о плаванию, и у него хватало ума осознать, что разделяет  их,  ско-
рее, не уже им достигнутое, а то, чего он еще способен достичь. Что смог
он, смогли бы и они; но что-то зрело, бродило в нем, подсказывая, что он
может больше, чем уже сделал. Несказанная красота мира  томила  душу,  -
вот если бы Руфь была здесь, разделить бы это с ней. Он решил, что  опи-
шет ей красивейшие уголки Океании. Творческое начало  вспыхнуло  в  нем,
побуждая воссоздать эту красоту, и не для одной Руфи, но для многих  лю-
дей. И тут в неслыханном блеске его озарила великолепная мысль. Он  ста-
нет писателем. Люди увидят, услышат, ощутят мир и его  зрением,  слухом,
его сердцем. Он станет писать все, что угодно - о событиях вымышленных и
подлинных, - стихи и прозу, и, как Шекспир, пьесы. Вот дело  жизни,  вот
она, возможность приблизиться к Руфи. Писатели - титаны мира, и, уж  ко-
нечно, они будут получше мистеров батлеров, пускай даже у тех и тридцать
тысяч годового дохода и, стоит им захотеть,  они  сразу  станут  членами
Верховного суда.
   Едва родившись, мысль  эта  овладела  им,  и  весь  обратный  путь  в
Сан-Франциско был как сон. Он опьянел от своего  нежданного  могущества,
ему казалось, что для него нет ничего  невозможного.  Посреди  пустынных
просторов океана перед ним отчетливого вырисовывалось будущее. Лишь  те-
перь он впервые ясно увидел Руфь и ее мир. Мир  этот  возник  перед  его
мысленным взором во плоти, - можно было и так и эдак повернуть его и хо-
рошенько разглядеть. Многое оказалось  смутно,  расплывчато,  но  Мартин
увидел целое, а не подробности, и еще увидел, как этим  миром  овладеть.
Писать! Мысль эта разгорелась в нем. Он начнет, как только  возвратится.
И первым делом опишет  путешествие  охотников  за  сокровищами.  Продаст
рассказ какой-нибудь сан-францисской газете. А Руфи ничего не скажет,  и
она вдруг увидит его имя напечатанным и удивится и обрадуется. Он  будет
писать, а учиться не бросит. Ведь в сутках двадцать четыре часа. Он  не-
победим. Он умеет работать, и никаким крепостям перед  ним  не  устоять.
Ему больше не придется плавать простым матросом; и тут в его воображении
промелькнула паровая яхта. Есть писатели, у которых свои  паровые  яхты.
Конечно, тут нужен разгон, предостерег он себя,  хорошо,  если  поначалу
удастся заработать столько, чтоб можно было  учиться  дальше.  А  потом,
пройдет время, много ли, мало - неизвестно, он выучится, подготовится  и
напишет замечательные вещи, и его имя будет у всех  на  устах.  Но  куда
важней - несравнимо важней, важней всего на свете,  -  он  покажет,  что
достоин Руфи. Слава - это прекрасно, однако великолепная мечта его роди-
лась ради Руфи. Не славы он ищет, он просто без памяти влюблен.
   Он приехал в Окленд с туго набитым кошельком, поселился в той же  ка-
морке у Бернарда Хиггинботема и засел за работу. Даже не дал знать Руфи,
что возвратился. Решил пойти к ней, когда напишет очерк про охотников за
сокровищами. Отложить встречу с ней было не так уж трудно - в нем пылала
яростная жажда творчества. К тому же очерк приблизит к нему Руфь.  Много
ли надо написать, он не знал, но сосчитал,  сколько  слов  на  развороте
воскресного приложения к "Сан-францисскому  наблюдателю",  и  решил  так
держать. За три дня, работая как  бешеный,  он  закончил  повествованье,
старательно, покрупнее для разборчивости переписал его, и тогда узнал из
пособия по стилистике, взятого в библиотеке, что существуют на свете аб-
зацы и кавычки. Прежде он ни о чем таком не задумывался и тотчас принял-
ся заново переписывать свое сочинение, поминутно справляясь с  пособием,
и за один день узнал о том, как строить  рассказ,  больше,  чем  средний
школьник узнает за год. Переписав свой очерк во второй раз  и  тщательно
свернув трубочкой, он наткнулся в какой-то газете на  советы  начинающим
авторам, и оказалось, что рукописи ни в коем случае  нельзя  сворачивать
трубочкой, а писать следует на одной стороне страницы. Он же нарушил оба
эти правила. Из той же заметки он узнал еще, что крупные  газеты  платят
не менее десяти долларов за столбец. И когда переписывал рукопись в тре-
тий раз, утешался, умножая десять столбцов на десять  долларов.  Получа-
лось все время одно и то же: сто долларов - повыгодней, чем плавать мат-
росом. Не эти бы промахи, на все про все ушло бы три дня. Сотня долларов
за три дня! В море он бы их заработал за три месяца, а то и поболе. Экая
глупость - мотаться по морям,  если  можешь  писать,  порешил  он,  хотя
деньги сами по себе ничего не значат. Они тем ценны, что  дают  свободу,
позволяют купить приличную одежду, - а все это приблизит  его,  и  очень
быстро, к тоненькой бледной девушке, которая перевернула всю его жизнь и
вдохновила его.
   Он запечатал рукопись в большой  конверт  и  адресовал  ее  редактору
"Сан-францисского наблюдателя". Ему представлялось, будто все, что  при-
сылают в газету, немедленно печатается, и, послав рукопись в пятницу, он
надеялся в воскресенье увидеть свое творение на страницах газеты. Отлич-
ный способ оповестить Руфь, что он вернулся. Тогда в воскресенье во вто-
рую половину дня он позвонит ей и увидит ее. А меж тем его уже  занимала
новая мысль, и он гордился, что она такая здравая, разумная в  скромная.
Он напишет приключенческую повесть для мальчишек и  отошлет  в  "Спутник
юношества". И он пошел  в  публичную  библиотеку  просмотреть  комплекты
"Спутника юношества". Оказалось, повести с продолжением  печатаются  там
обычно в пяти номерах, около трех тысяч слов в каждом. Были и такие, ко-
торые печатались даже в семи номерах, и он решил писать именно такую.
   Однажды он нанялся на китобойное судно, направлявшееся в  Арктику,  -
плавание должно было продлиться три года, но уже через полгода все  кон-
чилось кораблекрушением. Одаренный живым, подчас необузданно пылким  во-
ображением, Мартин, однако, всему предпочитал доподлинную правду и хотел
писать о, том, что знает. Охоту на китов он знал и, основываясь на  этом
знании жизни, принялся сочинять приключения двух мальчишек - своих геро-
ев. Пустячная работа, решил он в субботу вечером. В тот день он закончил
первый кусок в три тысячи слов, чем позабавил  Джима,  зато  Хиггинботем
весь обед злобно язвил насчет "писаки", который завелся в их семействе.
   Мартин же с тайной радостью представлял, как зять захлопает  глазами,
когда раскроет поутру воскресный выпуск "Наблюдателя" и увидит очерк про
охотников за сокровищами. В то воскресенье он спозаранку был уже у вход-
ной двери и лихорадочно перелистывал газету. Перелистал и еще раз, очень
внимательно, потом сложил и оставил там; где взял. Хорошо  хоть,  никому
загодя не сказал про свое сочинение. Наверно, ошибся в  расчетах,  напи-
санное не так-то быстро попадает на страницы газеты, решил он, поразмыс-
лив. Притом, в его сочинении нет таких уж свежих новостей, и скорей все-
го редактор прежде напишет ему об этом.
   После завтрака он опять засел за повесть с продолжением. Слова так  и
лились, хотя он нередко отрывался - искал в словаре значение  слова  или
заглядывал в учебник стилистики. А уж заглянув, часто при этом  читал  и
перечитывал какую-нибудь главу, не больше одной за раз; и утешался  тем,
что, пока он не пишет то замечательное, что в  себе  чувствует,  он,  во
всяком случае, набивает руку в искусстве строить сочинение и учится  до-
думывать и выражать свои мысли.
   Он трудился дотемна, потом отправился в читальню и до  самого  закры-
тия, до десяти часов, вдумчиво читал журналы и еженедельники.  Такую  он
себе составил программу на неделю. Каждый день писал три тысячи  слов  и
каждый вечер с пристрастием изучал журналы, раздумывая  над  рассказами,
очерками и стихами, по мнению редакторов годными - для печати. Одно было
несомненно. Он может писать не хуже всего этого великого множества писа-
телей, а дайте только срок, и он напишет так, как им и не снилось.  Про-
читав в "Книжных новостях" заметку о гонорарах  журнальных  авторов,  он
обрадовался не столько, что Киплинг получал доллар за слово, сколько то-
му, что первоклассные журналы платят не меньше  двух  центов  за  слово.
"Спутник юношества" несомненно первоклассный журнал, а  стало  быть,  за
три тысячи слов, которые он написал в тот день,  он  получит  шестьдесят
долларов - в плаванье столько заработаешь за два месяца!
   Вечером в пятницу он дописал последнюю часть - всего получилась двад-
цать одна тысяча слов. По два цента за слово получается четыреста  двад-
цать долларов - неплохо за неделю работы. Столько  денег  сразу  у  него
сроду не было. Не придумаешь, на что их все и потратить. Он напал на зо-
лотую жилу. Из нее можно черпать и черпать. Он купит еще одежды,  подпи-
шется на разные журналы, купит десятки справочников, а  то  ходи  каждый
раз в библиотеку. И все равно большая часть четырехсот двадцати долларов
остается неистраченной. Он не знал, как тут быть, пока не додумался  на-
нять прислугу Гертруде и купить Мэриан велосипед.
   Он отправил пухлую рукопись в "Спутник юношества" и, задумав очерк  о
ловле жемчуга, в субботу после обеда пошел к Руфи. Он  заранее  позвонил
по телефону, и она сама встретила его в дверях. И опять ее обожгло  жар-
кой волной - таким все в нем дышало здоровьем. Казалось, эта жаркая сила
разлилась по всему ее телу, и Руфь затрепетала. Мартин взял  ее  руку  в
свои, заглянул в ее голубые глаза и вспыхнул, но за восемь  месяцев  под
солнцем лицо его стало совсем бронзовым, и этот свежий загар скрыл крас-
ку на щеках, но не скрыл полосу на шее,  натертую  жестким  воротничком.
Красный след позабавил Руфь, но едва она заметила, как Мартин одет, сме-
яться расхотелось. Костюм сидел отлично - первый его костюм от  портного
- и казалось, Мартин стал стройнее, лучше сложен. К тому же кепку  заме-
нила мягкая шляпа, Руфь велела ее надеть и  с  одобрением  отозвалась  о
том, как он теперь выглядит. Она уж и не помнила, когда так  радовалась.
Эта перемена - дело ее рук, тут есть чем гордиться, и она,  конечно  же,
конечно, будет помогать ему и дальше.
   Но самая серьезная перемена произошла в его речи, и именно  это  было
ей всего приятнее. Он стал говорить не только правильнее, но и непринуж-
денней, и его словарь стал много богаче.  Однако  стоило  ему  разволно-
ваться или увлечься, и он опять ошибался в  произношении  слова,  непра-
вильно строил фразу. И случалось, смущенно запинался, вставляя в  разго-
вор лишь недавно выученное слово. Но при этом речь его не  только  стала
непринужденнее; Руфь с удовольствием отметила, как  свободен,  остроумен
ход его мысли. Именно веселые шутки, способность добродушно подтрунивать
и сделали его любимцем в своем кругу, но раньше  он  не  находил  нужных
слов, не умел правильно выражаться, а потому и не мог проявить эту  спо-
собность при Руфи. Он еще только начинал осваиваться,  чувствовать,  что
он не вовсе чужак здесь. Но был очень  осторожен,  намеренно  осторожен,
предпочитал, чтобы веселый и легкий тон задавала Руфь, а сам хоть  и  не
отставал, не осмеливался ее опережать.
   Он рассказал, чем был занят, поделился своими планами -  зарабатывать
на жизнь писательством и учиться дальше. Но к немалому  его  разочарова-
нию, Руфь этого не одобрила. Его план не слишком ей понравился.
   - Видите ли, - откровенно сказала она,  -  писательство  должно  быть
профессией, как и все остальное. Я, разумеется, в этом не очень сведуща.
Я лишь высказываю общепринятое мнение. Разве можно  стать  кузнецом,  не
проучившись этому ремеслу три года... или, кажется, пять?  Писателям  же
платят много больше, чем кузнецам, и, должно быть, очень  многие  хотели
бы, писать... пробуют стать писателями.
   - Ну, а может быть, я как раз для этого и создан,  чтобы  писаться  -
допытывался Мартин, втайне ликуя, что так ловко подбирает слова,  и  вся
эта сцена, самый дух ее тотчас высветились на широком экране воображения
рядом с другими сценами его жизни - сценами грубыми, жестокими, пошлыми,
мерзкими.
   Вся эта пестрая мозаика мигом вспыхнула перед ним, не прервав беседу,
не нарушив спокойное течение его мыслей. На экране воображения он увидел
себя и милую прелестную девушку - они сидят напротив друг друга и  бесе-
дуют на правильном языке в комнате, полной книг и картин,  где  все  так
прилично и культурно, все озарено ярким светом незыблемого  великолепия;
а по обе стороны тянутся, отступая к  отдаленным  краям  экрана,  совсем
иные, уродливые, сцены, каждая - отдельная картинка, и он, зритель,  во-
лен разглядывать любую. Он видел их сквозь  медленно  плывущие  пряди  и
клубы зловещего тумана, что истаивал в  лучах  ярко-красного,  слепящего
света. Вот ковбои у стойки пьют обжигающее горло виски,  слышны  неприс-
тойности, грубая брань, и сам он тут же, с ними,  пьет  и  сквернословит
заодно с самыми буйными или сидит за  столом  под  коптящей  керосиновой
лампой, и стучат, звенят монеты, и карты переходят из рук в руки. Вот он
на полубаке "Сасквеханны", голый по  пояс,  сжав  кулаки,  без  перчаток
бьется в знаменитой схватке с Рыжим Ливерпулем; а вот  треклятая  палуба
"Джона Роджерса" в то серое утро, когда  они  попытались  взбунтоваться,
помощник капитана в предсмертных муках  судорожно  дергается  на  крышке
грузового люка, револьвер в руках капитана изрыгает огонь и дым, а  вок-
руг теснятся разъяренные матросы, их лица искажены ненавистью, они отча-
янно богохульствуют и падают под выстрелами... И  опять  перед  Мартином
та, главная картина, спокойная, чистая, освещенная  ровным  светом,  где
среди книг и картин сидела Руфь и беседовала с ним; вот и фортепьяно, на
котором она потом будет ему играть, и до него доносится эхо его же  тща-
тельно выбранных, правильно произнесенных слов: "Ну, а может быть, я как
раз для того и создан, чтобы писать? "
   - Но даже если человек как раз для того и, создан, чтобы стать кузне-
цом, - со смехом возразила она, - я не слышала,  чтобы  кто-нибудь  стал
кузнецом, не обучившись этому ремеслу.
   - А что, вы мне посоветуете?  -  спросил  он.  -  И  не  забудьте,  я
чувствую, у меня есть способность писать... не  могу  объяснить,  просто
знаю, есть у меня эта способность.
   - Надо получить солидное образование, - был ответ,  -  независимо  от
того, станете ли вы в конце концов писателем. Какое  бы  поприще  вы  ни
избрали, образование необходимо, и притом не поверхностное,  не  бессис-
темное. Вам бы следовало закончить среднюю школу.
   - Да... - начал он, но она перебила, досказала то, о чем не  подумала
сразу:
   - При этом вы, разумеется, могли бы продолжать писать.
   - Пришлось бы, - хмуро сказал он.
   - Почему? - Она взглянула на него немало озадаченная, ей  не  слишком
приятно было, что он упорствует в своей затее.
   - Потому что если не писать, не будет и средней школы.  Мне  надо  на
что-то жить и покупать книги и одежду.
   - Совсем забыла, - засмеялась она. - Ну зачем вы не родились  челове-
ком со средствами?
   - Лучше крепкое здоровье и воображение, - ответил он. - Набитая мошна
дело хорошее, да ведь человеку этого мало.
   - Не говорите "набитая мошна", - воскликнула она с милой  досадой.  -
Это вульгарно, ужасно.
   Он побагровел.
   - Да-да, верно, - заикаясь, пробормотал он, - и  пожалуйста,  поправ-
ляйте меня каждый раз.
   - Я... я с удовольствием... - Теперь  уже  она  запнулась.  -  В  вас
столько хорошего, я хотела бы, чтобы вы избавились от недостатков.
   И тотчас он обратился в глину в ее руках и также сгоряча желал, чтобы
она лепила из него что хочет, как она желала  перекроить  его  наподобие
своего идеала мужчины. И когда она заметила, что время сейчас  для  него
удачное, вступительные экзамены в среднюю школу начинаются  в  следующий
понедельник, он сразу же сказал, что будет их сдавать.
   Потом она играла и пела ему, а он глядел на нее с тоской и жадностью,
упивался ее прелестью и дивился, что ее не слушают сейчас, не томятся по
ней сотни поклонников, как томится по ней он.
 
   Глава 10
 
   В тот вечер он остался обедать и, к удоволъствию Руфи, произвел  бла-
гоприятное впечатление на ее отца. Они говорили о моряцкой профессии,  в
чем Мартин разбирался отлично, и мистер Морз заметил  потом,  что  гость
произвел на него впечатление весьма здравомыслящего  молодого  человека.
Мартин старался избегать матросского жаргона, подыскивал верные слова  и
оттого говорил медленно, зато успевал собраться с мыслями... Он держался
свободнее, чем при первом знакомстве, почти год назад, и  его  застенчи-
вость и скромность даже пришлись по вкусу миссис Морз, которой  понрави-
лась заметная в нем перемена к лучшему.
   - Он первый мужчина, который привлек хоть какое-то внимание  Руфи,  -
сказала она мужу. - До сих пор наша дочь была так не по возрасту безраз-
лична к мужчинам, что я уже серьезно беспокоилась.
   Мистер Морз пытливо посмотрел на жену.
   - Ты постараешься, чтобы этот матрос ее разбудил? - спросил он.
   - Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы она  не  осталась
старой девой, - был ответ. - Если благодаря этому молодому Идену  в  ней
проснется естественный интерес к мужчинам, это будет неплохо.
   - Совсем неплохо, - отозвался муж. - Но  предположим...  а  иной  раз
следует предполагать заранее, дорогая... предположим,  в  ней  проснется
интерес именно к нему?
   - Невозможно! - Миссис Морз рассмеялась. - Она  на  три  года  старше
его, и вообще это невозможно. Ничего такого не случится. Положись на ме-
ня.
   Итак, роль Мартина была предопределена, а сам он тем временем затевал
некое сумасбродство - на эту мысль его навели Артур и Норман. Воскресным
утром братья отправляются на велосипедах в горы, сперва Мартина это  ни-
как не заинтересовало, но тут он узнал, что Руфь тоже ездит на велосипе-
де и участвует в прогулке. Сам он ездить не умел, и велосипеда у него не
было, но раз она умеет, значит, надо и ему начать; и распрощавшись вече-
ром с Морзами, он по дороге домой зашел в магазин и выложил за велосипед
сорок долларов. Это куда больше, чем он зарабатывал тяжким трудом за ме-
сяц, и кошелек его изрядно отощал; зато когда он прибавил  сотню  долла-
ров, которую предстояло получить в "Наблюдателе", к четыремстам  двадца-
тиуж меньше-то "Спутник юношества" не заплатит, - он решил,  что  теперь
можно не больно ломать голову, куда девать эдакую прорву денег. Не огор-
чился он и когда, надумав сразу же поехать на велосипеде домой,  погубил
костюм. В тот же вечер он из лавки Хиггинботема позвонил портному и  за-
казал новый. Потом втащил велосипед по узенькой лестнице, которая, напо-
добие пожарной, примыкала к дому с тыла, отодвинул  у  себя  кровать  от
стены, и оказалось, теперь в комнатушке только и поместятся он да  вело-
сипед.
   Воскресенье он хотел потратить на подготовку к  экзаменам  в  среднюю
школу, но увлекся историей о ловцах жемчуга и весь день лихорадочно  пи-
сал, воссоздавал из слов пламеневшую  в  нем  красоту  и  необыкновенные
приключения. Рассказ об охотниках за сокровищами и в это утро не появил-
ся на страницах "Наблюдателя", но пыл Мартина не угас. Он унесся в недо-
сягаемые выси, не услышал, как его дважды позвали к столу  -  и  остался
без тяжеловесного обеда, который по воскресеньям неизменно украшал  стол
Хиггинботема. Такими обедами мистер Хиггинботем наглядно показывал,  как
он преуспел в жизни и сколь многого достиг, и по этому случаю  неизменно
разражался препошлой речью во славу американских порядков и  возможности
выйти в люди, предоставленной благодаря этим порядкам каждому, кто в по-
те лица добывает хлеб свой, - а он сам, всякий раз напоминал он, уже вы-
шел в люди, превратился из  приказчика  во  владельца  бакалейной  лавки
"Розничная торговля Хиггинботема за наличный расчет".
   В понедельник утром Мартин Иден со  вздохом  глянул  на  неоконченных
"Ловцов жемчуга-" и поехал в Окленд в среднюю школу. А когда через  нес-
колько дней справился о результатах экзаменов, оказалось, что он