, если тебе нужно это обличье и вся  эта
выдумка; ибо, клянусь, ты поступил правильно. Хотел бы  я  теперь  встретить
этого Линкея с орлиным глазом, этого  зоркого  эпидаврского  змея,  как  его
называет мой Квинт Гораций.* Хотел бы я посмотреть, сумеет  ли  он  угадать,
что под этим обличаем скрывается старший мировой судья. Они, пожалуй,  много
раз видали дураков в одежде судьи, но никогда еще до сего времени не  видали
судьи в одежде дурака. Но именно так должны поступать мы, пекущиеся об общем
благе, и так именно поступали мудрые государственные мужи  во  все  времена.
Так из лжи рождается истина, - нужно только найти правильный путь. Никогда я
не  попрекну  уважаемого  человека,  за   свою   мудрость   высоко   чтимого
согражданами, ежели он вдруг осенью переоденется носильщиком, или  возчиком,
или собачником, а в зимнее время - продавцом огнива и трута.  Что  будет  он
делать во всех этих обличьях? Господи боже  мой!  Да  он  будет  заходить  в
каждый кабак, спускаться в каждый погреб, он все заметит, все  измерит,  все
проверит: и колбасы, и горшки, и жестянки; для этого ему понадобятся  только
шнур да палка. Он и буханки хлеба взвесит на руке, а потом из дому пошлет за
ними и раздаст колбасы - беднякам, хлеб - голодным, а драчену -  ребятишкам.
Он сам все искоренит, не доверяя своим изолгавшимся служащим. Он все сделает
сам. О, если бы все люди, стоящие у  власти,  последовали  этому  достойному
примеру! Ибо мы, люди, облеченные доверием общества, - что мы знаем?  И  что
мы можем  знать?  Мы  слышим  чужими  ушами  и  видим  чужими  глазами.  Кто
осведомляет нас обо всем? Глуповатый полицейский  да  сонный  сторож!  Такие
иной раз клевещут "по  должности",  как  они  выражаются,  а  мы,  тоже  "по
должности", принуждены им верить. Вот совсем недавно они  заставили  меня  -
понимаете, даже меня! - принять  честного  и  усердного  хранителя  веры  за
католического попа, а благонравного учителя танцев - за сводника. Вот  каким
ошибкам подвержены мы, находясь на  высоких  постах.  Все  наши  сведения  -
неточны, а все наши осведомители - мошенники; и,  с  позволения  сказать,  о
нас-то самих ничего хорошего не  скажешь,  мы-то  сами  отъявленные  дураки,
ежели мы им доверяем! Ну так вот:  я,  Адам  Оверду,  решил,  что  лучше  на
будущее время приберечь  деньги,  отпускаемые  на  осведомителей,  и  самому
присмотреться ко всему окружающему. На  этой  ярмарке  ежегодно  совершается
множество беззаконий; я сам имел честь в качестве ярмарочного судьи  *  иной
раз дня  по  три  подряд  разбирать  всякие  кляузные  дела  и  споры  между
продавцами и покупателями. Но сегодня особенно удачный  день  для  раскрытия
всех этих беззаконий. Я захватил с собою записную книжечку на  этот  случай.
Это обличье - облако, скрывающее меня;  под  этой  личиной  я  смогу  многое
увидеть, оставаясь сам невидимым. Смелее! Вспомни о Юнии  Бруте!  *  Закончу
свою речь теми же словами, какими начал: во имя короля, правосудия и  общего
блага! (Подходит к лавкам и становится в стороне.)
     Лезерхед. Ну,  разве  это  ярмарка?  Просто  можно  подумать,  что  все
перемерли от чумы! Что бы это значило, почему так мало народу? Эй,  ты  там,
сестрица Треш, рыночная барыня! А ну-ка сядь подальше со  своими  пряниками,
не заслоняй вид на мою лавку, а то, чего доброго, я разглашу на всю ярмарку,
из чего ты мастеришь свой товар.
     Треш. А из чего же особенного, братец Лезерхед? Из продуктов,  полезных
для здоровья, будьте уверены.
     Лезерхед. Ну, понятно: из заплесневелого хлеба, тухлых яиц,  прокисшего
имбирного пива и застоявшегося меда, это ясно.
     Оверду (в сторону). Вот! Я уже столкнулся с беззаконием.
     Лезерхед. Ох, испорчу я тебе торговлю, старая!
     Треш. Испортишь мне торговлю? Поди, какой ловкач!  Делай,  что  хочешь,
мне начихать на тебя и на всю твою конюшню с деревянными лошадками. За место
на рынке я уплатила, как и ты, а если ты вздумаешь обижать  меня,  рифмоплет
несчастный, кляузник паршивый, я найду приятеля, который за меня  заступится
и сочинит песенку на тебя самого и на все твое стадо. С чего это ты так  нос
задираешь? Товаром гордишься, что ли? Мишурою грошовой?
     Лезерхед. Иди ты ко всем чертям, старая, мы с тобой после потолкуем.  Я
тебя еще сволоку к судье Оверду; он тебя сумеет унять.
     Треш. Сумеет унять! Да я перед его милостью не  побоюсь  встретиться  с
тобой лицом к лицу, если только у тебя на это хватит духу. Хоть я малость  и
кривобока, а  действую  прямо,  честно,  как  любая  женщина  из  Смитфилда.
Слышали? Он сумеет меня унять! А?
     Оверду (в сторону). Отрадно слышать, что мое имя все же внушает  страх.
Вот плоды правосудия!

              По сцене проходят несколько посетителей ярмарки

     Лезерхед. Что  прикажете?  Что  вы  желаете  купить?  Что  вам  угодно?
Трещотки, погремушки, барабаны, алебарды, деревянные лошадки, куколки  самые
лучшие, скрипки отличные!

                Входит торговец фруктами, за ним Найтингейл.

     Торговец фруктами. Покупайте груши! Груши! Замечательные груши!
     Треш. Покупайте пряники! Золоченые пряники!
     Найтингейл. Эй! (Поет.)

                          Ярмарка начинается,
                          Ну, запевай, не робея!
                          Всякая тварь насыщается
                          В праздник Варфоломея.
                          Пьянчужки уже шатаются,
                          А шлюхи уже наживаются,
                          На ярмарке так всегда полагается!
                          Покупайте песенки; новые песенки!

                      Выходит из своей лавочки Урсула.

     Урсула. Тьфу! Каково это тратить молодые цветущие  годы  на  то,  чтобы
жарить свиней? Ведь можно же было выбрать профессию попрохладней!  Да  после
моей кухни ад покажется прохладным  погребом,  честное  слово.  Эй,  Мункаф,
олух!
     Мункаф (из лавочки). Я здесь, хозяйка.
     Найтингейл. Ну, как дела, Урсула? А ты все в своем пекле?
     Урсула. Стул мне скорее, паршивый шинкарь, и мое утреннее питье!  Живо!
Бутылку пива, чтобы немножко  прохладить  меня,  мошенник!  Ох,  Найтингейл,
соловушка ты мой! Я вся - пылающее сало. Боюсь, что скоро вся  растоплюсь  и
от меня останется только одно адамово ребро, из которого была сделана  Ева.*
Ей-богу, из меня жир так и капает! Где ни пройду, оставляю следы.
     Найтингейл. Что поделаешь, добрейшая Урсула! А скажи, не  Иезекииль  ли
сегодня утром был здесь?
     Урсула. Иезекииль? Какой такой Иезекииль?
     Найтингейл. Иезекииль Эджуорт, этот самый, по Прозванию  Мошнорез,  ну,
словом, вор-карманник; ты его хорошо  знаешь,  тот  самый,  что  каждый  раз
потчует тебя всякой похабщиной. Я зову его моим секретарем.
     Урсула. Помнится, он обещал зайти сегодня утром.
     Найтингейл. Когда придет, скажи, чтобы подождал: я сейчас вернусь.
     Урсула. Промочи-ка лучше глотку, соловушка!

                          Входит Мункаф со стулом.

Ну-ка,  сэр,  поставь  стул.  Я что тебе приказывала? Чтобы стул был по моим
бокам,  чтобы  можно было ляжки расправить! Ты разве что-нибудь соображаешь?
Хозяйка  об  твой стул обдерет себе весь зад, а тебе и нипочем. Ублюдок! Для
твоих  комариных  бедер  этот стул в самый раз. Ну, что ты стоишь? Забился в
угол  с  огарком  свечи:  будешь искать блох в штанах, пока не подпалишь всю
ярмарку? Ну, наливай, хорек вонючий, наливай!
     Оверду (в сторону). Я знаю эту непристойную женщину и запишу ее  вторым
номером из числа обнаруженных мною беззаконий. Вот уже больше двадцати  лет,
на моей памяти, как ее каждый год привлекают к ярмарочному суду за  разврат,
мошенничество и сводничество.
     Урсула. Наливай еще! Ах ты, ползучая тварь!
     Мункаф. Пожалуйста, не сердитесь, хозяйка! Я постараюсь сделать сиденье
пошире.
     Урсула. Не надо! Я сама сокращусь до его размеров к концу  ярмарки.  Ты
воображаешь, что рассердил меня? Да я, несчастная, чувствую, как источаю  из
себя пот и сало: по двадцати фунтов сала в  день  -  вот  сколько  я  теряю.
Только тем и жива, что хлещу пиво. За ваше здоровье, соловушка! Да еще  курю
табак. Где моя трубка? Опять не набита? Ах ты, черт паршивый!
     Найтингейл. Легче, легче, Урсула, ты обдерешь себе  язык,  если  будешь
так ругаться.
     Урсула. Да как же мне надеяться, что  он  как  следует  исполняет  свое
шинкарское дело, коли он ничего не помнит из того, что ему говоришь?  Зря  я
ему доверяю!

                             Найтингейл уходит.

Ну-ка, сударик, да постарайся же! Набей мне трубку лучшим табаком да прибавь
на  четверть  вот  этой  травки - белокопытника, чтобы его подкрепить. Я так
нажарилась  у  огня,  что  хочу  потешиться  дымком. А за пиво я надбавлю по
двадцати  шиллингов  за  бочку  разливного  и  по пятидесяти на каждую сотню
бутылок.  Я  тебя  учила,  как взбивать его. Когда наливаешь, смотри, чтоб в
кружках  было побольше пены, бездельник, а как откупориваешь бутылку, хлопни
ее по дну да слей первый стакан, и каждый раз пей сам - даже если ты в самом
деле  пьян;  тогда  тебе  легче их обсчитывать и стыдно не будет. Но главная
твоя  уловка,  балда,  должна  заключаться  в  том, чтобы всегда суетиться и
второпях убирать недопитые бутылки и кружки, не слушая никаких возражений, и
быстренько приносить новые, чтобы успокоить потребителей. Ну, дай-ка мне еще
пивца!
     Оверду (в сторону). Вот воплощенное беззаконие, огромное, как ее  туша!
Надо это все записать, все до мельчайших подробностей.

                                   Стук.

     Урсула. Посмотри, сударик, кто там. И помни: моя цена пять шиллингов за
свинью - самое малое; а если супоросная свинья, так на шесть пенсов  больше,
а если покупательница сама на сносях и просит свинины -  надбавь  еще  шесть
пенсов за это самое.
     Оверду. О tempora, о mores! {О времена, о нравы! (Лат.).} За  одно  то,
чтобы раскрыть  это  беззаконие,  стоило  поступиться  и  своим  званием,  и
почтенным положением. Как  здесь  обдирают  несчастных  потребителей!  Но  я
доберусь и до  нее,  и  до  ее  Мункафа  и  выведу  на  чистую  воду  бездну
беззаконий. (Подходит к Урсуле.) Простите, пожалуйста, милейшая. Вы -  самое
жирное, что есть на ярмарке. Вы масляны, как фонарь полицейского, и  сияете,
как его сапоги. Скажите, достаточно ли добротен  ваш  эль  и  достаточно  ли
крепко ваше пиво? Способны ли они развязать язык и  порадовать  душу?  Пусть
ваш прелестный племянник пойдет и принесет.
     Урсула. Это что еще за новый пустомеля?
     Мункаф. Господи! Разве вы его  не  узнали?  Это  ж  Артур  из  Бредли,*
который читает проповеди. Славный учитель, достопочтенный Артур  из  Бредли!
Как  вы  поживаете?  Добро  пожаловать.  Когда   мы   услышим   вас   снова?
Устраивайтесь поудобнее да поговорите о чем-нибудь таком... Я ведь был одним
из ваших почитателей в свое время.
     Оверду. Дай мне выпить, паренек,  с  твоей  тетушкой,  предметом  любви
моей; тогда я стану красноречивее. Но дай мне выпить чего-нибудь получше, не
то у меня во рту будет горько и слова мои обрушатся на ярмарку.
     Урсула. Что же ты не принесешь ему выпить и не предложишь сесть?
     Мункаф. Вам чего - эля или пива, мистер Артур?
     Оверду. Самого лучшего, что у  вас  найдется,  отрок,  самого  лучшего;
того, что пьет твоя хозяюшка и что сам ты потягиваешь по праздникам.
     Урсула. Принеси ему шестипенсовую бутылку эля. Говорят,  что  у  дурака
легкая рука.
     Оверду. Принеси две, дитя мое. (Усаживается в палатке.) Эль  будет  для
Артура, а пиво для Бредли. Да еще эля для твоей тетушки, паренек!

                               Мункаф уходит.

(В сторону.) Результаты моей затеи превосходят мои ожидания. Я открою, таким
образом,  множество  преступлений,  и  все-таки  меня  не узнают. Отлично! Я
ведь именно и хотел казаться чем-то вроде дурачка или сумасшедшего.

                               Входит Нокем.

     Нокем. Ну как, моя  миленькая,  маленькая  Урсула?  Медведица  ты  моя!
Неужто ты еще  жива  со  своим  выводком  свиней  и  хрюкаешь  еще  на  этой
Варфоломеевской ярмарке?
     Урсула. Небось удастся еще и подрыгать ногами после  ярмарки,  услышав,
как ты будешь выть в телеге, когда тебя повезут на "холмик".
     Нокем. На Холборн,* ты хотела  сказать?  Да  за  что  же,  за  что  же,
славненькая моя медведица?
     Урсула. За кражу пустых кошельков и ручных собачек на ярмарке.
     Нокем. Ловко сказано, Урса! Просто ловко сказано!
     Оверду (в сторону). Еще одно беззаконие:  вор-карманник,  а  одет,  как
дворянин - при шпорах и в шляпе с пером! Запомню его приметы!

                       Входит Мункаф с элем и прочим.

     Урсула. Не ты ли, коновал ты этакий, распустил слух, будто я померла на
Тернбул-стрит,* опившись пивом и обожравшись потрохами?
     Нокем. Нет, чем-то получше, Урса; я говорил: коровьим выменем.
     Урсула. Ну, придет час, я еще с тобой расквитаюсь.
     Нокем. А как же ты это сделаешь? Отравишь  меня,  положив  мне  в  пиво
ящерицу? Или, может, подсунешь мне паука в трубку с  табаком?  А?  Брось!  Я
тебя не боюсь: толстяки злыми не бывают! Я даже  от  твоего  тощего  Мункафа
улизну. Давай-ка выпьем, добрейшая Урса, чтоб разогнать все заботы.

                               Урсула уходит.

     Оверду. Послушай-ка, паренек. Вот тебе на эль,  а  сдачу  возьми  себе.
Скажи, как честный шинкарь: кто этот хвастливый молодчик  -  рыцарь  большой
дороги? А?
     Мункаф. Что вы разумеете, мистер Артур?
     Оверду. Я разумею, что он носит на большом пальце  роговой  щиток,  как
все ему подобные добытчики, любители легкой наживы и  чужих  кошельков,  вот
что я разумею, паренек.
     Мункаф. Господи боже, сэр!  Да  ничего  подобного!  Это  мистер  Деньел
Джордан Нокем, лесничий в Терн-буле; он торгует лошадьми.
     Оверду.  Однако   твоя   милейшая   хозяйка   все-таки   называла   его
вором-карманником.
     Мункаф. Это не удивительно, сэр. Она вам наговорит чего хотите за  один
час, только уши развесьте. Для нее  это  просто  развлечение.  Мало  ли  что
втемяшится в ее сальную башку? Она от этого только жиреет.
     Оверду (в сторону). Вот! Я мог обмануться и оказался бы в дураках, если
бы не проявил предусмотрительности.

                        Входит Урсула, пыхтя и сопя.

     Нокем. Ах ты, бедная Урса! Трудное времечко для тебя!
     Урсула. Чтоб тебе повеситься, продажная тварь!
     Нокем. Ну, полно, Урса! Что это на тебя  хандра  напала?  Или  ветры  в
животе?
     Урсула. Ветры в животе! Экое сказал! Брось зубы скалить и хорохориться,
Джордан. Давно ли  тебя  пороли?  Будь  ты  хоть  самым  первым  крикуном  и
пустомелей и дерись из-за каждого урыльника, - меня ты не запугаешь ни своим
задранным носом, ни клыками. Ладно! Хватит! Кто не сыт, тот  сердит.  Иди-ка
закуси свиной головой: это заткнет тебе рот и набьет живот.
     Нокем. Ну до чего же ты полоумная,  моя  Урса!  Ей-богу,  мне  совестно
дразнить тебя в такие горячие дни и в такую жаркую погоду. Боюсь, как бы  ты
не  растопилась:  тогда  ведь  ярмарка  лишится  одного  из  своих  столпов.
Садись-ка, пожалуйста, в кресло и успокойся; выпьем еще по бутылочке  эля  и
выкурим по трубочке табаку: это прогонит  хандру  и  ветры  в  желудке!  Эх,
девка! Дать бы тебе слабительного, чтоб тебя пронесло  как  следует,  может,
тогда и брюхо твое поубавится.

                              Входит Эджуорт.

Смотри-ка,  вот  и  наш Иезекииль Эджуорт! Славный парень, не хуже других! И
деньги  у  него  всегда  водятся,  и  всегда  он под парами, и платит за все
охотно.
     Эджуорт. Да, да, это правда. Охотно плачу, мистер  Нокем.  Принесите-ка
мне табачку и пива!

        Мункаф уходит. Разные посетители ярмарки проходят по сцене.

     Лезерхед. Что  желаете,  джентльмены?  Послушайте-ка,  девушка!  Купите
лошадку для вашего мальчугана, чудесная лошадка: съедает корму в  неделю  на
полгроша.

          Входит Найтингейл; с ним мозольный оператор и крысолов.

     Мозольный оператор. У кого мозоли! У кого мозоли!
     Крысолов. Купите мышеловку! Мышеловку или машинку для ловли блох!
     Треш. Пряники! Пряники! Покупайте пряники!
     Найтингейл. Покупайте песенки! Новые песенки!

                   Эй, подходите, денежки доставайте,
                   Что вам приглянулось, то и покупайте.
                   Товар на все вкусы: не отойдешь от столика.
                   Вот это - песенка про хорька и кролика,
                   Вот средство от болезни, что от шлюхи получили,
                   А вот еще песенка о черте и простофиле.
                   Отличные подвязки; подтяжек больше дюжины;
                   Красивые платочки, все разутюжены:
                   Дешевые гостинцы в полтора аршина;
                   А вот еще, глядите-ка, забавные картины.

Ну? Что же вы покупаете?

                   Вот ведьма мельницу разрушает с разгона,
                   А вот святой Георг, поражающий дракона.

                   Возвращается Мункаф с пивом и табаком.

     Эджуорт. Мистер Найтингейл! Идите-ка сюда!  Оставьте  на  минутку  вашу
торговлю.
     Найтингейл. О мой секретарь! Что скажет мой секретарь?

                           Они отходят в сторону.

     Оверду. Слуга бутылок и стаканов! Кто  это?  Кто  это?  (Показывает  на
Эджуорта.)
     Мункаф. Молодой столичный джентльмен,  мистер  Артур;  постоянно  водит
компанию с гуляками и крикунами и тратит много денег. Но у него  в  кошельке
всегда деньги водятся; он платит за всех, а они его знай похваливают.  Ясное
дело: им всем от этого выгода. Они все зовут его своим  секретарем,  но  это
пустые слова: он ни у кого не служит. А  песеннику  Найтингейлу  он  большой
приятель - их водой не разольешь.
     Оверду. Как жаль, что такой воспитанный молодой человек водится с такой
разнузданной компанией. Вот живой пример того, каким ядом заражена  молодежь
нашего времени. А на вид он из писцов  -  это  заметно  по  его  повадкам  -
вероятно, работает быстро.
     Мункаф. О, работает-то он очень быстро, сэр! (Уходит.)
     Эджуорт (шепотом Найтингейлу и  Урсуле).  Все  кошельки  и  всю  добычу
сегодняшнего дня, как мы уговорились, я буду переправлять  сюда,  к  Урсуле.
Ночью мы соберемся здесь, в ее берлоге, и учиним раздел. Смотри, Найтингейл,
выбирай хорошее место, когда поешь.
     Урсула. Да, да, где побольше давки. И почаще переходи с места на место.
     Эджуорт. А когда поешь, смотри  по  сторонам  ястребиным  глазом.  Умей
точно определить, где у кого кошелек, - главное, с какой стороны, - и  делай
мне знак: либо носом поведи, либо голову склони в ту сторону, в лад песенке.
     Урсула. Ну, хватит разговоров об этом. Дружба наша, господа, не сегодня
началась. Выпейте-ка да закусите за наш союз и за  успех  нашего  дела  -  и
пошли. Ярмарка наполняется, народ прибывает, а у меня еще ни одна свинья  не
зажарена.
     Нокем. Здорово сказано! Нальем по кружке и закурим, чтобы вся  мельница
заработала на славу!
     Эджуорт. Ну, а как насчет юбочек, Урсула? Для поднятия настроения, а?
     Урсула. Ишь ты! Всегда тебя позывает на  разврат!  Будь  спокоен,  если
сводник Уит сдержит свое слово, тебе достанется самая хорошенькая  из  всех,
какие только будут на ярмарке.

                               Входит Мункаф.

Ну, как поживают свиньи, Мункаф?
     Мункаф. Отлично, хозяйка: у одной уже вытек глаз. А вот мистер Артур из
Бредли, как я посмотрю, что-то загрустил; никто с ним не  разговаривает.  Не
хотите ли табачку, мистер Артур?
     Оверду. Нет, паренек, предоставь меня моим размышлениям.
     Мункаф. Он готовится к проповеди.
     Оверду (в сторону). Если только я смогу ценой труда всего дня  и  силой
всей моей хитрости спасти  этого  юношу  из  рук  развратных  людей  и  этой
непотребной женщины, я скажу себе вечером, подобно любезному  моему  Овидию:
"Jamque opus exegi, quod nec Jovis ira, nec ignis". {Я  уже  сотворил  дело,
которо