился к обороне.
     Положение было очень неясно.  Могло  прийти  еще  подкрепление  -
эскадра  графа Путятина,  состоявшая из парусных фрегатов,  корветов и
паровой шхуны,  но вернее было,  что неприятель опередит  их  и  будет
здесь раньше.
     По бухте разносился равномерный стук уключин.  Это бот Э 3 шел на
веслах  к  выходу  в  Авачинскую  губу.  Боцман  Усов  и  три  матроса
Камчатской флотилии 47-го флотского экипажа были  посланы  на  нем  за
кирпичом  в  Тарьинскую  губу.  Переночевав  там,  они  должны были на
рассвете идти обратно с полным грузом.
     Боцман Усов,   коренастый,   могучий   старик  с  седыми  баками,
перешибленным носом и острыми серыми глазами  под  лохматыми  бровями,
уже  давно  служил на флоте.  Матросы Попов,  Бледных и Удалов - много
моложе.  Удалов, румяный, с русым чубом и веселыми синими глазами, был
общий   любимец   и   баловень   всего   экипажа;  даже  суровый  Усов
снисходительно относился к шуткам,  не щадившим и его почтенную особу.
Старый боцман ценил в Удалове лихого моряка.
     Сейчас Удалов  испытывал  терпение   старого   служаки   и   свою
собственную судьбу:  он бился об заклад с Сидоренко,  унтер-офицером с
"Авроры",  на штоф водки,  что в  течение  трех  дней  будет  величать
старика  "дядя Усов" вместо "господин боцман" и что тот не отвалит ему
за это линьков.

2

     Утренний ветерок тянул порывисто, но слабо. Тяжело груженный бот,
кренясь  под ветер,  разваливая тупым носом гладкую воду,  неторопливо
бежал  по  спокойной  воде  Тарьинской  бухты.  Медленно  отодвигались
берега, и все шире и просторнее открывался проход на главный рейд.
     - Смотри, ребята! - сказал Бледных, сидевший на баке.
     Из-за мыса  один  за  другим  открывались  корабли.  Они были еще
далеко,  почти на середине рейда;  на белых бортах  темнели  шахматные
квадраты  закрытых пушечных портов.  Неподвижно высились просушиваемые
паруса,  далеко отражаясь в зеркальной воде.  Курс бота лежал прямо на
эскадру, и громады белоснежных пирамид росли на глазах.
     Изуродованное лицо Усова  стало  серьезным,  и  он,  хмуря  седые
брови,  внимательно вглядывался в силуэты судов, твердо сжимая румпель
жилистой корявой рукой.
     - Цельная  эскадра,  - продолжал Бледных.  - Вон корвет.  Вон еще
корвет!  А это фрегат,  - здоровый, поболе нашей "Авроры" будет. А вон
еще  фрегат,  поменьше...  А  тут,  гляди,  шхуна,  барк...  (Корвет -
трехмачтовое военное судно с открытой батареей.)
     - Бриг это, - поправил Удалов.
     - Верно, бриг, - согласился Бледных.
     - А вон еще корвет,  - сказал Попов.  - Чего же это,  неприятель,
что ли, а?
     - Может быть, - сказал Усов и до боли стиснул челюсти.
     Матросы нахмурились.
     На палубах брига и корвета можно было разглядеть людей,  не спеша
заканчивающих утреннюю уборку. Флагов еще не было ни на одном корабле.
     - Нет,  ребята,  -  уверенно  сказал  Удалов,  -  это нам подмога
подошла.  Гляди,  все тихо да мирно. Ни пальбы, ни тревоги. Ишь паруса
сушат. Наши корабли.
     - А салюта почему не слыхать было? - с сомнением сказал Усов.
     - Эвона!  -  засмеялся  Удалов.  -  Из-за сопки не доносит,  звук
стороной идет.  Намедни,  как  мы  за  кирпичом  ходили,  на  "Авроре"
артиллерийское ученье было, а мы не слыхали...
     - И то...  - кивнул головой Усов, не отрывая своих маленьких глаз
от  эскадры,  которая  действительно  имела мирный вид.  - Однако надо
круга  дать,  -  сказал  старик,  отводя  румпель.  -  Не  ровен  час,
неприятель.
     - Дядя Усов, идем прямо! Охота взглянуть поближе - может, новости
какие узнаем, дядя Усов, - улыбаясь, попросил Удалов.
     - Я те не дядя,  а господин боцман!  - обрезал его  старик.  -  И
непрошеными соваться нечего, как раз под беду попадешь.
     - Да нет, видать, верно наши. Вон, гляди, с русленей рыбу удят. -
Бледных  указал на корвет,  где действительно несколько человек удили,
ловко выхватывая из  воды  сверкающую,  как  солнечный  зайчик,  рыбу.
(Руслени  - площадки по бортам парусного судна,  служащие для отвода и
укрепления вант.)
     Всем четверым   это   мирное   занятие   показалось   на  столько
неестественным для неприятеля, пришедшего штурмовать крепость, что они
переглянулись с облегченной улыбкой.
     - А что будет? - вкрадчиво сказал Удатов. - Пройдем кабельтовых в
трех,  если  наши  -  подойдем,  а  если чего другое - мы завсегда под
парусом убежим, пока они спустят шлюпки.
     - Да нет, какой неприятель, наши это! - уверенно сказал Попов.
     Усов, не глядя на товарищей, потянул румпель на себя, и суденышко
легло  на  прежний курс.  Все четверо молча смотрели на приближающиеся
корабли.
     Там, видно,  заметили  бот.  На палубе брига и корвета,  стоящего
чуть поодаль, поднялось движение.
     - Братцы, - упавшим голосом сказал Бледных, - матросы-то одеты не
по-нашему!
     - Ворочай обратно, дядя Усов! - крикнул Удалов, хватаясь за шкот.
     Старик быстро переложил руль,  парус зашумел,  бот, перевалившись
на  другой  борт,  стал  описывать  дугу  по гладкой воде.  На бриге и
корвете поспешно опускали шлюпки.  У борта брига,  поднимаясь к  реям,
всплыло белое облачко, гулкий гром прокатился по глади залива, и ядро,
не долетев, взбросило в воздух зеленовато-белый столб воды.
     - Садись по веслам,  ребята! - Усов озабоченно взглянул на парус,
заполаскивающий под неверными порывами утреннего ветра.
     Матросы кинулись  по  банкам,  длинные  весла  вспенили воду,  но
перегруженный бот почти не прибавил ходу.  Между тем четыре  шлюпки  и
баркас, полные вооруженных людей, отвалили от брига и корвета. Мерно и
сильно взмахивали весла,  легкие судна заметно приближались.  Бледных,
Удалов  и  Попов  наваливались  на  весла,  но  неприятельские  шлюпки
настигали.  Старый боцман  бросил  руль,  поднялся  на  ноги,  опустив
широкие плечи, снял с себя бескозырку и низко наклонил седую голову.
     - Простите, братцы! - хрипло сказал он. - Погубил я вас за ништо,
старый дурак!
     - Навались, навались, может, уйдем, - задыхаясь, сказал Удалов.
     - Где там! - Попов бросил весла и махнул рукой.
     Старый боцман  перекрестился,  надел  бескозырку  и  молча   стал
прикидывать на руке кирпич.
     - Господин  боцман,  -  неверными  губами  пробормотал  Попов,  -
сдаваться надо. Его ить сила, а мы безоружные... Подушит, как котят...
     - А присягу ты принимал?  - спросил с усмешкой чуть  побледневший
Удалов, беря в каждую руку по кирпичу.
     - Встретим их, ребята, по-флотоки! - сказал Усов, становясь лицом
к врагу и повернув к товарищам широкую спину в черном бушлате.
     Неприятельские шлюпки шли, как на гонках.
     Впереди летела шестерка с брига. На носу стоял с ружьем наперевес
здоровенный смуглый парень с красной повязкой на черных кудрях  и  два
матроса в бескозырках с алыми помпонами. Шлюпкой правил стоя сухопарый
лейтенант  с  узким  желтым  лицом.  Придерживая  ногами   румпель   и
пригнувшись вперед, покачиваясь в такт толчкам весел, он, подняв дулом
кверху пистолет, кричал звонким голосом:
     - Ne  tirez pas,  mes braves!  Ne tirez pas!  Il faut les prendre
vivants!. (Не стреляйте, ребята, надо их взять живыми!)
     - Ca va,  mon lieutenant!  - отвечал матрос с красной повязкой на
голове. (Ладно, господин лейтенант!)
     Шлюпка, лихо разворачиваясь, подходила вдоль борта.
     - Вот мы их и подшибем,  - сквозь зубы сказал  Усов,  и  с  силой
пущенный кирпич, загудев, полетел в голову черноволосому.
     К счастью для него,  кирпич только вскользь задел его по  черепу.
Но  сила  удара  была  такова,  что  моряк,  выронив ружье,  без звука
кувырнулся в бот.
     - A,  vieux chameau!  - закричал лейтенант и выстрелил в боцмана.
(А, старый верблюд!)
     Пуля оторвала   кусок  уха,  седые  бакенбарды  старика  залились
кровью.
     - Вот тебе за дядю!  - И кирпич, брошенный Удаловым, угодил прямо
в грудь лейтенанту.
     Ноги его  мелькнули  в  воздухе,  раздался  всплеск. Двое гребцов
сейчас же бросились за ним в воду,  остальные прыгнули в  закачавшийся
бот. Там вспыхнула жаркая, неравная рукопашная схватка. Удалов, боцман
и Бледных,  выпустив свои "заряды", отчаянно дрались кулаками, но силы
были слишком не равны.  Одна за другой подваливали шлюпки, и скоро все
четверо русских моряков  были  связаны,  спеленаты,  как  младенцы,  и
положены на дно двух шлюпок с брига "Obligado". Бот взяли на буксир, и
флотилия пошла к кораблям.  Мокрый лейтенант,  воинский  пыл  которого
после купанья значительно остыл,  правил шлюпкой,  где лежали Удалов и
Усов с залитым кровью лицом.  Но и победители,  однако, почти все были
покрыты синяками, а двое прополаски