- и крышка!" Вот и сейчас он пришел злющий,
потому что не получалась такая задача.
     Писали тогда   деревянными   ручками-вставочками  со  стальными
перьями (сейчас их можно увидеть,  пожалуй,  только на  почтах  и  в
сберкассах).  Перья  макали  в чернильницы-непроливашки или аптечные
пузырьки,  где разводили купленный на толкучке чернильный порошок. У
Лешки  был пузырек.  Лешка заполнял его по самое горлышко,  чтобы не
возиться лишний раз.  Когда он злился на задачку, то забывал про все
и  опускал  ручку в чернила "по самый корешок".  Пальцы поэтому были
перемазаны.  А  что  делает  четвероклассник,  если  не   получается
задачка?  Бросает  ручку  и  скребет перемазанными пальцами затылок.
Оттого и пятно.  Чем  оно  больше,  тем,  значит,  сложнее  попалась
задача.
     Сейчас пятно на Лешкином  темени  было  размером  с  тюбетейку.
Лешка сказал свистящим от злости голосом:
     - Не можешь,  балда, позвать по-человечески? Обязательно стенку
ломать? Тут и так ни фига не решается, а он...
     Я скромно переждал  эту  вспышку  негодования  и  примирительно
произнес:
     - Ладно,  Лешка. Завтра спишешь задачку у Эльки Матюхиной. (Это
была  Лешкина соседка по парте).  А я вот...  - Здесь я засмущался и
потупил глаза. Потом сипловато выговорил: - Я тут книжку написал...
     Надо было  видеть  Лешкино лицо.  Он посмотрел на меня сперва с
изумлением,  а потом как на курицу, которая грозится облететь вокруг
света.
     - Ты?.. - сказал он.
     Однако отступать  мне  было  некуда.  Я вздохнул и протянул ему
газетную тетрадку.
     Лешка усмехнулся так, что у меня под майкой разбежались колючие
шарики. Но тетрадку он взял. Прислонился к дверному косяку, отставил
правую  ногу  в необъятном своем валенке,  помусолил палец,  откинул
обложку и зашевелил губами.
     У меня выключилось дыхание...
     Однако, чем  дальше Лешка читал,  тем серьезнее делалось у него
лицо. Он уже не слюнявил палец и страницы перелистывал аккуратно.
     Так, не  отходя  от  косяка,  он  проглотил  мой  роман "Остров
Привидения". А проглотив, сделался опять насмешливым и недоверчивым:
     - Ну и что? Ты это где-то списал.
     Я очень обиделся, но обиду скрыл. Только сказал, что никогда не
имел привычки что-нибудь списывать. Это   н е к о т о р ы е    то  и
дело списывают у соседки по парте задачки и упражнения...  И,  кроме
того,  где я мог это списать?  Может быть,  Лешка читал раньше книгу
про остров с Привидением? Или хотя бы слышал про такую?
     Лешка поскреб чернильную макушку и вынужден был  признать,  что
не читал и не слышал.
     - Ну  ладно,  не  заводись  на  простокваше,  -  снисходительно
произнес он.  - Если сам, то ничего... Давай, я завтра к нам в класс
унесу. Почитаем, а потом скажу, понравилась нашим или нет...
     Я заволновался.  Я  просто  заметался  в душе.  Конечно,  какой
писатель не мечтает,  чтобы читателей  было  как  можно  больше?  Но
страшно  же:  одно дело - знакомый (хотя и вредный) Лешка,  другое -
сорок почти незнакомых людей...
     - Ну...  ладно,  - решился я.  - Только вы не очень... Если там
какие недостатки,  не ругайте изо всех сил. Все же это у меня первая
книжка.
     - Ничего, - отозвался Лешка. - Там свои люди, не вздрагивай...


     Но я  "вздрагивал".  И  в  этот вечер,  и потом еще целый день.
Лешка учился во вторую смену,  и я с трепетом ждал,  когда он явится
из школы.
     Явился он, конечно, поздно. Встал на пороге, вынул из облезлого
портфеля  мою  газетную тетрадь - порядком измочаленную - и протянул
ее таким жестом,  каким во времена Кутузова и Наполеона  протягивали
маршалам пакеты с важными донесениями.
     - Забирай,  - сказал он. - Мы читали вслух. Даже Анна Яковлевна
подходила  и  слушала.  Все говорят,  что ты пишешь,  как Жюль Берн.
Валяй дальше!
     Надо ли говорить, как я возликовал!
     Вдохновленный массовым признанием,  я склепал новую тетрадку  и
сел писать свой второй роман.
     Однако дело двигалось  хуже.  Помню,  что  я  пытался  сочинить
историю  про  старого  капитана,  который  попал в плен к индейцам и
подружился с мальчишкой-сыном индейского вождя (здесь было что-то от
"Кавказского  пленника" Льва Толстого,  которого мы как раз читали в
классе).  У меня не  получалось  описание  американского  берега,  к
которому капитан приплыл на своем корабле.  Я мучился. Тетрадка была
исчеркана,  я сделал другую,  но это не помогло. Самое скверное, что
целыми  днями я думал только о своей новой книжке.  Ни о чем другом!
Это,  конечно,  сказалось на отметках.  В табеле запахло двойкой  по
арифметике,  а  домакрупным  скандалом.  Тогда я впервые понял,  что
писательская работа - совсем не мед.


     Спасла меня весна. Началась она неожиданно, резко, будто кто-то
щелчком выключателя повысил в солнце  накал.  И  однажды,  прыгая  в
своих валенках по кирпичикам, брошенным в лужи, я понял, что не хочу
писать книги,  а хочу,  как все нормальные люди, кидаться комками из
тающего снега,  носиться по двору и делать из сосновой коры парусные
кораблики.
     Со всеми этими делами,  однако,  произошла задержка. Валенки не
годились для весенней погоды,  а ботинок еще не было. Маме со дня на
день  обещали  на  работе  выдать  их  по  какому-то  ордеру,  но не
выдавали:  то ордер не подписан,  то кладовщик уехал, то нет нужного
размера, И поэтому я сидел дома.
     То, что не надо ходить в школу, я пережил без особой горечи. Но
под нашими окнами растекалась прекрасная мартовская лужацелый океан.
И  по  этому  океану  ходили  эскадры  с бумажными парусами.  Лешка,
очевидно,  был адмиралом.  Он командовал,  когда устраивали гонки  и
морские  сражения.  А  я сидел на подоконнике и с тоскливой завистью
смотрел на это парусное празднество.
     Наконец я не выдержал.  Забарабанил по стеклу,  обратил на себя
внимание адмирала Шалимова и умоляющими знаками  просигналил,  чтобы
он принес мне кусок сосновой коры. После чтения моего "романа" Лешка
относился ко мне с некоторым уважением.  Он снизошел к моей просьбе.
И  через  несколько  минут  я кухонным ножом (тем же,  которым чинил
карандаши для "Острова Привидения")  обрабатывал  мягкую  коричневую
кору, стараясь заострить нос будущего брига "Робинзон".
     Потом я  вколотил  в  корабельный  остов  две  лучинки-мачты  и
воткнул в корму руль из толстого бритвенного лезвия "Стандарт".
     В этот момент пришла на обеденный перерыв мама. Ботинок она так
и не получила,  но купила на толкучке резиновые сапоги. Почти новые,
только с двумя аккуратными заплатками. Они пришлись мне в самую пору
(правда, пришлось надеть еще толстые носки и отогнуть голенища).
     Скорее на улицу! Туда, где сияют просторы весенних морей!
     Но сначала надо было оснастить "Робинзон" парусами.  Подходящей
бумаги  под руками не оказалось,  и я без всякого сострадания пустил
на марсели и брамсели тетрадку с "Островом Привидения"...
     Как ни странно,  мой кораблик оказался быстроходнее других.  Он
лихо резал носом воду и прекрасно держался на курсе. Может быть, это
действовал бритвенный руль.  Но,  скорее всего,  причина в том,  что
паруса моего брига были особенные. Видимо, они сохраняли в себе силу
моего  вдохновения,  силу  тех  морских  ветров,  которые  шумели на
страницах моей первой книжки...
     Даже Лешка   снисходительно   признал  первенство  моего  брига
"Робинзон" (напомнив,  что именно он,  Лешка, добыл для него кору на
соседской поленнице).  Счастливый,  забывший о времени,  я до вечера
метался по берегам огромной синей лужи.  Я радовался морской  жизни:
сверканию   солнца,   теплому   ветру,   парусам  и  крикам  веселых
капитанов...  Я ничуть не жалел о порванном романе и был уверен, что
напишу  еще много книг.  А пока я отправлял свое удачливое суденышко
все в новые и новые рейсы...  За этим делом  и  застала  меня  мама,
когда вернулась с работы.
     - Ой-ей-ей!-сказала она.-Да ты же сырой насквозь!
     Насквозь не насквозь, а в сапогах громко хлюпало (одна заплатка
отлетела в первые полчаса):
     - Домой,-сказала мама.-Домой, домой, домой...
     - Подожди!-взмолился я.-Последний разик!
     ...Помню очень  ясно,  как  я  стою  коленками на шатких досках
деревянного тротуарчика,  а по воде, отразившей чистое небо, убегает
к далекому берегу бриг "Робинзон".
     Мама терпеливо ждет. Она понимает...
     Она всегда понимала меня.  Мои игры, мои стихи, мой тайны и мою
странную привязанность к парусам.  Именно ей  посвятил  я  книжку  о
первых кораблях своего детства.
     И этот рассказ я тоже посвящаю маме... Только подожди, мама, не
торопи  меня  с  улицы  домой,  пока  мой  кораблик  не приткнулся к
дальнему берегу.  Пока впереди есть еще  пространство  синей  чистой
воды...



                                                  Владислав КРАПИВИН

                         СТРАНА СИНЕЙ ЧАЙКИ
                        Неоконченная повесть

                            Предисловие

     Горы -  отроги  Южных  Саян  -лежали по краю степи и в сумерках
были похожи на припавших к земле динозавров. Сумерки густели быстро,
и  ночь  растворяла силуэты гор в непроглядной черноте.  Зато в небе
разгорались небывало яркие звезды...  Посреди этой таинственной -  с
древними  хакасскими  могильниками и отбившимися от табунов конями -
степи стояла мазанка. Она гордо именовалась "полевой стан Карасук".
     В мазанке,  вместе  с  несколькими  товарищами по студенческому
отряду жил автор этой повести.  В августе и сентябре  далекого  1957
года.
     Целина - это вам не фунт изюма. После полновесного рабочего дня
-  на  току  или в поле - гудела спина,  болели руки.  Но физическая
усталость ни коим образом не убавляла творческие  силы  и  энтузиазм
будущего литератора. Он брал карандаш и тетрадку...
     Да, творческих сил было много. А умения мало. Опыта - никакого.
Писать  же  хотелось отчаянно.  Причем,  писать о необычном.  О море
(которое автор знал лишь заочно,  по книжкам А.С.  Грина), о парусах
(которые  автор  изучал  лишь  по  иллюстрациям,  чертежам и морским
словарям),  о приключениях и о мальчишках с рыцарскими характерами -
дань  собственному  не  к  доигранному  детству  И автор вдохновенно
сочинял.  У свечи,  у керосиновой лампы,  а иногда  и  у  костра.  А
бывало,   что   и   в   кузове  тряского  грузовика,  когда  бригаду
перебрасывали с одного поля на другое.
     Иногда на  смену  энтузиазму  приходило отчаяние.  Автор в свои
почти девятнадцать лет был не совсем глуп,  и  порой  его  настигало
трезвое  понимание,  как  беспомощна его первая в жизни повесть.  Но
остановиться не было сил.  Казалось невозможным уйти из страны,  где
ослепительное  море,  опасности и друзья.  К тому же,  страна эта (в
тощей тетрадке с  красными  корочками)  в  те  нелегкие  дни  просто
помогала автору жить...
     Лишь исписав сорок три страницы,  автор окончательно решил, что
работать дальше нет смысла, и спрятал тетрадку подальше. И взялся за
другую, более реалистическую (как ему тогда казалось) повесть.
     А тетрадка лежала,  лежала,  и вдруг теперь,  почти через сорок
лет, автору стало жаль ее. Так бывает жаль свою юность. И он вытащил
маленькую недописанную повесть на свет. Как архивный документ...
     Вот, что я сочинял в 1957 году...


     Есть на  свете  страна  - Страна Синей Чайки.  Мало кто знает о
ней.  Она  лежит  на  юге,  на  полуострове,   который   очертаниями
напоминает голову чайки. А воздух там всегда синий-синий...
     От материка полуостров отделяют горы Гранитного  Ожерелья.  Они
совершенно непроходимы, и поэтому в Страну Синей Чайки можно попасть
лишь по морю.
     Весь год  согревает  Страну теплое южное солнце.  От мыса Белый
Зуб и до Зеленых  Отрогов  Гранитного  Ожерелья  покрыли  ее  густые
заросли и темные южные леса...
     Страна Синей Чайки - страна моряков. Днем и ночью приходят в ее
порты и уходят из них в океан гиганты-теплоходы и маленькие парусные
шхуны.
     Самый большой  порт  и  столица Страны - Город Острых Крыш.  Он
называется так потому,  что прежде всего в  нем  бросаются  в  глаза
разноцветные  острые  крыши  старинных домов,  их жестяные флюгера и
кружевные блестящие флажки.  Но это лишь в старой  части  города,  в
той,  что  лежит  у  самого  моря,  на перешейке,  который соединяет
небольшой полуостров Нижней Губы с сушей.  С  одной  стороны  Старый
Город  выходит  своими/улицами  к  бухте  Чайкин  Зоб,  с другой - к
скалистому берегу океана.
     А в новой части города совсем другая картина: там нет ни старых
домов,  ни узких запутанных переулков,  где между  плитами  мостовой
буйно растет трава;  улицы там широкие, а дома настолько высоки, что
крыш и не видно...
     Здесь, в  Городе Острых Крыш,  и начались события,  о которых я
хочу рассказать.  А события эти были тревожны,  потому  что  не  все
благополучно в Стране Синей Чайки.  Чудесна эта земля, но по-разному
живут здесь люди.
     И даже  в ранний час,  когда город еще спит,  а на море ложится
первый отблеск розового утра,  когда от тишины стоит в  ушах  тонкий
звон, кажется, что это - отголосок тревожных сигналов.
     Тревожно в Стране Синей Чайки...


                     Открытие профессора Аргона

     Темная южная  ночь  нависла над Городом Острых Крыш.  Флюгера и
шпили уже не вырисовываются в  небе,  потому  что  ночь  чернее  их.
Светятся  в  темноте  желтые квадраты окон с кружевными переплетами.
Вдали горят огни и  рекламы  Нового  Города.  И  еще  -  в  глубоком
необъятном небе горят яркие звезды.
     Звезды больше всего интересуют сейчас профессора Бенэма Аргона,
доктора физических,  астрономических,  химических,  математических и
многих других наук.  Он то смотрит в окуляр небольшого телескопа, то
что-то записывает в клеенчатую тетрадь.
     Профессор Аргон - замечательный ученый,  известный как  многими
научными  открытиями,  так  и странным характером.  Все знают,  что,
когда профессор чем-нибудь раздражен,  он бьет стеклянную посуду, но
когда  ему  везет  в работе - не найти в Городе Острых Крыш человека
добрее и веселее Бенэма Аргона.
     Профессор живет один со своей десятилетней племянницей Нэви. Но
сейчас Нэви гостит у друга профессора,  художника Веста.  Это  очень
опасно,  потому что в случае какой-нибудь неудачи профессор перебьет
в доме всю посуду. Но у девочки каникулы, и ей нужно отдохнуть.
     Впрочем, пока  профессор спокоен.  Он даже что-то мурлычет себе
под нос, довольный наблюдениями...
     И вдруг  Бенэм Аргон вздрагивает и в течение получаса смотрит в
телескоп не отрываясь: в кружке звездного неба, видимом в телескопе,
появляется новое небесное тело.
     Это звезда зеленоватого цвета. Она медленно передвигается среди
других звезд.  Откуда взялась эта новая планета? Открытие необычайно
волнует профессора Аргона,  и  он  всю  ночь  проводит  в  маленькой
башенке у телескопа,  а утром спускается в кабинет,  чтобы вычислить
путь, по которому движется планета...
     На следующую ночь профессор вновь был у телескопа. Он следил за
зеленой планетой до тех пор,  пока  надвигающийся  шторм  не  покрыл
тучами  небо.  Но  наблюдений  было  достаточно.  Сидя  в  кабинете,
проофессор покрывал листы цифрами. Он уже не напевал себе под нос, а
один   раз   запустил   графином  в  зазвонивший  некстати  телефон.
Постепенно профессору Аргону становилось ясно,  что "Зеленая  Искра"
(так назвал он планету) на своем пути должна столкнуться с Землей.
     На седьмой день, сломав одиннадцать карандашей, разбив еще один
графин   и  восемь  стаканов,  профессор  вычислил,  что  катастрофа
произойдет через шестьдесят семь суток,  восемнадцать часов и девять
минут.  Страшные  результаты столкновения нетрудно было представить.
Спасти Землю не мог никто... Никто, кроме профессора Аргона.
     Недавно профессор  закончил  работу  над изобретением,  которое
назвал "Разовый Луч".  Особый  аппарат  испускал  необычайно  мощный
поток атомных частиц,  который в темноте казался розовым лучом. Даже
с помощью маленькой модели аппарата,  построенной профессором, можно
было   разнести  в  пыль  любую  из  гор  Гранитного  Ожерелья.  Но,
разумеется, для уничтожения далекого небесного тела нужно было иметь
громадное  сооружение;  построить  его на свои средства профессор не
мог.  Для возведения гигантского аппарата "Розовый Луч"  в  короткий
срок   нужна   была  работа  всех  предприятий  электроаппаратуры  и
металлургических заводов.
     Владельцем всех  этих  заводов  был  самый  богатый  человек  в
стране, миллиардер Биром Бахбур. Его называли Железным Бахбуром.
     Он не  был  членом  правительства,  но с помощью денег держал в
кулаке парламент и президента.
     Железный Бахбур  создал  тайный  Совет  Восьми;  в  этот  Совет
входили  миллионеры,  "короли  промышленности".   Совет   фактически
управлял страной, а Советом управлял Биром Бахбур.
     Основой политики Бахбура была  война.  В  любое  место  земного
шара,  где  народы поднимались за свободу своей земли,  Совет Восьми
направлял войска.  Сражались на стороне  поработителей  и  гибли  за
неправое  дело  отважные легионы Страны Синей Чайки;  днем и ночью с
конвейеров заводов господина Бах-бура  сходило  новейшее  оружие;  с
каждым днем пополнялись сейфы миллиардера и его компаньонов.
     Профессор Аргон понимал,  как опасно доверять  такому  человеку
свое  изобретение.  Розовый  Луч,  с  помощью  которого можно было с
быстротой молнии бурить шахты,  проложить многочисленные  туннели  в
горах  Гранитного Ожерелья,  чтобы соединить полуостров с материком,
мог стать в руках Железного Бахбура страшным оружием.
     Но не  было ни выбора,  ни времени.  Кроме того,  профессор был
уверен,  что  опасность,  нависшая   над   человечеством,   заставит
миллиардера принять все меры для предотвращения катастрофы,  хотя бы
ради спасения собственной жизни.
     Профессор взял трубку чудом уцелевшего телефона:
     - Алло...  Дом господина Бахбура.  Секретарь? Говорит профессор
Аргон.
     - Чем могу быть полезен? - осведомился секретарь.
     Крайне раздраженный  профессор  пояснил,  что полезен ему может
быть не секретарь,  а сам  господин  Бахбур,  к  которому  он  имеет
разговор по важному и секретному делу.
     - Масштаб дела?
     - Мировой, черт возьми!
     - Профессор шутит?
     - Профессор  не  склонен  шутить  в данный момент,  так как это
весьма опасно...
     Не верить  столь известному ученому и пренебрегать разговором с
ним было нельзя.
     На вопрос,  когда  господин  Бахбур  сможет  принять  господина
Аргона,  последовал  ответ,  что  господину  профессору  не  следует
беспокоиться.  Если дело действительно столь важное, господин Бахбур
приедет сам.
     - Угодно  господину  Аргону  принять  его завтра утром в девять
ноль-ноль?..  Великолепно!  - Это  говорил  уже  сам  Биром  Бахбур,
подошедший к телефону.
     Положив трубку,  профессор открыл  вделанный  в  стену  сейф  и
достал   прямоугольную   пластинку  из  светлого  металла.  На  этой
пластинке, величиной с тетрадку, были выгравированы микроскопические
чертежи  и  формулы  -  результат  многолетней  работы  ученого  над
"Розовым Лучом". Бенэм Аргон не доверял бумаге.
     Он взял лупу и,  подойдя к раскрытому окну,  стал рассматривать
пластинку.  Было около восьми часов вечера.  За окном моросил мелкий
теплый  дождик.  По  небу  бежали  низкие  рваные  облака  - остатки
бушевавшего несколько дней шторма. Было довольно темно.
     Профессор положил пластинку на подоконник и повернулся к столу,
чтобы зажечь лампу.  При этом он  задел  пластинку  рукавом,  и  она
полетела со второго этажа на улицу.
     Схватив карманный фонарик, ученый бросился вниз по лестнице.

     Стоит ли говорить,  как старательно искал он то,  что было  для
него  дороже всех сокровищ!  Напрасно обшаривал он каждый квадратный
сантиметр на тротуарах и  мостовой  не  только  у  своего,  но  и  у
соседних  домов.  Часа  через