-  дух,
уже не прикованный к земле; и в нем и вокруг  разливалось  ослепительное
сияние; а потом все окружающее исчезло, его подхватило  и  он,  качаясь,
взмыл над миром, над бесконечно дорогим ему миром. Перед глазами  тесни-
лись несчетные яркие картины, в них смешалось знакомое и незнакомое.  Он
входил в неведомые гавани омытых солнцем земель, бродил по  базарам  меж
дикарей, каких еще никто никогда не встречал. Он вдыхал  ароматы  пряных
островов, как бывало теплыми безветренными ночами в  море  или  длинными
тропическими днями, он лавировал в полосе юго-восточных  пассатов  среди
увенчанных пальмами коралловых островков, утопающих в бирюзовом море по-
зади и всплывающих в бирюзовом море впереди. Картины эти возникали и ис-
чезали, быстрые как мысль. Вот верхом на необузданном скакуне  он  летит
по сказочно расцвеченным пустынным просторам Аризоны; а  через  миг  уже
глядит сквозь мерцающий жар вниз, в Долину Смерти, в  гроб  повапленный,
или плывет на веслах по стынущему океану, где  высятся  и  сверкают  под
солнцем громады ледяных островов. Он лежит на коралловом атолле, где ко-
косовые пальмы подступают вплотную к воркующему прибою. Голубоватым пла-
менем горят останки давным-давно потерпевшего крушение корабля, и в отс-
ветах женщины танцуют хулу, и раздаются варварские любовные  клики  пев-
цов, поющих под звон укулеле и грохот тамтамов. Чувственная  тропическая
ночь. Вдалеке, среди звезд темнеет кратер какого-то вулкана. Над головой
плывет бледный лунный серп, и низко в небе горит Южный Крест. Мартин был
точно арфа: все, что он в жизни узнал и что стало  его  сознанием,  было
струнами, а нахлынувшая на него музыка -  ветром,  бьющим  в  струны,  и
струны отзывались воспоминаниями и грезами.  Он  не  просто  чувствовал.
Ощущения облекались в форму, цвет, сияние, а воображение,  разыгрываясь,
дерзко воплощало их в нечто возвышенное, волшебное. Прошлое,  настоящее,
будущее смешались; и Мартина несло, покачивая,  по  необъятному  теплому
миру через доблестные приключения и благородные дела, к Ней и с Ней, да,
с Ней, и он завоевывал ее, и, обхватив одной рукой, влек в  полет  через
королевство своей души.
   И Руфь, глянув через плечо, увидела отблески этого на его лице.  Лицо
преобразилось, огромные глаза сияли на нем, и сквозь завесу  звуков  со-
зерцали трепетный пульс жизни, исполинские видения; созданные самим  его
духом. Она поразилась. Грубый  нескладный  невежа  исчез.  Плохо  сшитое
платье, руки в ссадинах, обожженное солнцем лицо остались,  но  казались
теперь тюремной решеткой, из-за которой глядит великая душа, безмолвная,
бессловесная, оттого что не умеет выразиться вслух. То  было  мимолетное
озарение, в следующий миг Руфь опять увидела  перед  собой  неотесанного
парня и посмеялась над прихотью своей фантазии. Но что-то от этого мимо-
летного впечатления осталось. И когда Мартину пришла пора уходить  и  он
стал неуклюже прощаться, она дала ему почитать том Суинберна и еще Брау-
нинга - слушая курс английской литературы, она занималась Браунингом. Он
благодарил, краснея и запинаясь, и таким казался мальчишкой,  что  волна
жалости поднялась в ней, жалости неодолимой, поистине  материнской.  Она
уже не помнила ни неотесанного парня, ни плененную душу, и мужчину,  под
чьим по-мужски жадным взглядом ей стало сладко и страшно.  Сейчас  перед
ней был просто мальчишка. Шершавой, заскорузлой рукой он жал ей  руку  и
говорил запинаясь:
   - Самый замечательный день в жизни. Я... это... не привык я  к  тако-
му... - Он беспомощно огляделся. - К таким вот людям, к домам...  В  но-
винку мне это... и нравится.
   - Надеюсь, вы еще навестите нас, - говорила Руфь, пока он прощался  с
братьями.
   Он нахлобучил кепку, смущенно, враскачку шагнул за дверь и исчез.
   - Ну, что ты о нем скажешься - тотчас спросил Артур.
   - Необыкновенно интересен... Будто свежим ветром подуло,  -  ответила
она. - Сколько ему лет?
   - Двадцать... почти двадцать один. Я его  сегодня  спрашивал.  Мне-то
казалось, он много старше.
   "А я на три года старше", - думала она, целуя братьев и желая им спо-
койной ночи.
 
   Глава 3
 
   Мартин Иден спускался по ступеням, а рука сама сунулась в карман пид-
жака. Вынырнула с коричневой рисовой бумагой  и  щепоткой  мексиканского
табаку, искусно свернула цигарку. Он глубоко затянулся и медленно,  нес-
пешно выдохнул клуб дыма. - Черт побери! - громко сказал он  с  благого-
вейным изумлением. - Черт побери! - повторил он. И еще раз  пробормотал:
"Черт побери!" Потом рука потянулась к воротничку, он сорвал его и сунул
в карман. Моросил холодный дождик, а Мартин обнажил  голову,  расстегнул
жилет и зашагал враскачку, как ни в чем не бывало. Он едва замечал,  что
дождит. Восторженно грезил наяву, перебирал в мыслях все только что  пе-
режитое.
   Наконец-то он встретил Женщину - он не часто думал об этом прежде, не
склонен он был думать о женщинах, но такую ждал и смутно  надеялся  рано
или поздно встретить. Сидел с ней рядом за столом. Жал ей  руку,  глядел
ей в глаза и на миг увидал в них прекрасную душу... но нет, не  прекрас-
нее глаз, в которых светилась душа, не прекраснее плоти, в которую  душа
облечена. О плоти он не думал, и это для него было внове, ведь  женщины,
которых он знал прежде, вызывали в нем только плотские желания. А вот  о
ее плоти почему-то так не думалось. Словно тело ее не такое, как у  всех
- бренное, подвластное недугам. Нет, оно не просто оболочка души. Оно  -
порождение души, чистое и благодатное воплощение ее  божественной  сути.
Ощущение божественности ошеломило его. Спугнуло мечты и  отрезвило  его.
Никогда прежде не воспринимал он ни слов, ни указаний, ни намеков на бо-
жественное. Никогда он в божественное не верил. Он всегда  был  неверую-
щим, всегда добродушно подсмеивался над судовыми священниками и их  раз-
говорами о бессмертии души. За гробом жизни  нет,  возражал  он,  живешь
здесь, сегодня, а потом - вечная тьма. Но вот в глазах девушки он увидел
душу, бессмертную душу, которая не может умереть. Никогда еще никто,  ни
мужчина, ни женщина, не заставил его задуматься о бессмертии. Только она
пробудила эту мысль в первый же миг, первым взглядом. И вот он  идет,  и
перед глазами чуть светится ее лицо, бледное и серьезное, милое  и  чут-
кое, улыбается милосердно и нежно, как способна улыбаться  лишь  фея,  и
такой оно сияет чистотой, какую он и вообразить не мог. Чистота эта сра-
зила его, точно удар. И испугала. Он знавал и добро и зло,  но  даже  не
подозревал, что жизни может быть присуще чистота. А теперь,  в  ней,  он
постиг чистоту как высшее воплощение  доброты  и  непорочности,  которые
вместе составляют жизнь вечную.
   И тотчас возникло честолюбивое желание тоже достичь вечной жизни.  Он
и воды-то этой девушке поднести недостоин,  это  уж  точно;  неслыханная
удача, сказочное везенье позволили ему увидеть ее в этот  вечер,  сидеть
рядом, говорить с нею. Все вышло случайно. Нет  здесь  его  заслуги.  Не
достоин он такого счастья. Он готов молиться на нее. Теперь  он  смирен-
ный, кроткий, полон самоуничижения и сознает собственное ничтожество.  С
таким настроением идут исповедываться грешники. Конечно,  он  грешен.  И
как у смиренных и униженных в час покаяния нет-нет да и  мелькнет  перед
глазами блистательная картина их будущего торжества, так и ему приоткры-
валось будущее, которого он достигнет, завладев ею.  Но  что  же  значит
владеть ею, это представлялось туманно, совсем не похоже на то,  что  он
прежде понимал под обладанием. Он возносился  на  крыльях  сумасбродного
честолюбия, и вот он уже вместе с ней достигает невообразимых высот, де-
лит с ней мысли, упивается всем, что есть прекрасного и благородного. Ее
душой - вот чем он хотел завладеть, стремился к обладанию, очищенному от
всего низменного, к свободному единению душ, но додумать это не умел. Не
было у него таких мыслей. В сущности, он сейчас вовсе не думал.  Чувство
возобладало над разумом, и, весь дрожа, трепеща от неведомых доныне ощу-
щений, он блаженно плыл по морю чувствований, где само чувство,  востор-
женное и одухотворенное, возносилось над высочайшими вершинами жизни.
   Он шел шатаясь, точно пьяный, и лихорадочно бормотал:
   - Черт подери! Черт подери!
   Полицейский на углу с подозрением уставился на него, потом  распознал
моряцкую походку.
   - Где набрался-то? - резко спросил он.
   Мартин Иден спустился с небес на землю. Натура у него была подвижная,
он быстро ко всему приспосабливался,  легко  перевоплощался,  смотря  по
обстоятельствам. Услыхав окрик полицейского, мгновенно очнулся, стал са-
мим обыкновенным матросом.
   - Вот ловко! - со смехом отозвался он. - Вслух говорю, а самому  нев-
домек.
   - Еще немного и запоешь, - определил полицейский.
   - Не, нипочем. Дайте-ка огоньку, сяду сейчас на трамвай и домой.
   Он закурил, попрощался и пошел своей дорогой.
   - Надо же! - тихонько воскликнул он. -  Этот  обалдуй  решил,  что  я
пьяный. - Он улыбнулся про себя и задумался. - И верно, пьяный я, - при-
бавил он. - Вот не думал, чтоб поглядеть на женское лицо и такое с тобой
сделается.
   На Телеграф-авеню он сел на трамвай, идущий в Беркли. В вагоне  полно
было юнцов и молодых людей, они распевали песни, а время от времени  хо-
ром что-нибудь выкрикивали Мартин Иден с любопытством,  их  разглядывал.
Студенты университета. Учатся вместе с ней, из того же общества,  может,
и знакомы с ней, могли бы каждый день с ней видеться, только  захоти.  А
надо же, не хотят, вот ездили куда-то развлекаться, чем бы провести этот
вечер с ней, разговаривать с ней, сидеть вокруг нее,  и  восхищаться,  и
обожать. Мысль перекинулась на другое. Он приметил  одного  из  толпы  -
глазки-щелочки, отвислая губа. Дрянь малый,  сразу  видать.  На  корабле
стал бы трусом, слюнтяем доносчиком, Нет, он, Мартин Иден, куда как луч-
ше. При этой мысли он повеселел. Будто стал ближе к Ней. И начал сравни-
вать себя с этими студентами. Ощутил свое сильное  мускулистое  тело,  -
да, он наверняка покрепче будет. А вот головы ихние набиты  знаниями,  и
они могут разговаривать с ней на ее языке. Осознав это он пришел в  уны-
ние. Но мозги-то у нас на что? - мысленно воскликнул он. Чего они  смог-
ли, то и он сможет. Узнавали про жизнь по  книгам,  а  он-то  жил  вовсю
по-настоящему. Он тоже много чего знает, только совсем про другое.  Есть
ли среди них такие, кто, умеет вязать узлы, стоять за штурвалом, на вах-
те? Жизнь его развернулась перед ним вереницей картин - опасности, риск,
лишения, тяжкий труд. Он припомнил свои неудачи, передряги, в какие  по-
падал, пока набирался ума-разума. Уж в этом-то он их превзошел. Рано или
поздно им тоже придется зажить подлинной жизнью, и хватить  лиха.  Очень
хорошо. Покуда они будут проходить эту науку, он сможет  изучать  другую
сторону жизни по книгам.
   Трамвай пересекал местность, отделявшую Окленд от Беркли, дома  здесь
были редки, и Мартин глядел в оба, чтоб не прозевать знакомый  двухэтаж-
ный домик с самодовольной вывеской "Розничная торговля  Хиггинботема  за
наличный расчет". На углу Мартин Иден сошел. Задержался взглядом на  вы-
веске. Она говорила ему больше, чем сами слова. Буквы и те выдавали  са-
мовлюбленное ничтожество, душонку, склонную к мелким подлостям.  Бернард
Хиггинботем был женат на сестре Мартина, и Мартин Идеи хорошо  его  изу-
чил. Он отпер дверь своим ключом и поднялся на второй этаж. Здесь обитал
его зять. Бакалейная лавка помещалась внизу. В воздухе стоял запах гнию-
щих овощей. Ощупью пробираясь по коридору, Мартин споткнулся об игрушеч-
ную коляску, брошенную кем-то из его многочисленных племянников  и  пле-
мянниц, и с грохотом стукнулся о дверь. "Скряга! - пронеслась  мысль.  -
Скаредничает, грошовую лампочку не зажжет, а квартирантам недолго и  шею
сломать".
   Он нашарил дверную ручку и вошел в освещенную комнату, где сидели его
сестра и Хиггинботем. Она латала мужнины брюки, а  он,  тощий,  длинный,
развалился на двух стульях, - со второго свешивались ноги  в  поношенных
домашних туфлях. Оторвавшись от газеты, он взглянул поверх нее на вошед-
шего темными лживыми колючими глазами. При виде зятя  в  Мартине  всегда
поднималось отвращение. Никак не понять, что нашла в  этом  Хиггинботеме
сестра. Этакое вредное насекомое, так и подмывает раздавить  его  ногой.
"Hичего, когда-нибудь я еще набью ему морду", - нередко утешал себя Мар-
тин, вынужденный терпеть его присутствие. Глазки зятя, злобные, точно  у
хорька, впились в него с неудовольствием.
   - Ну, чего еще? - резко спросил Мартин. - Bыкладывай.
   - Эту дверь красили только на прошлой неделе, -  угрожающе  и  вместе
жалобно произнес мистер Хиггинботем. - А ты знаешь, сколько нынче  дерут
профсоюзники. Ходил бы поосторожней.
   Мартин собрался было ответить, да раздумал - что  толку  связываться.
Не задерживаясь взглядом на подлом, мерзком человечишке, он посмотрел на
литографию на стене. И поразился. Прежде она  всегда  нравилась  ему,  а
сейчас будто увидел впервые. Барахло - вот что это такое, как все и этом
доме. Мысленно он вернулся в дом, откуда только что ушел, и увидел спер-
ва картины, а потом Ее - пожимая ему руку на прощанье,  она  глядела  на
него так славно, по-доброму. Он забыл, где находится, забыл про Бернарда
Хиггинботема, пока сей джентльмен не спросил:
   - Призрак что ли увидел?
   Мартин очнулся, посмотрел в ехидные, свирепые, трусливые глаза-бусин-
ки, и перед ним, как на экране, возникли эти же глаза, когда Хиггинботем
продает что-нибудь внизу, в  лавке,  -  подобострастные,  самодовольные,
масленые и льстивые.
   - Да, - ответил Мартин. - Увидел призрак. Спокойной  ночи.  Спокойной
ночи, Гертруда.
   Он пошел из комнаты, споткнулся о распоровшийся шов заштопанного ков-
ра.
   - Не хлопай дверью, - остерег Хиггинботем.
   Мартина бросило в жар, но он сдержался и без стука притворил за собой
дверь..
   Хиггинботем с торжеством поглядел на жену.
   - Напился, - хрипло прошептал он. - Говорил я тебе, малый напьется.
   Она покорно кивнула.
   - Глаза у него очень блестели, - согласилась она, - и воротничка  не-
ту, а уходил в воротничке. Но, может, и всего-то выпил стаканчик-другой.
   - Да его ноги не держат, - заявил супруг. - Я-то видел. Идет - споты-
кается. Сама слыхала, в коридоре чуть не грохнулся.
   - Наверно, об Алисину коляску споткнулся, - сказала она, - В  темноте
не видать.
   В душе Хиггинботем поднимался гнев, и голос он  тоже  возвысил.  Весь
день в лавке он был тише воды, ниже травы, дожидаясь вечера, когда среди
домашних можно наконец стать самим собой.
   - Говорят тебе, твой драгоценный братец пришел пьяный.
   Он чеканил слова холодно, резко, безжалостно, точно штамповальная ма-
шина. Жена вздохнула и промолчала. Была она крупная, тучная, всегда  не-
ряшливо одетая, всегда замученная бременем своей плоти, домашних забот и
мужнина нрава.
   - Говорят тебе, сидит это в нем, от папаши унаследовал,  -  продолжал
Хиггинботем тоном обвинителя. - Помрет в канаве, тем  же  манером.  Сама
знаешь.
   Жена со вздохом кивнула и продолжала шить. Оба  не  сомневались,  что
Мартин вернулся пьяный. Не способные воспринять красоту, они не  распоз-
нали в блестящих глазах и пылающих щеках примет первой юношеской любви.
   - Прекрасный пример подает детям, - вдруг фыркнул Хиггинботем,  нару-
шив молчание, его злила безответность жены. Иногда  ему  хотелось  даже,
чтобы она больше ему перечила. - Если еще раз  придет  выпивший,  пускай
выметайся.  Поняла?  Не  желаю  терпеть  его  дебоширство,  нечего   ему
пьянством растлевать невинных деток. - Хиггинботему нравилось новое  для
него слово, недавно вычитанное в газете. - Да, растлевать, вот  как  это
называется.
   И опять жена только вздохнула, горестно покачала головой и  все  про-
должала шить. Хиггинботем вернулся к газете.
   - А за последнюю неделю он заплатил? -  метнул  он  поверх  газетного
листа.
   Она кивнула, потом прибавила:
   - Кой-какие деньжата у него еще есть.
   - А когда опять в море?
   - Видать, когда спустит все заработанное, - ответила она. -  Вчера  в
Сан-Франциско ездил приглядеть корабль. Только он  еще  при  деньгах,  и
разборчивый он, не на всякий корабль станет наниматься.
   - Нечего ему, голодранцу задирать нос, - фыркнул Хиггинботем. -  Раз-
борчивый нашелся!
   - Он чего-то говорил, мол, какая-то шхуна  готовится  плыть  на  край
света, клад будут искать... если, мол, хватит у  него  денег  дождаться,
поплывет с ними.
   - Захотел бы остепениться, я б его взял возчиком, - сказал супруг, но
в голосе не было и намека на благожелательность. - Том взял расчет.
   На лице жены отразились тревога и недоумение.
   - Сегодня, вечером ушел. Нанялся к Карузерам. Они будут  ему  платить
больше, мне это не по карману.
   - Говорила я тебе, уйдет он, - воскликнула жена. - Ты мало  ему  пла-
тил, он больше стоит.
   - Потише у меня, - взъелся Хиггинботем. - Тыщу раз тебе  говорил,  не
суйся в мои дела. Дождешься у меня.
   - Мне все равно, - она шмыгнула носом. - Том был хороший парнишка.
   Супруг свирепо поглядел на нее. Совсем от рук отбилась.
   - Не был бы твой братец бездельником, я взял бы его возчиком, -  про-
ворчал он.
   - За стол и жилье он плати, - возразила она. - И он мне брат, и ниче-
го тебе пока что не задолжал, какое у тебя право бесперечь к  нему  цеп-
ляться. Я ведь тоже не бесчувственная, хоть и прожила с тобой семь лет.
   - А сказала ему, пускай бросает читать за полночь, не то будешь брать
с него за газ? - спросил Хиггинботем.
   Жена не ответила. Бунтарский дух ее сник, задавленный в глубине уста-
лой плоти. Муж торжествовал. Победа осталась за ним. Глаза  блеснули,  с
наслаждением он слушал, как она хлюпает носом. Он упивался,  унижая  ее,
унизить ее теперь куда легче, чем бывало в первые годы супружества, пока
орава детворы и вечные мужнины придирки не измотали ее вконец.
   - Ну, скажешь завтра, только и делов, - продолжал  Хиггинботем.  -  И
вот что, пока не забыл, пошли-ка завтра за Мэриан, пускай посидит с  де-
тишками. Тома-то нет, придется самому стать за возчика, а ты, имей в ви-
ду, будешь заместо меня в лавке.
   - Так ведь завтра у меня стирка, - слабо возразила жена.
   - Тогда встань пораньше и сперва постирай. Я до десяти не выеду.
   Он злобно зашуршал газетой и опять принялся читать.
 
   Глава 4
 
   Мартин Иден у которого от стычки с зятем все  кипело  внутри,  ощупью
пробрался по темному коридору и вошел к себе  в  крохотную  каморку  для
прислуги, где только и умещались кровать,  умывальник  да  стул.  Мистер
Хиггинботем из скаредности прислугу не держал - жена и сама справится. К
тому же комната прислуги позволяла пускать не одного, а двух  квартиран-
тов. Мартин положил Суинберна и Браунинга на стул, снял пиджак и сел  на
кровать. Пружины одышливо заскрипели под ним, но он не  обратил  на  это
внимания. Начал было снимать башмаки, но вдруг уперся взглядом  в  стену
напротив, где на белой штукатурке проступали длинные грязно-бурые  пятна
- следы протекшего сквозь крышу дождя, и увидел: на этом  нечистом  фоне
то плывут, то вспыхивают видения. Он забыл про башмаки, и  смотрел  дол-
го-долго, потом губы его дрогнули и он шепнул: "Руфь! "
   "Руфь!" Он и помыслить не мог, что обыкновенный звук может  быть  так
прекрасен. Имя это ласкало слух, и Мартин упоенно повторял его:  "Руфь!"
То был талисман, волшебное слово, заклинанье. Стоит прошептать его  -  и
вот уже перед ним мерцает ее лицо, золотым сияньем заливает грязную сте-
ну. И не только стену. Оно уплывает в бесконечность, и душа устремляется
за ним в эти золотые глубины на поиск ее души. Все лучшее,  что  было  в
Мартине, изливалось великолепным потоком. Уже одна мысль о ней облагора-
живала и очищала его, делала лучше и рождала желание  стать  лучше.  Это
было ново. Никогда еще не встречал он женщину, рядом с которой  стал  бы
лучше. Наоборот, все они будили в нем