ризналась
-Лилька.- А он гонится в сапожищах...
     - Ты нарочно по грядам побежала?
     - Он тебя схватить хотел...
     Тоник стал вытаскивать из палисадника спрятанный там самокат.Он
дергал  его за руль,  хотя самокат ни за что и не зацепился.  Лилька
стояла рядом.  Она.  наверно,  тоже не знала,  что сказать, и потому
спросила:
     - Ты зачем сюда подкову приколотил?
     - Так,- сказал Тоник.- Приколотил...
     Вдруг он уперся в рулевую доску и одним рывком отодрал подкову.
     - Хочешь, отдам?.. Ну, подарю.
     - Хочу,- кивнула  Лилька.- А зачем?
     - Ну, так,- тихо сказал он.- Просто так. Она приносит счастье.
     -  Правда?
     - Это  сказка,-  вздохнул  он.- Но зато можно вот что делать...
Иди. на дорогу, дальше, еще дальше! Лови ее, не потеряй! Смотри!
     Тоник пустил  подкову  по мостовой,  и она со звоном полетела к
Лильке. Брызнули золотые искры.
     На следующее  утро  Тоник проснулся рано.  Он встал,  осторожно
выдвинул ящик комода,  вытащил из него  все  свои  штаны:  старые  и
новые,  длинные и короткие.  Во всех штанах он вывернул карманы. Так
удалось собрать семь копеек.  После этого Тоник слазил под  кухонный
стол.  Там  еще  с  прошлого  месяца  лежала  трехкопеечная  монета.
Набрался,  целый гривенник.  Да еще  один  гривенник  у  Тоника  был
раньше.
     В семь часов Тоник прибежал в кинотеатр  "Северный",  где  шла;
"Судьба барабанщика". Он купил два билета на первый сеанс.
     До начала оставалось чуть больше часа.  Тоник вернулся  в  свой
переулок. Было очень хорошее утро. С реки тянул прохладный ветер. Он
приносил с берега маленькие "парашюты" одуванчиков и  запах  сырого.
дерева.  Солнце стояло уже высоко.  Просмоленные лодки, что лежали у
заборов, грели под его лучами свои горбатые спины.
     Тоник спешил  к зеленой калитке.  Правда,  спешил он,  пока был
далеко,  а  когда  подошел  совсем  близко,   перестал   торопиться.
Остановился.  Зачем-то  вытащил  из кармана билеты и осмотрел с двух
сторон.  Сердце у него колотилось отчаянно. Оно вполне могло пробить
грудную клетку, выскочить наружу и взорваться, как граната.
     Но сердце не взорвалось.  Оно стало колотиться  тише,  и  Тоник
вошел  во  двор.  На  этот раз Бомба не залаял.  Он лениво поднялся,
помахал шваброй и снова лег, положив на лапы грустную морду.
     Тоник встал  на  завалинку.  Приподнялся на носках.  Стукнул по
стеклу три раза. Стукнул и отбежал на всякий случай к калитке. Бомба
опять помахал шваброй.
     Прошла минута,  а может  быть,  пять  минут  прошло.  Никто  не
показывался.  Тоник  снова  залез  на завалинку,  снова дотянулся до
окна.
     - Тебе  кого,  молодой  человек?  - услышал он.  Лысый дядька с
большим  животом  ив  голубых  подтяжках  стоял   на   крыльце.   Он
потягивался и, лениво щурясь, смотрел на Тоника.
     - Здравствуйте,- пробормотал Тоник,  слетев с  завалинки.-  Мне
Лильку... то есть Лилю.
     Человек в  голубых  подтяжках  поднял  руки  на  уровень  плеч,
несколько раз согнул их и наконец ответил:
     - Уехала Лилька. Ночью за ней мамаша приезжала.
     - Ага,- сказал Тоник.- Ладно... До свиданья...
     За калиткой он сунул руки в карманы и побрел  к  кинотеатру.  В
кармане лежали два билета.  Один можно было отдать Тимке или Петьке.
Но Тонику никому не хотелось отдавать этот билет.
     Он шел,  опустив голову, и смотрел, как пляшут на тротуаре тени
тополиных  листьев.  Что-то  сверкнуло  у   края   тротуара.   Тоник
остановился. Он увидел подкову. Ту самую. Он узнал ее.
     Тоник присел на корточки,  положил холодную подкову на  ладонь.
Но ведь она была простым куском железа и ничего не могла рассказать.
     Тоник встал.  Он пошел дальше,  держа подкову,  как  оторванную
ручку чемодана. Он уже не смотрел на тени тополиных листьев.
     У штакетника  на   углу   Пушкинской   и   Старой   Пристанской
возвышалась  куча  металлолома.  Этот  лом еще три дня назад собрали
мальчишки с окрестных улиц, но завод до сих пор не прислал машину.
     Тоник вышел на середину мостовой, прищурился и метнул подкову в
кучу металлолома.
     Подкова звякнула  о  дырявый  таз  и  затерялась среди железной
рухляди,  но Тоник все еще смотрел в ту сторону.  Из-под таза торчал
угол желтой таблички.
     Тоник подбежал и выдернул ее.  Это был номер ТК 11-25.  Значит,
кто-то  оторвал  его  от  самоката,  чтобы прибавить лишние граммы к
своей "добыче". А может быть, номер отлетел сам, и его нашли...
     Тоник равнодушно  сунул  железную  табличку под мышку и зашагал
дальше.
     Случилось так, что подкова и вправду помогла отыскать ему номер.
     Но счастливым себя Тоник не чувствовал.



                                КРЫЛЬЯ


     На маленьком   досаафовском   аэродроме  мальчишку  знали  все:
планеристы, инструкторы шоферы и хромой сторож дядя Костя.
     Первый раз  его увидели весной,  когда начались пробные полеты.
Мальчик стоял  недалеко  от  мотолебедки  и  смотрел,  как  длинными
крыльями рассекают воздух зеленые "Приморцы".  С тех пор он приходил
почти каждый день.  Сначала его прогоняли:  просто так, по привычке,
как  гоняют  любопытных мальчишек,  чтобы не мешали серьезному делу.
Потом к нему привыкли.
     Он помогал    курсантам    подтаскивать   к   старту   планеры,
пристегивать  парашюты,  расстилать  и  свертывать  белые  полотнища
посадочных знаков.
     Вечером вместе со всеми мальчик сидел у костра.  Над аэродромом
висело,   опрокинувшись,  темно-серое,  с  синим  отливом  небо.  На
северо-западе приподнимала сумерки желтая закатная полоса. Крикливые
поезда   проносились  за  темной  рощей,  и  от  их  железного  гула
вздрагивали одинокие звезды.  Курсанты пекли картошку, накопанную на
соседнем  огороде,  инструктор  Григорий Юрьевич рассказывал о своей
службе в полярной авиации.
     А мальчик  ни  о  чем не говорил.  Он только слушал и постоянно
думал об одном и том же.
     Долгое время  мальчик  на решался попросить,  чтобы его взяли в
полет.  Когда он,  наконец,  сказал о своем желании,  ему,  конечно,
отказали.  В  этот  день  он больше ни о чем не просил.  Назавтра он
сказал Олегу - одному из наиболее опытных планеристов:
     - Даже собаку катаете, а меня нельзя?
     Он имел в виду Мирзу,  маленького шпица, на счету которого было
не меньше десятка полетов.
     - За собаку отвечать не придется, - ответил Олег.
     Через неделю,  сломленный  ежедневными  просьбами,  Олег сказал
Григорию Юрьевичу, что хочет прокатить мальчишку. Тот разрешил.
     На следующее утро мальчик пришел на аэродром так рано, что даже
дядя Костя еще спал. Только через три часа появились планеристы. Еще
через  полчаса  пришел  моторист  лебедки.  Потом  вывели  из ангара
недавно полученный планер.  Каждый был занят своим делом и никто  не
замечал,  как вздрагивал голос мальчишки, когда он старался подавить
волнение.
     - Сначала я полечу один,  - сказал Олег,  надевая парашют.  - А
тебя возьму во второй раз.
     На другом конце аэродрома загудела лебедка,  трос натянулся,  и
планер взмыл по крутой траектории.
     И вдруг   кто-то   очень  спокойно,  как  показалось  мальчику,
произнес:
     - Не может отцепиться.
     Планер был уже над самой лебедкой,  но трос все  еще  удерживал
его.  Мальчик представил, как в кабине Олег судорожно дергает черный
рычажок,  чтобы  освободиться  от  троса.  На  другом   конце   поля
заметалась фигурка машиниста.  Он хотел обрубить трос и не мог найти
топор.  Планер вошел в крутое  пике,  затем  у  самой  земли  сделал
штопорный  виток  и  как-то  наискось  врезался в огородные гряды за
аэродромом.
     Мальчик стоял  с  побелевшим лицом,  стоял неподвижно и слышал,
как отовсюду наваливается тишина,  плотная,  словно ватное одеяло. И
только когда, взревев, промчались мимо него мотоциклы с инструктором
и курсантами,  он очнулся и побежал.  Впервые мальчик  почувствовал,
какой  все-таки  огромный  этот  маленький аэродром.  Когда мальчик,
задыхаясь, подбежал к упавшему планеру, Олега уже увезли в больницу.
     На следующий день мальчик не пришел на аэродром.
     Он появился через четыре дня и сказал планеристам:
     - Я в больнице был.  У Олега ребра сломаны и рука. И сотрясение
мозга было. А сейчас ничего...
     - Ничего?  -  усмехнулся  Григорий Юрьевич,  который тоже был в
больнице.
     Мальчик потупился. Потом тронул инструктора за рукав.
     - Олег долго  пролежит,  -  тихо  сказал  он.  -  Можно  мне  с
кем-нибудь полететь? Можно, а?
     Григорий Юрьевич долго смотрел  на  мальчика,  слегка  наморщив
лоб. Потом он сказал:
     - Ты  здесь крутишься столько времени... Как хоть тебя зовут?
     - Антон, - хмуро сказал мальчик.
     - Смотри-ка ты... Совсем крылатое имя.
     - Почему?
     Он тут же понял почему:  на краю  аэродрома  стрекотал  мотором
другой "Антон" - маленький АН-2.
     Григорий Юрьевич  взглянул на часы.
     - Иди  к  Мише  Крылову,-  сказал  он.- Пусть он даст тебе свой
парашют.


                       ЗВЕЗДЫ ПАХНУТ  ПОЛЫНЬЮ

     Два месяца  на  краю  стадиона  рабочие  монтировали парашютную
вышку.  К августу она была готова.  Пятьдесят метров высоты.  Тонкое
железное кружево.
     Каждый день мальчишки приходили на стадион  и  ложились  вокруг
вышки на подсыхающую траву.  Горы белых облаков медленно двигались к
востоку, и казалось, что вышка падает им навстречу.
     Мальчишки лежали,  грызли  травинки  и  смотрели  на  тех,  кто
прыгал.
     Прыгали по-разному.   Одни   шагали,   не  раздумывая,  с  края
площадки, другие чуть-чуть задерживались, словно про себя считали до
трех.   А   некоторые   по   нескольку   минут   стояли  под  белым,
просвечивающим на солнце куполом и переступали с ноги на ногу. Ветер
полоскал  шелковый провисший парашют.  Человек на площадке вздыхал и
смотрел вниз. Внизу лежали зловредные мальчишки. Они орали:
     -  Эй, ты там! Приклеился?!
     Один раз случилось,  что какой-то  молодой  дядька  с  длинными
волосами  и  в  голубом пиджаке так и не решился прыгнуть.  Он задом
наперед спускался по дрожащим железным ступенькам и говорил:
     - У меня сердце...
     Мальчишки выли.  Инструктор ДОСААФ вернул длинноволосому деньги
за билет:
     - Пожалуйста... Раз у вас сердце...
     Инструкторами были Женька Мухин, знакомый ребятам еще по водной
станции,  и пожилой хмурый Владимир Андреевич.  За густую  седину  в
коротком сердитом ежике прически мальчишки звали его Дедом.
     Мухин внизу  продавал   билеты   и   объяснял   новичкам,   как
подниматься  на  вышку  и  что делать перед прыжком.  Дед-на верхней
площадке-опутывал   человека   брезентовыми   лямками,   пристегивал
карабинами парашют и рассказывал, как правильно приземляться.
     Но иногда Дед  надолго  уходил.  Тогда  Женька  ждал,  пока  из
желающих  прыгнуть  наберется  команда в пять человек.  Потом вел их
наверх и по одному сплавлял на землю. Сам прыгал последним.
     А если  никого  из  любителей парашюта не было,  Мухин открывал
задачник  по  физике,  просил  у  мальчишек  огрызок  карандаша   и,
чертыхаясь, погружался в составление тепловых балансов. Он готовился
не то в техникум,  не то в училище.  Тимка говорил:  в  авиационное.
Когда спросили Женьку, он сказал:
     - В школу поварского искусства.
     Махнули  рукой. Не поймешь, когда он серьезно, а когда так...
     Однажды, когда не было Деда,  Тимке  удалось  каким-то  образом
упросить Мухина, и тот разрешил прыгнуть.
     После прыжка Тимка лежал  в траве кверху пузом и небрежно объ-
яснял:
     - Когда приземляешься,  надо ноги поджать и  подтянуть  стропы.
Иначе  на  спину  опрокинет.  Ясно?  А так все это ерунда.  Главное,
поджать ноги, чтоб спиной не хряпнуться...
     Он, наверное,  сто  раз  повторил,  что  надо  поджать  ноги  и
подтянуться на стропах. Тоник сказал:
     - Слышали  уж...
     - Ну и еще послушай.  Небось  не  треснешь,-  буркнул  Тимка  и
обиженно повернулся на живот.
     Солнце грело  плечи  сквозь  рубашки.  Сонно  шелестела  трава.
Желающих прыгнуть с вышки пока больше не было.  Делалось скучно.  И,
наверное, просто  так,  чтобы  разогнать  молчание,  Генка   Звягин,
который лежал рядом, лениво сказал:
     - А  самому завидно...
     - Кому? - не понял Тоник.
     - Тебе,-зевнул Генка.
     - Чего завидно? - Тоник сел.
     - Что Тимоха прыгнул.
     - Ха...- сказал Тоник.
     Не поворачиваясь, Тимка проворчал:
     - Если "ха", прыгнул бы сам.
     - Ну и прыгнул бы...
     - Прыгни!  -  оживился  Генка.  Он  приподнялся на локтях.  Его
серые,  широко  посаженные  глаза  смотрели  на  Тоника  с  ядовитым
прищуром.- Спорим, не прыгнешь!
     - Мухин же не пустит.
     - А ты спрашивал?
     - Все спрашивали. Никого же не пустил.
     - А Тимку?
     - Сравнил! Он же вон какая оглобля.
     - Сам оглобля,- сказал Тимка и зевнул.
     Подползли на животах (подниматься-то неохота) маленький  Петька
Сорокин и еще один Петька, из Тимкиного класса.
     - Айда, спросим Женьку,- наседал Генка.- Боишься?
     Петькам захотелось знать, кто чего боится.
     - Антошка  прыгнуть  обещал,  а  теперь  трясется.  Спорим,  не
прыгнешь?
     - На  что спорим?-спросил Тоник и встал.
     - Хоть на что... На твой фонарь и на мой ножик.
     Генка знал вещам цену:  у старого,  никудышного на вид фонарика
был большой зеркальный отражатель. Свет вырывался как из прожектора.
Луч бил метров на сто.
     Но и ножик был хороший, охотничий. Рукоятка его кончалась двумя
бронзовыми перекладинками с зацепами,  чтобы вытаскивать из ружейных
стволов  застрявшие гильзы.  Из-за этих перекладин,  когда открывали
главное лезвие, нож делался похожим на кинжал.
     Мальчишки уже  обступили  Тоника  и Генку.  Ждали.  Тоник молча
раздвинул их плечом и пошел к Женьке.
     Мухин сидел  в  дверях  фанерной  будки,  построенной  рядом  с
вышкой. Он читал. Он не взглянул на Тоника.
     - Жень,- сказал Тоник.
     - Ну?
     - Прыгнуть бы, Жень, а?- сказал Тоник громко, чтобы слышали.
     - Не  плохо бы.
     - Можно?
     Тоник этого совсем не  ждал.  Сейчас?  Так  сразу?  Серебристые
сплетения тонкого металла уходили высоко в синюю пустоту.  Казалось,
вышка тихо звенит от несильного и высокого ветра. Там, наверху, этот
звон становится, наверное, тревожным и напряженным...
     - Можно? Да?- уже тихо проговорил Тоник.
     - Нельзя,  - сказал Мухин,  не отрываясь от книги.  Его смуглое
горбоносое лицо было невозмутимым.
     - Ну,  Женя,-  помолчав,  начал Тоник.- Ведь никто же не видит.
Никого же нет. Ну, Тимка же прыгал.
     - Он тяжелый, - сказал Мухин, перелистывая страницу.
     И далась ему эта книга!  Хоть бы интересная  была,  а  то  одни
цифры  да  значки  какие-то.  Уж захлопнул бы ее скорее и прогнал бы
всех от вышки!
     Генка, Тимка и оба Петьки молча ждали.
     - Жень,- сказал Тоник.
     Женька  пятерней поправил нависшую  на лоб курчавую шевелюру
и наконец отложил  книгу.
     - Вы отвяжетесь, черт возьми?!
     Мальчишки не  двинулись.  Тоник  царапал  каблуком  вытоптанную
траву.
     - Сколько в тебе весу?
     - Сорок почти,- соврал Тоник.
     Мухин раздраженно усмехнулся:
     - Почти...  У парашюта противовес как раз сорок кило. Повиснешь
над всем городом и будешь болтаться,  как клоун на елке. Не понятно,
да?
     - Понятно,- вздохнул Тоник.- А если я  карманы  камнями  набью?
Или дроби насыплю? А? Она тяжелая...
     Женька молча и почти серьезно  оглядел  щуплого  Тоника.  Потом
поднял книгу и, уже глядя в нее, объяснил:
     - Загрузишь карманы - штаны вниз и улетят. А сам повиснешь.
     Это было уже издевательство. Тоник повернулся к ребятам и пожал
плечами.  Мальчишки  его  поняли.  И  Тимка,  почти   забыв   обиду,
проворчал:
     - Айда отсюда...
     Там, где  Тоник  лежал  раньше,  место было уже занято:  пришли
какие-то малыши и восторженно галдели, задрав головы.
     Тоник молча прошел дальше, к забору, и лег там среди шелестящих
высохших стеблей. Он как-то сразу устал после разговора с Мухиным.
     У левой   щеки   его   начиналась   полянка,  заросшая  луговой
овсяницей.  Там  среди  спелой  желтизны  рассыпался  сухой  стрекот
кузнечиков. Справа нависали покрытые седоватой пыльцой кусты полыни.
     Полынь пахла заречной степью и  теплом  позднего  лета.  Тонику
нравилось, как она пахнет. Иногда он растирал в пальцах ее листья, и
потом  ладони  долго  сохраняли  горьковатый  и  какой-то  печальный
запах...
     Зашуршали шаги,  и Тоник увидел над собой Генку Звягина.  Генка
держал на ладони свой ножик.
     - Бери...
     - Зачем?
     Глядя  в сторону, Генка небрежно сказал:
     - Выспорил,  ну и  бери.
     - Я же не прыгал,- сказал Тоник.- Ты в уме?
     - В уме. Все равно ты бы прыгнул, если бы Мухин пустил...
     - Если  бы да кабы... Ну тебя... - Тоник отвернулся.
     - Слушай,-  тихо  сказал  Генка.  Наклонился,  сгреб  Тоника за
рубашку и заставил сесть.- По-твоему, у меня совести нет? Если я нож
проспорил, буду его зажимать?
     - Ну-ка отцепись.- Тоник встал.- Я к тебе  не  лезу.  И  ты  не
лезь.
     Генка стоял напротив.  Тонкий,  жилистый,  будто сплетенный  из
коричневых веревок. И каждая жилка была в нем натянута. Генка считал
себя справедливым человеком и не терпел,  когда ему мешали  проявить
свою справедливость. Он сжал губы, и широкие скулы с редкими-редкими
веснушками стали бледными и острыми.
     - Значит, не прыгнул бы? Сам признаешься?- тихо спросил Генка.
     - Я?!- Тоник  оттопырил губу.
     - Ну и не брыкайся.
     Генка быстро сунул ему ножик  в  карман  рубашки  и  зашагал  в
сторону калитки.  Прямой, быстрый, легкий. Уверенный, что сделал все
как надо...
     Беспокойные мысли    чаще   всего   приходят   вечером,   когда
вспоминаются радости и обиды отшумевшего длинного дня.
     Сначала появляется  просто  мысль,  такая  же,  как другие,  не
печальная, не радостная-воспоминание о чем-то. Но вот она застревает
в голове,  не укладывается как надо, царапает острыми краями. Словно
та железная штука в кармане,  которую Тоник сегодня нашел на дороге.
Недовольно крутятся с боку на бок другие мысли, ворча на беспокойную
соседку.  Потом вскакивают и вступают в перепалку.  Но  беспокойство
трудно победить.  Оно растет,  прогоняет сон,  который подкрадывался
раньше времени...
     Генкин охотничий ножик оттягивал карман рубашки.  Маленький,  а
до чего тяжелый... Тоник со стуком выложил его на подоконник. Сел на
стул  и стал смотреть в окно.  Ведь можно сидеть совсем не двигаясь,
даже когда мысли не дают покоя.
     Желтый светофор-мигалка  через  каждые  две  секунды  бросал  в
сумерки пучки тревожного света.  И кто придумал повесить светофор на
этом перекрестке? Машины проезжают здесь раз в год!
     Вспышки словно  толкают  мысли  Тоника:  "Прыгнул  бы?  Или  не
прыгнул?.. Прыгнул - не прыгнул... Прыгнул - не прыгнул..." Кажется,
что кто-то обрывает у громадной желтой ромашки крылья-лепестки...
     А  прыгнул  бы?!
     Все мальчишки поверили,  когда он уговаривал Мухина.  А если бы
Мухин  разрешил?  Тоник передергивает плечами.  Вспоминается высота.
Парашют с земли кажется маленьким,  как детская панамка...  Тоник не
боится,  что  парашют  оборвется.  Ерунда!  Парашюты  на  вышках  не
обрываются. Но страшно думать о прыжке.
     О первой секунде!
     О том коротком времени,  когда еще не натянулись стропы.  Когда
человек падает в пустоте.
     Это жутко - падать в пустоте.
     Все чаще и чаще, почти каждую ночь, Тонику снится одно и то же:
он падает.  Летит вниз,  летит без конца! Хочется крикнуть, но грудь
перехвачена чем-то крепким, как железный обруч.
     Мама  сказала однажды:
     - Это ты  растешь...
     Лучше бы уж не рос.  Маленькому легче. Маленький может сказать:
"Боюсь".
     А если тебе одиннадцать?..
     Свет лампы  искрился  на  зеленой ручке ножика.  "Отдам,- решил
Тоник.  - Завтра отдам Генке.  Подумаешь,  лезет