ведь она не была с ним откровенна, и навряд ли будет вполне откровенна в
следующий раз.
 
   Глава 15
 
   "Первый бой позади, - сказал Мартин зеркалу десять дней спустя. -  Но
предстоит второй бой, и третий, и еще многое множество, разве что... "
   Он не договорил, оглядел свою жалкую каморку,  с  грустью  задержался
взглядом на кипе возвращенных рукописей в больших конвертах, что  так  и
лежали в углу на полу. Нет марок, чтобы снова  отправить  их  странство-
вать, и вот уже неделю они все прибывают и прибывают. А завтра, и после-
завтра, и послепослезавтра будут возвращаться еще другие, пока  не  вер-
нутся все до одной. А он не сможет отослать их снова. Он  уже  на  месяц
опоздал с платой за взятую напрокат машинку и не может  уплатить,  денег
осталось только на недельную плату за стол и жилье да на взнос в бюро по
найму.
   Он сел, задумчиво уставился на стол. На нем полно  чернильных  пятен.
Кляксы, кляксы... и вдруг ощутил самую настоящую нежность.
   - Дружище, - сказал он столу, - я провел с  тобой  немало  счастливых
часов, и, в сущности, ты был мне предан. Ты ни разу не отверг  меня,  ни
разу не послал мне листка с незаслуженным отказом, ни разу не пожаловал-
ся, что работаешь сверх сил.
   Он уронил руки на стол, уткнулся в них лицом. У него перехватило гор-
ло, он чуть не заплакал. И вспомнилось его первое сражение, в шесть лет,
он тогда отбивался кулаками, по щекам бежали  слезы,  а  его  противник,
двумя годами старше, лупцевал и тузил его так, что Мартин совсем обесси-
лел. Он упал наконец, корчась в приступах  тошноты,  из  носа  струилась
кровь, из подбитых глаз градом катились слезы, а кольцом обступившие  их
двоих мальчишки дико вопили.
   - Бедняга ты, малец, - пробормотал он. - Опять попал в такую же пере-
делку. Совсем тебя измордовали.. И нет больше сил.
   Картина того первого сражения еще стояла перед глазами, а потом иста-
яла и ее сменяли чередой дальнейшие сражения. Через полгода Чурбан  (так
прозвали того мальчишку) опять его излупил. Но на этот раз и Мартин под-
бил ему глаз. Здорово получилось! Мартину привиделись все эти  сражения,
одно за другим, и всякий раз Чурбан торжествовал победу. Но  Мартин  ни-
когда не удирал. И воспоминание об этом прибавило ему сил. Он всегда ос-
тавался и стойко переносил удары. Чурбан, злобный чертенок, никогда  его
не щадил. А он держался. Не сдавался, и все тут!
   Потом ему привиделся узкий проулок меж ветхими бараками. Проулок упи-
рался в одноэтажную кирпичную постройку, откуда доносился мерный  грохот
печатных машин, - там печатали первый выпуск "Любознательного". Ему было
в ту пору одиннадцать, Чурбану - тринадцать, и оба  продавали  "Любозна-
тельного" на улицах. Оттого они там и оказались-ждали газету. И  конечно
же, Чурбан опять на него налетел, только драка окончилась ничем,  потому
что без четверти четыре двери печатного цеха растворились  и  вся  орава
мальчишек кинулась разбирать газеты.
   - Завтра положу тебя на обе лопатки, - услышал он  обещание  Чурбана,
услышал и свой тоненький, дрожащий от накипающих слез голос, мол, завтра
сразимся. И назавтра он пришел, бегом бежал из школы, чтобы поспеть пер-
вым, на две минуты опередил Чурбана. Мальчишки говорили,  он  молодец  и
надавали ему советов, и толковали, как и в чем он  сплоховал,  и  сулили
ему победу, пускай только дерется как ему сказано. И те же мальчишки на-
давали советов и Чурбану. А как наслаждались они, глядя на драку! Мартин
задержался на этом воспоминании и  позавидовал:  отличное  представление
устроили они с Чурбаном для тех мальчишек! Драка разгорелась  и  длилась
целых полчаса без перерывов, пока не отворилась дверь печатного цеха.
   Он видел себя мальчишкой, и день за днем он спешил из школы к  типог-
рафии. Ходить быстро он не мог. Из-за бесконечных драк он  хромал,  дви-
гался с трудом. Руки от кисти до локтя были сплошь в синяках-даром,  что
ли, он отражал бессчетные удары, кое-где ссадины и ранки гноились. Голо-
ва и плечи болели, болела спина, не было на нем живого местечка, в голо-
ве-тяжесть и муть. В школе он не играл, и не учился тоже. Даже неподвиж-
но просидеть весь день за партой, не вставая и в перемену, и то было му-
кой. Казалось, эти ежедневные сражения начались тысячи лет назад,  жизнь
обратилась в нескончаемую пытку и не будет этим ежедневным дракам конца.
Почему же это он никак не одолеет Чурбана? - часто думал он, ведь  тогда
конец его, Мартина, мучениям. Ни разу не пришло ему в голову  отказаться
от драки, признать себя окончательно побежденным.
   И вот он тащится в проулок, измученный телом и душой, зато  постигает
науку истинного упорства, противостоит своему вечному врагу, Чурбану,  а
тот, мучаясь не меньше, уже готов бы покончить с этими драками, если  бы
не эта орава мальчишек-газетчиков, ведь они ждут зрелища, и, как ни тяж-
ко, надо быть гордым. Однажды после двадцати минут отчаянных попыток из-
ничтожить друг друга, не нарушая правил, не разрешающих  лягаться,  бить
ниже пояса, ударить поверженного, Чурбан, задыхаясь и едва держась -  на
ногах, предложил считать, что они квиты. И сейчас за столом, уронив  го-
лову на руки, Мартин со счастливым волнением видел себя  в  тот  далекий
миг - его шатает, он задыхается, давится кровью с разбитых  губ,  и  все
равно неверной походкой движется на Чурбана, сплевывает кровь, чтобы за-
говорить, и орет, что никакие не квиты, а  если  Чурбан  желает,  пускай
сдается. Но нет, Чурбан не сдался и сражение продолжалось.
   На другой день, и на третий, и еще бессчетное множество  раз  проулок
был свидетелем их сражений. Каждый день перед началом, едва  он  замахи-
вался, его пронизывала боль, и первые удары, которые они  наносили  друг
другу, были нестерпимо мучительны: а потом все ощущения притуплялись,  и
он дрался вслепую, подпрыгивал, пританцовывал, уклонялся от  ударов,  и,
словно во сне, виделись ему крупные черты, горящие звериные глазки  Чур-
бана. Только это он и видел, все остальное вокруг лишь кружащаяся в вих-
ре пустота. Ничего нет в мире, кроме этого лица, и вовек не будет покоя,
блаженного покоя, пока он, Мартин, не разобьет его в лепешку  кровоточа-
щими кулаками или пока кровоточащие кулаки, имеющие какое-то отношение к
этому лицу, не разобьют в лепешку его самого. И уж тогда он так ли, эдак
ли обретет покой. А счесть, что они квиты, просто квиты, -  нет,  невоз-
можно.
   Наступил день, когда он приплелся в проулок, а Чурбана там  не  было.
Чурбан не пришел. Мальчишки поздравили его, сказали, он победил Чурбана.
Но Мартин не был удовлетворен. Не победил он Чурбана, и  Чурбан  его  не
победил. Дело кончилось ничем. Лишь потом они узнали, что  в  тот  самый
день у Чурбана неожиданно умер отец.
   - Мартин перенесся через годы в Аудиториум, на галерку. Было ему сем-
надцать, и он только  что  вернулся  из  плаванья.  Началась  заварушка.
Кто-то к кому-то пристал, Мартин вступился, и перед ним оказались  горя-
щие глаза Чурбана.
   - Разделаюсь с тобой после представленья, - прошипел его давний враг.
   Мартин кивнул. К ним, учуяв заварушку, уже спешил вышибала.
   - Жду тебя на улице после представленья, - прошептал Мартин, а по ли-
цу его можно было подумать, будто он поглощен танцорами,  выплясывающими
на сцене в деревянных башмаках.
   Вышибала свирепо на них глянул и отошел.
   - Ты с компанией? - спросил Мартин в перерыве.
   - Ясно.
   - Тогда и я себе сыщу, - объявил Мартин. В антракте он сыскал подмогу
- троих ребят, которых знал по гвоздильной мастерской, пожарного  с  же-
лезной дороги, полдюжины любителей пошуметь и еще столько же  из  компа-
нии, приводившей в трепет весь квартал Восемнадцатой - Маркет-стрит.
   В потоке зрителей, хлынувшем из театра, обе компании незаметно разош-
лись на противоположные стороны улицы. Потом на безлюдном  углу  сошлись
держать военный совет.
   - Мост Восьмой улицы самое подходящее, - сказал рыжий парень из  ком-
пании Чурбана. - Драться можно посередке под фонарем, а появятся  фарао-
ны, дадим деру в другую сторону.
   - Ладно, идет, - сказал Мартин, посоветовавшись с заводилами из  сво-
их.
   Мост Восьмой  улицы,  переброшенный  через  один  из  рукавов  дельты
Сан-Антонио, в длину не меньше трех городских кварталов. Посреди моста и
по концам горели электрические фонари. И эти крайние фонари не дадут  ни
одному полицейскому ступить на мост незамеченным. Для битвы,  что  ожила
сейчас под сомкнутыми веками Мартина, место  безопасное.  Он  видел  две
оравы, воинственные и угрюмые, они держались поодаль друг от друга, каж-
дая - позади своего бойца; видел, как сам он  и  Чурбан  раздеваются.  В
стороне выставлены дозоры, их задача - не  спускать  глаз  с  освещенных
концов моста. Один из любителей пошуметь держал куртку Мартина, рубашку,
матросскую бескозырку, если вмешается полиция, он мигом кинется  с  ними
подальше от греха. И вот Мартин выходит на середину и в упор смотрит  на
Чурбана, предостерегающе подняв руку, и снова он слышит слова, что  ска-
зал тогда:
   - Никаких рукопожатий. Понял? Будем биться и боле ничего. И чтоб  по-
щады не просить. Счеты у нас старые, деремся до победного. Кто кого уло-
жит на обе лопатки.
   Мартин приметил, Чурбан было  заколебался,  но  перед  двумя  сворами
взыграла прежняя рисковая гордость.
   - Да чего там! - ответил он. - Еще разговоры разговаривать! До  конца
так до конца.
   И они кинулись друг на дружку, будто молодые бычки, во всем великоле-
пии юности, вооруженные лишь кулаками, да ненавистью, да жаждой исколош-
матить, изувечить, изничтожить. Все, чего достиг человек за время  тыся-
челетнего мучительного восхождения, было забыто. От всего этого  остался
лишь электрический фонарь, веха на великом пути  к  вершинам.  Мартин  и
Чурбан были два дикаря из каменного века, те самые, что укрывались в пе-
щерах и на деревьях. Все глубже и глубже опускались они,  в  пучину,  на
илистое дно, где зарождались примитивные начатки жизни, и подобно крупи-
цам звездной пыли в небесах и атомам во всем сущем, движимые слепой сти-
хийной силой, притягивались, отталкивались и снова притягивались,  опять
и опять, без конца.
   - Господи! Ну и скоты, свирепое зверье! - пробормотал  Мартин,  вновь
наблюдая за той дракой. При его редкостной силе воображения,  он  словно
смотрел в кинетоскоп. Он был сразу и зритель и участник.  Все  впитанное
за долгие месяцы приобщения к культуре и самоусовершенствования содрога-
лось от этого зрелища; а потом настоящее стерлось в  сознании,  призраки
прошлого завладели им, и снова он-прежний Мартин  Иден,  он  только  что
возвратился из плавания и дерется с Чурбаном на мосту Восьмой улицы.  Он
терпел боль, и надрывался, и потел, и истекал кровью, и  бурно  ликовал,
когда ободранные кулаки попадали в цель.
   Два бешеных смерча, заряженные ненавистью,  в  неистовом  круговороте
сшибались друг с другом. Время шло, и две враждебные оравы притихли. Ни-
когда еще не видели они такого накала ярости и ужаснулись. Эти двое ока-
зались еще более жестокими, чем они сами.  Безоглядность  первых  минут,
пыл силы и молодости сменились осторожной расчетливостью.  Ни  тому,  ни
другому не удавалось взять верх. "Верная ничья" - донеслось до  Мартина.
Потом он сделал ложный выпад вправо, влево,  получил  ответный  яростный
удар и почувствовал - рассечена скула. Голыми руками такого не сделаешь.
Рана была страшная, среди зрителей поднялся ропот изумления. Мартин  за-
лился кровью. Но не выдал подозрения. Он повел себя невероятно  осторож-
но, - он хорошо знал, на какое коварство и гнусную низость способны  его
собратья. Он помедлил, присматриваясь, потом будто в бешенстве  кинулся,
но на полдороге остановился - увидел наконец, как блеснул металл.
   - Подыми руку - заорал он. - Свинчаткой меня вдарил.
   Обе своры, злобно рыча, рванулись вперед. Еще миг, и  начнется  общая
потасовка, и он не сможет отомстить. Он осатанел.
   - Все прочь! - хрипло завопил он. - Поняли? Эй вы, поняли?
   И все шарахнулись назад. Сами звери, в нем они увидели сверхзверя  и,
укрощенные, подчинились.
   - Никто не суйся, уж я с ним сочтусь! Гони свинчатку!
   Чурбан, отрезвев и малость струхнув, отдал гнусное оружие.
   - Это ты ему передал, ты, Рыжий, за спинами пролез, - продолжал  Мар-
тин и швырнул свинчатку в воду. - Я видал - рядом отираешься, еще  поду-
мал, какого черта. Опять чего затеешь, забью насмерть. Понял?
   И опять они дрались, в полнейшем изнеможении, в  изнеможении  безмер-
ном, невообразимом, и наконец толпа  зверей,  насытясь  видом  крови,  в
страхе от происходящего, забыла о распрях и стала упрашивать  их  разой-
тись. Видно было, Чурбан вот-вот рухнет и испустит дух или испустит  дух
стоя; изуродованный кулаками Мартина и уже на себя непохожий,  он  дрог-
нул, заколебался; но Мартин ринулся на него и осатанело бил, бил опять и
опять.
   Казалось, прошла вечность. Чурбан слабел на глазах, а удары  с  обеих
сторон все сыпались, и тут раздался хруст и  правая  рука  Мартина  бес-
сильно повисла. Перелом. Все слышали хруст и поняли,  что  он  означает;
понял, и Чурбан, как тигр кинулся на искалеченного врага  и  обрушил  на
него град ударов. Команда Мартина рванулась вперед, готовая  вступиться.
Оглушенный беспрерывно сыплющимися  на  него  ударами,  Мартин  невольно
всхлипывал и стонал в безмерном отчаянии, в муке, но остановил  защитни-
ков бешеной неистовой бранью.
   Он бил одной левой, и, пока бил, упряма, почт в полубеспамятстве,  до
него донесся словно издалека приглушенный опасливый ропот обеих команд и
чей-то дрожащий голос:
   - Это ж, ребята, не драка. Убийство, надо их растащить.
   Но растаскивать не стали, и Мартин был рад и  устало,  безостановочно
бил левой, лупил кровавое месиво, что маячило напротив, - не лицо,  нет,
что-то мерзкое, страшное, качалось перед  его  затуманенными  глазами  и
невнятно бормотало, безымянное, невыразимо гнусное, и упорно не  исчеза-
ло. И он лупил, лупил, все медленнее и медленнее,  и  последние  остатки
жизненной силы вытекали из него, и проходили  века,  вечность,  огромные
промежутки времени, и наконец он будто сквозь туман заметил, как это бе-
зымянное оседает, медленно оседает на грубый дощатый настил моста. И вот
Мартин стоит над ним и, качаясь на подламывающихся дрожащих  ногах  и  в
поисках опоры цепляясь за воздух, говорит чужим, неузнаваемым голосом:
   - Ну что, хватит с тебя? Слышь, хватит с тебя? Он повторял все одно и
то же, опять и опять - требовательно, умоляюще, угрожающе, а  потом  по-
чувствовал: ребята из его команды держат его, похлопывают по спине;  пы-
таются натянуть на него куртку. И тогда на него нахлынула тьма, и он ка-
нул в небытие.
   Жестяной будильник на столе неутомимо тикал, подсчитывая секунды,  но
Мартин Иден по-прежнему сидел, уронив голову на руки, и не слышал  счета
секунд. Ничего уже он не слышал. Ни о чем не думал. С такой полнотой пе-
режил он тогдашнее сызнова, что, как и тогда, на  мосту  Восьмой  улицы,
потерял сознанье. Долгую минуту, длились  тьма  и  беспамятство.  Потом,
будто восстав из мертвых, он вскочил, глаза загорелись, по лицу  катился
пот.
   - Я одолел тебя, Чурбан! - закричал он. - Одиннадцать  лет  понадоби-
лось, но я тебя одолел!
   Колени дрожали, такая накатила на него слабость, он, спотыкаясь, шаг-
нул к кровати, опустился на край. Он был еще в тисках прошлого. Недоуме-
вающе, тревожно огляделся по сторонам, пытаясь понять, где он, и наконец
ему попалась на глаза кипа рукописей в углу. И  колеса  памяти  закрути-
лись, перенесли его на четыре года вперед, и он вновь осознал настоящее,
книги, которые вошли в его жизнь, мир, открывшийся  ему  с  их  страниц,
свои мечты и честолюбивые замыслы, свою любовь  к  бледному,  воздушному
созданию, девушке нежной и укрытой от жизненных волнений, которая умерла
бы от ужаса, окажись она хоть на миг, свидетельницей того, что он сейчас
пережил, - той мерзости жизни, из которой он выбрался.
   Он встал, поглядел на себя в зеркало.
   - Итак, ты поднимаешься из грязи, Мартин Иден, - торжественно  произ-
нес он. - Протираешь глаза, чтобы  увидеть  сияние,  и  устремляешься  к
звездам, подобно всему живому до тебя, и даешь умереть в тебе обезьяне и
тигру, и готов отвоевать бесценнейшее наследие, какие бы  могущественные
силы им ни владели.
   Он пристальней всмотрелся в свое отражение и рассмеялся.
   - Малость истерики и мелодрамы, а? - осведомился он. - Ну да  ничего.
Ты одолел Чурбана, одолеешь и редакторов,  хоть  бы  пришлось  потратить
дважды по одиннадцать лет. Не можешь ты остановиться  на  полпути.  Надо
идти дальше. Сражаться до конца, и никаких гвоздей.
 
   Глава 16
 
   Будильник зазвонил, вырвав Мартина из сна, да так резко, что, если бы
не его великолепный организм, у него бы тотчас  разболелась  голова.  Он
спал крепко, но проснулся мгновенно будто кошка, и проснулся полный  не-
терпенья, радуясь, что пять часов беспамятства позади. Он терпеть не мог
сонное забытье. Слишком  много  всего  надо  сделать,  слишком  насыщена
жизнь. Жаль каждого украденного сном мгновения, и не успел еще оттрещать
будильник, а он уже сунул голову в таз, и от ледяной воды пробрала дрожь
наслаждения.
   Но не пошел сегодня день по заведенному порядку. Не ждал его незакон-
ченный рассказ, не было и нового замысла, которому не терпелось бы  воп-
лотиться в слова. Накануне Мартин занимался допоздна, и сейчас  близился
час завтрака. Он взялся было за главу из Фиска,  но  не  мог  сосредото-
читься и закрыл книгу. Сегодня начинается новое сражение -  на  какое-то
время он перестанет писать. В нем поднялась печаль сродни той,  с  какою
покидаешь отчий дом и семью. Он посмотрел на сложенные в углу  рукописи.
Вот оно. Он уходит от них, от своих злосчастных, опозоренных, всеми  от-
вергнутых детей. Он нагнулся, стал их  листать,  перечитывать  отдельные
куски. Самое любимое - "Выпивка" - удостоилось чтения вслух, и  "Приклю-
чение" тоже. Рассказ "Радость", последнее его детище, законченный  нака-
нуне и брошенный в угол из-за отсутствия марок, особенно нравился ему.
   - Не понимаю, - бормотал он. - Или, может, не понимают редакторы. Чем
это плохо? Каждый месяц печатают много хуже. Все, что они печатают,  ху-
же... ну, почти все.
   После завтрака он вложил пишущую машинку в футляр и повез в Окленд.
   - Я задолжал за месяц, - сказал он служащему в конторе проката. -  Но
вы передайте управляющему, я сейчас еду работать, примерно  через  месяц
вернусь и рассчитаюсь.
   Он переправился на пароме в Сан-Франциско и зашагал к бюро по найму.
   - Нужна работа, годится любая, - сказал он агенту, но его прервал  на
полуслове только что вошедший парень, одетый с дешевым шиком, - так оде-
ваются рабочие, которых тянет к красивой жизни. Агент безнадежно покачал
головой.
   - Ничего не подвернулось, а? - сказал парень. - А мне нынче хоть  ко-
го, а надо позарез.
   Он обернулся, пристально посмотрел на Мартина, Мартин  ответил  таким
же пристальным взглядом, увидел опухшее, словно бы слинявшее лицо,  кра-
сивое и безвольное, и понял, парень кутил ночь напролет.
   - Работу ищешь? - осведомился тот. - А что умеешь?
   - Черную работу, моряцкую, на машинке печатаю, только стенографию  не
знаю, верхом ездить могу, никакой работой не погнушаюсь, возьмусь за лю-
бую, - был ответ. Парень кивнул.
   - Подходяще. Я - Доусон, Джо Доусон, мне нужен человек в прачечную.
   - Не знаю, потяну ли. - Перед Мартином мелькнула  забавная  картинка:
он гладит воздушные дамские вещички. Но парень отчего-то ему  приглянул-
ся, и он прибавил: - Хотя простую стирку могу. Уж этому-то я в  плаванье
научился.
   С минуту Джо Доусон раздумывал.
   - Слышь, давай попробуем столковаться. Сказать, об чем речь?
   Мартин кивнул.
   - Так вот, прачечная маленькая, за городом, при гостинице, значит,  в
Горячих ключах. Работают двое, главный и помощник. Главный - я. Ты рабо-
таешь не на меня, а только под моим началом. Ну