лы.  Вот  поэтому и
"БП"  -  белые перья.  Год  назад Митька прочитал роман Конан-Дойля "Сэр
Найгель".
   В  "Сэре  Найгеле" из  луков стреляли научно.  Вымеряли направление и
силу ветра.  Для оперений брали перья не степных, а только горных орлов.
Преимущественно  светлые.   Прославленных  лучников   герцог   награждал
белокрылыми стрелами.  Например, за то, что они с расстояния в сто ярдов
могли  перебить  трос  флагштока на  вражеской крепости.  Знамя  падало,
рыцари бросались на приступ. Крепость сдавалась.
   В отряд "БП" вошли сначала четверо:  Митька,  Сергей Иванов, Виталька
Логинов  и  Цыпа.   Затем  поведали  тайну  Павлику  Шагреневу,  который
бесподобно рисовал зверей и фашистов, необходимых для мишеней.
   В  скором  времени  Митька  обнаружил у  своего  соседа  по  квартире
третьеклассника Вовки  Шадрина удивительную книгу "Русския лучники.  Изъ
истории вооружения российской армии отъ  Владимира Светлаго до  Ивана IV
Грознаго.  Санкт-Петербургъ.  1898.  Дозволено Цензурою".  Книга была до
отказа набита картинками,  а  устройство луков  и  стрел описывалось так
подробно, что Митька тут же изъял находку у Вовки.
   Вовка заревел.  Он ссылался на то,  что взял древнюю книгу из шкафа у
деда.  Дед был отставной преподаватель истории, довольно вредный старик,
это Митька знал. Пришлось принять в отряд и Вовку Шадрина.
   Но в общем-то и санкт-петербургская инструкция не давала практических
советов, как самому сделать настоящий лук и стрелы. Приходилось туго. Не
было,  например,  бука.  Ветки с  могучих тополей,  росших во дворе,  не
годились.  Пришлось добывать черемуху и  бамбук.  А  для  тетив явно  не
хватало бараньих кишок и  воловьих жил.  Правда,  внизу,  под сеновалом,
жила голдинская коза,  но еще неизвестно,  когда ее зарежут. Спросили об
этом у  Вальки.  Она  ответила,  что не  обязана думать о  нуждах "Белых
перьев", поскольку в отряде не состоит.
   Приняли и Валентину.
   Сразу  стало  легче делать стрелы.  До  сих  пор  не  хватало перьев,
особенно белых,  а  сейчас вопрос решился.  Валентина на  правах девочки
была вхожа в курятник Василисы Тимофеевны:  "Можно,  я курочек покормлю?
Можно мне цыпляток посмотреть?" -  "Сходи, милая, возьми ключ. Аккуратно
только".
   В курятнике жил белоснежный петух.  Бывал, конечно, он и на дворе, но
при  первом приближении Митьки,  Сережки или Цыпы он  мчался к  дыре под
дверью курятника.
   - Называется рефлекс, - мрачно говорил Митька.
   Вальке дали задание добыть оснастку для стрел.  И  в  тот же день она
доставила в штаб шесть дивных перьев: два хвостовых и четыре из крыльев.
   - Маховые - они лучше, - поблагодарил Митька. - Орал?
   - А ты слышал? - озлилась Валентина..
   - Не...
   - Я.  его башкой в мешочек с пшеном.  Он лопает,  а я дергаю.  Только
лапами царапался.
   Митька уважительно покосился на Валькины запястья...
   Петух  возненавидел Валентину  больше,  чем  ребят.  И  за  зиму  эта
ненависть не прошла.  От Вальки он не прятался в  курятник,  а  мчался к
дому,  взлетал на уровень второго этажа и усаживался на карниз одного из
окон Василисы Тимофеевны.  Оттуда он  даже не орал,  а  как-то непонятно
хрипел на Вальку.
   Василиса распахивала окно и  принималась оглаживать поредевший мундир
любимца.
   - Кто тебя, Петенька, обидел? Кто?
   Петенька пытался  показать оранжевым глазом  на  Вальку,  но  та  уже
сидела на заборе, вне Василисиной видимости.
   В  последний  рейд  за  перьями  выпало  отправляться Сер„ге.  Митька
сказал,  что  ради  операции  придется  разобрать  чердачное перекрытие.
Сер„га сказал:
   - Сделаем.
   Работать он любил.  Саперной лопаткой он вскрыл верхний слой.  Сенная
труха,  песок,  опилки,  снова песок.  Бревно.  Толстое,  но  трухлявое.
Поддалось обыкновенной ножовке.  Выпиленный кусок  бревна Сер„га отнес в
шатер: сидеть на нем будет удобно.
   Сразу  под  бревном  обнаружилась фанера:  это  уже  была  потолочная
обшивка курятника.  Сер„га раздолбал ее пяткой и поглядел вниз. Куры, на
которых   свалились  обломки   фанеры,   кудахтали  почти   стихотворно:
"Куд-куда? Вы откуда, вы куда?"
   А петуха не было.  Наверно, гулял во дворе. Сер„га решил подождать. И
дождался.  Петух был доставлен в  курятник на руках Василисы Тимофеевны.
Он томно склонял гребень на рукав хозяйки, а она потерянно лопотала:
   - Прости меня,  Петенька,  дуру старую,  что  обкормила.  Сиди тут  и
выздоравливай. Сиди, милый...
   Сверху Сер„ге был  видел  только волосяной кукиш на  затылке Василисы
Тимофеевны.   Кукиш  скорбно  покачивался.  Потом  он  исчез  за  дверью
курятника.
   "Черта с два выживет,  -  решил Сер„га, увидев, как петух после ухода
хозяйки опрокинулся на спину и  замахал лапами на приблизившихся кур.  -
Не иначе гречневой крупы обожрался. А в ней железо".
   Сер„га еще два раза ударил пятками,  и  дыра в  фанере превратилась в
люк. Сер„га нырнул в курятник.
   Курицы разбежались,  и петух остался один на один с Сер„гой.  Вредные
Петькины глаза задернулись плен кой.  Когтистые лады чуть подергивались.
Агония. Сер„ге стало очень жаль петуха. В конце концов, он был храбрый и
хороший:  умел постоять за себя.  А сейчас его выбросят. В лучшем случае
Василиса закопает его за помойкой.
   Перьям-то не пропадать!
   Сер„га взялся за хвост.  Петух заорал почти человечьим голосом и  так
внезапно,  что  Сер„га  кинулся не  к  люку,  а  к  двери  курятника.  И
столкнулся с Василисой Тимофеевной. Оказывается, она далеко не уходила.
   Услышав петушиный вопль,  она рванулась к  двери,  и Сер„га угодил ей
головой в  "поддых".  Василиса Тимофеевна сама  закудахтала.  Сер„га без
памяти взлетел на сеновал.
   Вечером Василиса Тимофеевна донесла на Сер„гу отцу.  Старший Иванов -
механик судоремонтных мастерских,  человек молчаливый и решительный - за
ухо отвел Сер„гу к Василисе и велел извиняться.
   А за что?  Если бы перед петухом,  тогда еще понятно.  А почему перед
Василисой?  Не  из нее же он перья дергал.  Напрасно Сер„га уверял,  что
вины его  нет,  что нервная встряска пошла петуху только на  пользу:  он
ожил.
   Пришлось  просить  прощенья.   Эта  унизительная  процедура  доконала
Сер„гу, и он заявил:
   - Чтоб они сгорели, эти стрелы! Одни неприятности. Хватит.
   Его неожиданно поддержал Вовка Шадрин.  Он заявил, что лучше взять на
вооружение рогатки: они удобнее и незаметнее.
   Тогда Митька не принял разговор всерьез,  хватало других забот: конец
учебного  года,   экзамены.  Но  вот  экзамены  кончились,  а  никто  не
вспоминал, что надо возобновлять деятельность отряда.
   Была,  по правде говоря,  еще одна причина,  по которой Митька собрал
ребят: хотелось похвастаться перед ними значком.
   Значок был что надо!  Со стрелком и маленькой черно-белой мишенью.  С
большой звездой и флагом.  Тяжелый,  второй ступени.  Немного похожий на
орден Красного Знамени.  Мальчишки щупали значок и вздыхали. Нетактичный
Цыпа сказал:
   - Хорошо,  когда папаша в школе работает. Если б у меня работал, я бы
тоже...
   - Папаша мне, что ли, норму выбивал? - разозлился Митька.
   - А записал кто?
   - Ладно вам, - сказал Виталька. - Ругаться собрались?
   Настоящего  командира  в   отряде  "БП"  не  было.   Командовали  как
получится.  Иногда -  Виталька,  потому что звеньевой,  а  в "БП" все из
одного звена (кроме Вовки,  которого приняли условно).  Иногда - Сер„га,
потому  что  самый  серьезный.  Иногда -  Митька,  потому что  в  оружии
разбирался лучше других. Случалось, что и Валька командовала, потому что
девчонка, а с девчонками спорить бесполезно.
   - Давайте о делах говорить, - сердито предложил Митька.
   - Не все еще пришли. Вовки нет, - сказал Виталька.
   - Да ну его! Всегда опаздывает... А, вот он!
   На  лесенке  застучали подошвы,  зашатался пол,  и  в  дверном проеме
"шатра" возник Вовка.
   - Хорош, - сказала Валентина.
   - Каррамба!  - сказал Цыпа (он считал себя похожим на испанца, хотя в
самом деле походил на черную курицу).
   Вовка был достоин таких возгласов.  Запыленный он был и  встрепанный,
рубашка выбилась из  штанов,  которые держались на  одной лямке (вторая,
оторванная, была запихана в карман), в курчавой голове торчала солома.
   - Мировецкий вид, - сказал Сер„га. - Волки за тобой гнались?
   - Корова... - выдохнул Вовка.
   - Корова гналась?
   - Корова здесь будет жить,  - отчаянным шепотом сообщил Вовка. - Ясно
вам? Сидите тут, заседаете... Жада корову купил. Будет жить внизу, рядом
с Василисиным курятником. А здесь, наверху, - сеновал.
   - Врешь, - машинально сказала Валька.
   - Ты,  Голдина, глупая, как рыба, - сказал Вовка и поддернул штаны. -
С  тех пор как меня в  пионеры приняли,  я еще ни разу не врал,  это все
знают...  Корова  рыжая  с  пятнами.  И  теленок.  Василиса  и  Феодосия
разговаривали в огороде.  Я их выслеживал,  просто так, будто шпионов...
Феодосия жаловалась, что ей работы прибавится.
   - Это не Жадин двор,  -  заявил Цыпа.  -  Пусть он катится...  Не его
сарай.
   - Ему домоуправша разрешила.  Он его в эту самую взял... Ну, в эту...
когда деньги платят.
   - В аренду?
   - Ага.
   Вовка втиснулся на скамейку между Митькой и  Сер„гой.  В  штабе,  над
которым  нависла угроза  вражеского вторжения,  стало  тихо.  Приунывшие
стрелки сидели  тесной кучкой,  и  вечернее солнце,  пробившись в  щели,
перепоясывало их оранжевыми шнурами.  Пахло пылью,  курятником и  старой
соломой.  Не очень-то приятный запах,  но он был привычным. Привычными и
очень  милыми  были  фанерные  стены  "шатра"  с  мишенями и  портретами
рыцарей.  Подумать только,  пять минут назад еще  казалось,  что все это
надоело!
   - Вытряхнут нас отсюда, - вздохнул Виталька.
   - Не имеет права он, буржуй несчастный! - вскипел Цыпа.
   - Будет он тебя спрашивать, - сказал Митька.
   - Что делать? - спросила Валька.
   - Подумаем,  -  сказал Сер„га.  -  Мало нам  было Василисы!  Еще один
появился такой же...
   - Я знаю, - сказал Вовка Шадрин и локтем энергично вытер нос. - Знаю,
что делать.
   - Я тоже, - сказал Павлик. - Мстить!

   Василия  Терентьевича  Гжатова  не   любили   все,   кроме   Василисы
Тимофеевны.  Взрослые поговаривали,  что,  работая завхозом,  он главным
образом заботится об одном хозяйстве - о своем. Мальчишки, от которых он
усердно  оберегал  свои  яблони,  прозвали его  Жадой.  Сер„гин  отец  с
усмешкой говорил:
   - Д-домохозяин...
   Жил Василий Терентьевич в соседнем дворе.  Дом у него был большой,  с
верандой,  и  сад  приличный.  Сад  охраняла собака Джулька,  но  ребята
приручили ее,  чтоб не  лаяла,  и  Жада ее  повесил.  Митьку потом долго
грызла совесть.
   Хозяйство вела двоюродная Жадина сестра со странным именем Феодосия -
очень худая, высокая тетка, всегда до самых глаз закутанная в платок или
косынку.  Говорила Феодосия медовым голосом,  но  по  натуре своей  была
довольно вредная особа.
   А еще был у Жады патефон.  Красный, новый и громкоголосый. Жала добыл
его  этой весной.  Майскими вечерами патефон ставили на  веранде,  и  он
бодро орал  популярные песенки;  "У  меня такой характер",  "Все хорошо,
прекрасная маркиза",  "Я - кукарача". Молодежи в доме не было, танцевать
было некому,  но патефон усердно выталкивал из жестяной утробы:  "Танцуй
танго!  Мне  так  легко!"  Василий  Терентьевич пил  на  веранде  чай  с
прошлогодним вареньем из мелких яблочек и культурно отдыхал.
   Соседям эта  музыка порядком надоедала,  но  связываться с  Жадой они
почему-то опасались...
   В  тот вечер,  когда состоялось заседание штаба,  Василий Терентьевич
пришел  в  соседний двор,  чтобы  осмотреть будущую  коровью резиденцию.
Маленький,  круглолицый,  налитый  здоровьем и  хорошим настроением,  он
ласково поглядывал по сторонам и  мелко ступал по траве тугими хромовыми
полусапожками.  Он  ни  с  кем не хотел ссориться.  И  поэтому его очень
огорчил рисунок, сделанный мелом на двери сарая.
   Нарисовано было странное существо. Если бы Василий Терентьевич помнил
древнегреческие мифы,  он  тут  же  решил бы,  что зверь этот напоминает
кентавра. Но не совсем. Кентавр, как известно, получеловек-полулошадь. А
у  этого существа туловище было  коровье:  худое,  ребристое,  с  острым
задом, поднятым хвостом и большим выменем.
   А человечья часть - плечи и голова - весьма напоминала самого Василия
Терентьевича.  (Недаром Павлик  два  часа  делал  наброски,  прежде  чем
украсил дверь портретом. )
   Василий Терентьевич сокрушенно покачал головой в  плоской полувоенной
фуражечке и  шагнул  в  сарай.  Тут  же  раздался громкий  шелест,  и  в
полуоткрытую дверь с крепким стуком воткнулась белоопер„нная стрела. Она
засела между ребрами "кентавра".
   Жада  высунул голову  и  увидел  стрелу.  Потом  увидел намотанную на
стрелу записку.  Записку он развернул и  прочитал.  Там было одно слово:
"Берегись".  Жада аккуратно сложил бумажку и убрал в карман гимнастерки.
Затем торжественно переломил стрелу.  После этого он  обвел взглядом все
чердачные окна,  заборы и кроны тополей. Погрозил пальцем в пространство
и опять скрылся в сарае. Дверь за собой прикрыл полностью.
   Вторая стрела пробила "кентавру" вымя.

   - Дмитрий?  -  сказал отец  за  ужином.  -  Есть сведения,  что  ваша
компания опять пиратничает в округе.
   - Нет,  папа, - честно сказал Митька. Мы только "шпацирен унд баден",
как говорит бар...  то есть Адель Францевна.  Гуляем и купаемся.  Да еще
Цыпин велосипед чиним. Вовка три раза камеру проколол, растяпа.
   - И не стреляете?
   - Ну стреляем немножко. По мишеням. А кому это мешает? Василисе?
   Отец дотянулся до лежавшего на подоконнике портфеля и,  поглядывая на
Митьку, извлек сложенный пополам лист. Развернул и с выражением сказал:
   - Заявление...
   - Еще не легче, - сказала мама.
   С тем же выражением отец стал читать:
   - "В  городское НКВД...  Действия хулиганствующих подростков угрожают
даже  самой моей жизни...  При  растущем народном благосостоянии мне  не
дается возможности внести свой  вклад  в  дело  расцвета благо состояния
методом  расширения розничной торговли путем  продажи населению молочных
продуктов рыночным методом..."
   - Чего-чего? - сказал Митька.
   - Откуда это? - испуганно спросила мама.
   - В школу передали...  Мало мне забот с экзаменами в десятых классах?
Я  еще,   понимаете  ли,   должен  превращаться  в  следователя!  Андрей
Алексеевич говорит:  "Проконсультируйтесь у сына,  он в стрелковых делах
разбирается". Еще бы! Боюсь, что слишком хорошо разбирается!
   - Да что случилось-то?  -  спросил Митька и  подумал:  "Неужели из-за
"кентавра" такой шум?"
   - А ты не знаешь,  что случилось?  Не знаешь, кто из вас расстрелял у
Феодосии бутылки с молоком? - недоверчиво спросил отец.
   - Честное пионерское... - Митька даже привстал. - Ну что ты, папа! Из
лука бутылку и не расшибешь,  она скользкая,  рикошетит. Да кто же такую
глупость сделает? Ведь по стрелам сразу догадаются.
   - Про стрелы здесь ничего не  сказано,  -  слегка растерянно произнес
отец.
   - Ну вот видишь!
   ...А через полчаса Митька вышел во двор и крикнул:
   - Вовка! А ну иди сюда!
   Мысли  работали безошибочно.  Три  дня  назад чинили Цыпин велосипед:
задняя камера из оранжевой резины была вся в дырах. Цыпа сказал: "Утиль"
- и  пошел за  другой.  Старую камеру Вовка Шадрин намотал на  себя.  Он
изображал "борьбу с удавом", как в цирке. Потом вместе с "удавом" исчез.
Оранжевая резина -  самая  лучшая для  рогатки.  Вовка -  один  во  всей
компании,  кто  за  пятнадцать  шагов  навскидку  расшибает  из  рогатки
аптечный пузырек...
   На втором этаже открылось окно,  и  курчавая Вовкина голова свесилась
во двор.
   - Чего?
   - Иди, иди. Узнаешь чего.
   Вовка не отпирался. Он и сам не прочь был рассказать о своем подвиге.
А молчал до сих пор потому, что интуиция подсказывала ему: "Осторожность
прежде всего. Похвастаться успеешь".
   А подвиг был вот какой.
   Ранним утром Вовка проник в сквер,  который одной стороной примыкал к
стадиону,  а другой -  к рынку. Все, кто жил на улице Герцена, ходили на
рынок через этот сквер.
   В сквере густо разрослась желтая акация. Она уже отцвела, и гроздьями
висели  молодые  стручки.  Попробовать бы:  годятся ли  на  свистки?  Но
нельзя. Надо было скрываться и ждать.
   А скрыться лучше всего было под нижними ветками кустов. Плохо только,
что нижние -  самые колючие.  Ползти надо лицом вверх,  на спине,  тогда
колючки  все  видны,  их  можно  отодвинуть заранее.  Но  смотреть  надо
осторожно,  вприщур:  на  лицо,  на  ресницы валится всякая тля и  божьи
коровки...
   Вовка вполз под основание куста и перевернулся на живот.  Стало хуже.
Майки на  спине уже  не  было:  дыра  на  дыре.  И  туда  стали садиться
разбуженные утренние комары. Но Вовка лежал. Вытянул из кармана рогатку,
почесал ею спину. Комары не улетали, однако стало легче.
   И тут он увидел Феодосию...
   Феодосии было  тяжело.  Она  тащила  четыре четверти молока -  четыре
трехлитровых бутыли. Две в мешке через плечо и две в руках. А под боком,
прижав локтем,  несла она  завернутую в  полотенце телячью лопатку (Жада
заколол купленного вместе с коровой теленка).
   Телятину надо было продать до жары:  она уже нехорошо попахивала. Это
Феодосия  чувствовала и  заранее  полезла  за  пазуху,  ощупывая  рубль,
который она даст фельдшеру санветнадзора при входе на рынок.
   Но чтобы найти рубль, ей пришлось опустить одну четверть на землю.
   Вовка,  разумеется,  не  знал,  почему Феодосия вдруг  затопталась на
песчаной  дорожке.   Он  просто  обрадовался,  увидев  стоявшую  бутыль.
Неподвижная мишень - это удача.
   И  выстрелил  по  четверти  маленькой граненой  гайкой.  Трехлитровая
посудина расселась без звона и выпустила содержимое в песок.
   Феодосия тихонько ойкнула.  Осторожно поставила другую  бутыль и  для
чего-то принялась изучать горлышко разбитой посудины.
   Вовка ударил по второй четверти.  Звон был,  но не сильный.  Феодосия
села. В молоко. Потом, тихонько подвывая, принялась снимать с плеч мешок
с   двумя   уцелевшими   бутылями.   Мимо   шли   люди,   снисходительно
сочувствовали, а кто-то обозвал Феодосию раззявой.
   Вовка  выжидал.  Феодосия вдруг  встала на  четвереньки и  завопила в
полный голос:
   - Люди добрые, грабют!..
   За собственным воплем она не слышала,  как лопнули в  мешке последние
две четверти. Вовка расстрелял их молниеносно.
   Еще через полминуты Вовка проскочил в щель забора,  отделяющего сквер
от стадиона, и сразу стал подавать советы каким-то футболистам.

   Митька выслушал эту  историю с  интересом,  но  без одобрения.  Потом
выслушали остальные. Валька грустным голосом сказала:
   - Дурак... Надрать бы уши, тогда бы узнал.
   Всего ожидал Вовка:  могли восхищаться им как героем,  могли устроить
нахлобучку  за   то,   что   действовал  без   разрешения.   Но   такого
пренебрежительного осуждения он не ждал.
   - А ты... А ты... - поднялся он на Валентину.
   Но Митька дернул его за штаны.
   - Сиди, не дрыгайся.
   Они  были в  штабе.  Внизу уже прочно обосновалась Жадина корова,  но
сеновал еще пустовал и мальчишек пока не трогали.  Но все знали: недолго
им тут жить.
   Может  быть,  эта  неуверенность,  может быть,  усталость (набегались
днем),  а  может  быть,  какое-то  предчувствие делали ребят грустными и
серьезными.  Потому и  не дождался Вовка ни восторгов,  ни скандала,  ни
крепкого нагоняя от ребят. Не та была обстановка. Они сидели в полумраке
"шатра" и  даже лиц почти не  видели,  только касались друг друга голыми
локтями.
   - Вот выгоним из звена, будешь знать, - сказал Виталька. - Ты у нас и
так незаконно. Да еще неприятности из-за тебя.
   Вовка вздохнул.  Он знал,  что не выгонят.  Да и  говорил Виталька не
сердито, а так, будто между прочим. Но все же Вовка огрызнулся:
   - А сами... Тоже рисовали его по-всякому на заборах и стреляли.
   - Дурак ты,  Вова,  -  сказал Митька.  - На голове густо, а внутри..