а меж тем газета осталась недочитанная. Он опять  взялся  за  нее  после
обеда, и тут его сморил сон.
   Так прошло воскресенье, в понедельник он уже крутился как белка в ко-
лесе, разбирал грязное белье, а Джо, крепко обвязав  голову  полотенцем,
со стонами и проклятьями запустил стиральную машину и перемешивал жидкое
мыло.
   - Просто не могу без этого, - объяснил он. - Как подходит вечер  суб-
боты, должен выпить, хоть тресни.
   Прошла еще неделя, великое сражение, что  ежедневно  затягивалось  до
позднего вечера при электрическом свете, завершилось победой в субботу в
три часа дня, и Джо вкусил свой миг убогого торжества, а потом его опять
потянуло искать забвения в ближнем кабаке. Мартин и это воскресенье про-
вел как первое. Спал в тени деревьев, с  трудом,  бесцельно  проглядывал
газету, не один час провалялся так, ничего не делал, ни о чем не  думал.
Слишком его сморило, и никакие мыслей не было,  одно  лишь  недовольство
собой. Он был сам себе противен, словно что-то в нем подгнило или вылез-
ла наружу какая-то сидевшая в нем мерзость.  Божественный  огонь  в  нем
угас. Честолюбие притупилось, Мартин уже не ощущал его уколов, не хвата-
ло жизненной силы. Он был мертв. Казалось, мертва душа. Он  обратился  в
скотину, в рабочую скотину. Стал слеп к красоте солнечных лучей,  проск-
возивших зеленую листву, и глух к лазури небосвода, которая, бывало, на-
шептывала ему о просторах вселенной, о тайнах, трепетно ждущих  -  когда
же их раскроют. Жизнь казалась нестерпимо бессмысленной  и  скучной,  от
нее мутило. Зеркало внутреннего зрения скрыла черная завеса, а воображе-
ние лежало в затемненной больничной палате, куда не проникал  ни  единый
луч света. Он завидовал Джо - там, в поселке, он буйствует и  дебоширит,
хмельной дурман бродит у него в голове, бушует хмельная радость и льются
хмельные слезы, он неправдоподобно, восхитительно пьян и  не  помнит  об
утре понедельника, о предстоящей неделе убийственного труда.
   Миновала третья неделя,  и  Мартин  возненавидел  себя,  возненавидел
жизнь. Угнетало ощущение, что он неудачник. Не зря  редакторы  отвергали
его писанину. Теперь он ясно это понимал и смеялся над собой и над свои-
ми мечтами. Руфь вернула ему "Голоса моря" почтой. Письмо ее  он  прочел
равнодушно. Она всячески постаралась убедить его, что стихи ей  понрави-
лись, что они хороши. Но лгать она не умела, не умела и обманывать себя.
Она считала, что стихи не удались, и по каждому вымученному, неглубокому
суждению он чувствовал, что она их не одобряет. Что ж, она права.  Пере-
читывая теперь стихи, Мартин твердо в  это  уверовал.  Чувство  красоты,
ощущение чуда покинуло его, и, читая стихи, он поймал себя  на  недоуме-
нии: с чего ему вздумалось такое написать? Смелость языка показалась ему
смехотворной, меткие выражения - уродливыми, все было нелепо,  фальшиво,
неправдоподобно. Будь у него силы хоть на какое-то действие, он сразу бы
сжег эти свои "Голоса". Но чтобы швырнуть их в огонь, надо было еще пой-
ти в котельную, гостиницы, стихи того не стоили. Всю  энергию  поглощала
стирка чужого белья. Для своих дел ее не осталось.
   Вот в воскресенье он непременно возьмет себя в руки и  ответит  Руфи.
Но в субботу днем, когда он вымылся после работы, его охватило  неодоли-
мое желание забыться. "Пойду-ка я гляну, как там Джо", - сказал он  себе
и сразу же понял, что лжет. Но осмыслить, откуда эта  ложь,  недоставало
сил. А и были бы они, все равно не стал бы он об этом  думать,  хотелось
одного - забыться. Медленно, небрежной походкой двинулся он в поселок, и
чем ближе к кабачку, тем быстрей, против воли, шагал.
   - А я думал, ты непьющий, - такими словами встретил его Джо.
   Мартин не унизился до оправданий, он спросил виски, налил себе полный
стакан и только тогда передал бутылку Джо.
   - Давай поживей, - сказал он резко. Джо замешкался с бутылкой, и Мар-
тин не стал его ждать, залпом выпил и налил еще.
   - Теперь могу тебя подождать, - мрачно сказал он, - а только поторап-
ливайся.
   Тот поторопился, и они выпили вместе.
   - Допекла тебя работенка, а? - спросил Джо. Мартин не пожелал об этом
говорить.
   - Работа - сущий ад, верно, - продолжал Джо. - А  только  обидно  мне
глядеть, что ты запил, Март, ох, обидно. Ну, бывай здоров!
   Мартин пил молча, отрывисто заказывал еще выпивку, и буфетчик,  жено-
подобный малый с голубыми слезящимися глазами и волосами, зализанными на
прямой пробор, уже трепетал перед ним.
   - Стыд и срам, как из нас, бедолаг, все соки выжимают, - заметил Джо.
Зашибаю я здорово, а то спалил бы ихнюю лавочку да и смотался. Только то
их и спасает, что зашибаю, верное слово.
   Но Мартин промолчал. Еще стакан, еще, и наконец он ощутил, как напол-
зает хмельной дурман. Теперь-то он ожил - впервые за три недели он  ощу-
тил дыхание жизни. Вернулись мечты. Вырвалось из темной больничной пала-
ты воображение, яркое, пылающее, и пошло его  соблазнять.  Ясней  ясного
стало зеркало внутреннего зрения, и снова в нем засияли, мгновенно  сме-
няя друг друга, мимолетные образы. Чудо и красота идут с  ним  об  руку,
снова он всемогущ. Он пытался рассказать про это Джо, но у Джо были свои
видения - наивернейшие планы, как сбросить ярмо прачки и  гладильщика  и
самому стать владельцем распрекрасной паровой прачечной.
   - Слышь, Март, уж у меня ребятишки работать не будут, нет, нипочем. А
после шести ни одна живая душа не будет работать. Слышь, чего я  говорю?
Машин будет вдосталь и рабочих рук, не к чему надрываться с утра до  но-
чи, и вот убей меня бог. Март, я тебя поставлю  управляющим,  будешь  ты
тут старшой. Я уже все обмозговала Бросаю  зашибать  и  два  года  коплю
деньгу... накоплю, а потом...
   Но Мартин отвернулся, предоставил ему делиться своими планами  с  бу-
фетчиком, а после отвлек этого достойнейшего мужа, пускай подаст  выпить
двоим вновь пришедшим - двум фермерам, которые охотно приняли  приглаше-
ние Мартина. Мартин был неслыханно щедр, угощал всех и каждого -  батра-
ков, конюха, подручного садовника и самого буфетчика и вороватого бродя-
гу, что проскользнул сюда как тень и как тень маячил в конце стойки.
 
   Глава 18
 
   В понедельник утром, загружая первую партию белья в стиральную  маши-
ну, Джо кряхтел и охал.
   - Слышь, Март... - начал он.
   - Отвяжись! - рявкнул Мартин.
   - Прости, Джо, - сказал он в полдень, когда они  сделали  перерыв  на
обед. Джо чуть не прослезился.
   - Ничего, дружище, - сказал он. - В аду крутимся,  другой  раз  и  не
стерпишь. А знаешь, я вроде полюбил тебя, право слово. Потому  и  обидно
сделалось. Я как спервоначалу на тебя глянул, ты мне по душе пришелся.
   Мартин пожал ему руку.
   - Давай смотаемся, - предложил Джо. - Ну ее, эту прачечную к  чертям,
пойдем бродяжить. Я отродясь не пробовал, а сдается мне,  невелика  хит-
рость. И ничего делать не будем. Ты только подумай - ничего не делать! Я
когда хворал тифом, в больнице лежал, во где была красота. Еще бы  разок
захворать.
   Медленно тащилась неделя. Гостиница была,  переполнена,  и  прачечную
без конца заваливали фасонным бельем. Джо и Мартин совершали чудеса доб-
лести. Они сражались до поздней ночи, при свете электричества, еду  гло-
тали наспех, успевали даже поработать полчаса до завтрака. Мартину стало
не до холодных ванн. Каждый гнал, гнал, гнал,  и  Джо  властно  подгонял
мгновенья, старательно собирал их в стадо, не терял ни единого, без кон-
ца пересчитывал, точно скупец золото, крутился как одержимый, как  беше-
ный, неистовая машина, и помогала ей вторая искусная машина, которая ду-
мала, будто была когда-то человеком, неким Мартином Иденом.
   Но подумать удавалось лишь в редкие минуты. Жилище мысли было  запер-
то, окна заколочены досками, а сам он - только призрачный сторож.  Всего
лишь тень. Джо прав. Оба они тени, и нескончаем тяжкий труд в преддверии
ада. Или все это сон? Минутами, когда в жаркой и паркой духоте он  водил
по белью тяжелыми раскаленными утюгами взад и вперед, ему чудилось,  все
это и впрямь только сон. Совсем скоро, или, может, через тысячу лет,  он
проснется в своей каморке, подле стола в чернильных пятнах,  и  примется
писать с того места, где остановился накануне. Или, может, и это был то-
же сон, и он проснется, когда пора будет стать на  вахту,  вывалится  из
койки в кренящемся кубрике, поднимется на палубу, под тропические  звез-
ды, возьмется за штурвал и его обдует прохладным пассатом.
   Настала суббота и все та же бесплодная победа в три пополудни.
   - Чего ж, пойду выпью пивка, - сказал Джо странно бесцветным голосом,
означавшим, как всегда после рабочей недели, совершенный упадок сил.
   И вдруг Мартин словно проснулся. Открыл сумку с инструментами, смазал
велосипед, смазал передачу, отрегулировал  подшипники.  Джо  только  еще
плелся к кабаку, когда Мартин промчался, мимо, - он  низко  пригнулся  к
рулю. Мерно и сильно, вовсю мочь жал на педали, в лице решимость одолеть
семьдесят миль, подъемы, спуски, дорожную пыль. Ночевал он в Окленде,  в
воскресенье проделал семьдесят миль обратного  пути.  А  утром  в  поне-
дельник, усталый, начал новую рабочую неделю. Зато остался трезв.
   Миновала пятая неделя и шестая, Мартин жил и работал, как  машина,  в
нем сохранялся лишь проблеск чего-то, лишь теплилась в душе искра и каж-
дую субботу и воскресенье заставляла его с бешеной  скоростью  одолевать
сто сорок миль. Но это был не отдых. Это действовала некая  сверхмашина,
помогая затушить искру - единственное, что еще осталось в нем от прошлой
его жизни. В конце седьмой недели, почти бессознательно, не в силах про-
тивиться, он поплелся вместе с Джо в поселок, и утопил жизнь в  вине,  и
обрел жизнь до утра понедельника.
   А потом опять в конце каждой недели одолевал на велосипеде сто  сорок
миль, вытеснял оцепенение от безмерно тяжкой работы новым оцепенением от
усилий уж вовсе непомерных. В конце третьего месяца он в третий раз  по-
шел с Джо в поселок. Он забылся, и снова жил, и, ожив,  в  миг  озарения
ясно увидел, что сам обращает себя в животное - не  тем,  что  пьет,  но
тем, как работает. Пьянство - следствие, а не причина.  Оно  следует  за
этой работой так же неотвратимо, как вслед за днем наступает ночь.  Нет,
обращаясь в рабочую скотину, он не покорит вершины - вот  что  нашептало
ему виски, и он согласно кивнул. Виски - оно мудрое. Оно  умеет  раскры-
вать секреты.
   Он спросил перо, бумагу, заказал выпивку на всех и, покуда все вокруг
с воодушевлением пили за его здоровье, оперся на стойку и нацарапал нес-
колько слов.
   - Это телеграмма, Джо, - сказал он- - На, читай.
   Джо читал с пьяной добродушной ухмылкой. Но прочитанное, похоже,  от-
резвило его. Он с упреком глянул на Мартина, на глазах выступили  слезы,
потекли по щекам.
   - Неужто бросаешь меня, Март? - уныло спросил он.
   Мартин кивнул, подозвал какого-то парня и велел снести листок  в  те-
леграфную контору.
   - Погоди! - еле ворочая языком, пробормотал Джо. - Дай сообразить.
   Он ухватился за стойку, ноги подкашивались, Мартин обнял его за  пле-
чи, чтоб не свалился, покуда соображает.
   - Пиши, оба уходим, стирать больше некому, -  вдруг  объявил  Джо.  -
Дай-ка, я подпишу.
   - А ты-то с чего уходишь? - спросил Мартин.
   - С чего и ты.
   - Но я пойду в море. А ты не можешь.
   - Ага, - был ответ, - зато я бродяжить могу, вот что.
   Мартин посмотрел на него испытующе и потом воскликнул:
   - Черт подери, Джо, а ведь ты прав! Бродягой быть куда лучше, чем ло-
мовой лошадью. Поживешь, парень! Ты ж еще никогда и не жил.
   - Нет, я раз в больнице лежал, - возразил Джо. - Во была красота. Ти-
фом хворал... я тебе не рассказывал?
   Мартин переправил в телеграмме, что расчет берут двое, а не  один.  А
Джо меж тем продолжал:
   - Про выпивку в больнице и думать забыл. Чудно, правда? Ну, а работа-
ешь весь день как вол, тут уж без выпивки нельзя. Примечал,  как  повара
напиваются? Жуть!.. И пекари тоже. Такая у них работа.  Им  без  выпивки
никак нельзя.. Слышь, дай-ка я заплачу половину за телеграмму.
   - Давай бросим жребий, - предложил Мартин.
   - Подходи все, пей, - позвал Джо, вместе с Мартином кидая  на  мокрую
стойку игральные кости.
   В понедельник утром Джо был вне себя от радостного волнения. Не заме-
чал, что разламывается голова, нисколько не думал о работе. Стада  мгно-
вений ускользали и терялись, а беспечный пастух смотрел в окно на солнце
и на деревья.
   - Ты только глянь! - восклицал он. - Это ж все мое! Задаром! Захочу -
разлягусь вон там, под деревьями, и просплю хоть тыщу лет. Март,  слышь,
Март, давай кончать мороку. На кои ждать? Вон оно, раздолье,  там  спину
гнуть не надо, у меня туда билет... и никакого тебе обратного, черт меня
подери!
   Через несколько минут, наполняя  тележку  грязным  бельем,  для  сти-
ральной машины, Джо заметил сорочку управляющего гостиницы. Джо знал его
метку, и вдруг его осенило: свободен! - и он возликовал, бросил  сорочку
на пол и принялся топтать ее.
   - Тебя бы эдак, тебя, чертова немчура! - заорал он. - Тебя, тебя  са-
мого, вот так вот! На тебе, на тебе, на, вот тебе, будь ты проклят!  Эй,
держите меня! Держите!
   Мартин со смехом оттащил его к стиральной машине. Во вторник  вечером
прибыли новые рабочие, и до конца недели пришлось их  обучать,  натаски-
вать. Джо сидел в прачечной и объяснял, что и как надо,  а  работать  не
работал.
   - Пальцем не шевельну, - объявил он. - Пальцем  не  шевельну!  Пускай
хоть нынче увольняют, только тогда и обучать не стану, враз уйду. Хватит
с меня, наработался! Буду теперь в товарных вагонах раскатывать да в те-
нечке дремать. А вы пошевеливайтесь, вы, рабочая скотинка! Во-во. Валяй-
те. Надрывайтесь! До седьмого поту! А помрем, сгнием, что вы, что я, так
не все ль равно, как живешь-то?.. Ну? Вы мне скажите... не все ль равно,
в конце-то концов?
   В субботу они получили жалованье, и пришла пора Джо с Мартином  расс-
таваться.
   - Видать, нечего и просить тебя, все одно не передумаешь, не  пойдешь
со мной бродяжить? - Погрустнев, спросил Джо.
   Мартин покачал головой. Он стоял подле велосипеда, готовый  тронуться
в путь. Они пожали друг другу руки, и Джо на миг задержал руку Мартина.
   - Мы еще повстречаемся, Март, - сказал он. - Вот ей-ей.  Нутром  чую.
До свиданья, Март, бывай здоров. Полюбился ты мне черте как, право  сло-
во! Он одиноко стоял посреди дороги и глядел вслед Мартину, пока тот  не
скрылся за поворотом.
   - Золото, а не парень, - пробормотал он. - Чистое золото.
   И он поплелся по дороге к водокачке, там на запасном пути с полдюжины
пустых товарных вагонов ждали, когда их прицепят к составу.
 
   Глава 19
 
   Руфь и все семейство Морзов были уже дома, и Мартин, возвратись в Ок-
ленд, часто с ней виделся. Она стала бакалавром и покончила с ученьем, а
у него работа высосала все силы души и тела, и он совсем не  писал.  Ни-
когда еще не было у них друг для друга  столько  свободного  времени,  и
между ними быстро росла новая близость.
   Поначалу Мартин только и знал что отдыхал. Много спал, долгими часами
ничего не делал, думал и размышлял. Он словно приходил в себя после тяж-
кого испытания. И впервые понял, что возвращается к жизни, когда  ощутил
некоторый интерес к газете. По - том снова начал читать - немудрящие ро-
маны, стихи, - а еще через несколько дней с головой погрузился  в  давно
заброшенного Фиска. На редкость крепкий и здоровый, он обрел новые  жиз-
ненные силы, он обладал великолепным даром молодости - быстро воспрянуть
телом и духом.
   Он объявил Руфи, что, как только хорошенько отдохнет, вновь отправит-
ся в плавание, и она не скрыла разочарования.
   - Зачем вам это? - спросила она.
   - Для денег, - был ответ. - Надо запастись для следующей атаки на ре-
дакторов. Деньги - ресурсы войны, в моем случае деньги и терпение.
   - Но если нужны только деньги, почему вы не остались в прачечной?
   - Потому что прачечная превращала меня в животное. При  такой  работе
поневоле запьешь. Руфь посмотрела на него с ужасом.
   - Неужели вы?.. - дрожащим голосом спросила она.
   Так легко было бы вывернуться, но Мартин по природе своей  был  прав-
див, да еще вспомнил давнее решение говорить правду, чем бы это ни  гро-
зило.
   - Да, - ответил он, - Бывало. Несколько раз. Она вздрогнула и отодви-
нулась.
   - Ни с одним человеком из тех, кого я знаю, этого не бывало.
   - Значит они не работали в прачечной гостиницы в  Горячих  ключах.  -
Мартин горько засмеялся. - Труд - хорошая штука. Он необходим  для  здо-
ровья, так говорят все проповедники, и, бог свидетель, я никогда не  бо-
ялся тяжелой работы! Но, как известно, хорошенького понемножку, а тамош-
няя прачечная это уже чересчур. Потому я опять и ухожу в  плавание.  Ду-
маю, это в последний раз - когда вернусь, непременно возьму эти  журналы
штурмом. Уверен.
   Она молчала, явно не сочувствовала ему, и, глядя на нее, Мартин угрю-
мо подумал: где же ей понять, через что он прошел!
   - Когда-нибудь я об этом напишу - "Вырождение под гнетом труда",  или
"Психология пьянства в рабочем классе", или еще как-нибудь в этом роде.
   Никогда еще, с самой первой встречи, не были они так далеки  друг  от
друга, как в этот день. Признание Мартина, откровенность, вызванная  ду-
хом бунтарства, были отвратительны Руфи. Но само это отвращенье потрясло
ее много сильнее, чем вызвавшая его причина. Так, значит, вот  насколько
стал ей близок Мартин - однажды осознанное,  открытие  это  прокладывало
путь к еще большей близости. Притом Руфь еще и пожалела Мартина и по на-
ивности, по совершенному незнанию жизни, задумала его перевоспитать. Она
спасет этого неотесанного молодого человека, идущего по неверному  пути.
Спасет от проклятья, наложенного на него прежним окружением,  спасет  и,
от него самого, ему же наперекор. Она  была  уверена  в  высоком  благо-
родстве своих побуждений и не подозревала, что источник их - тайная рев-
ность и жажда любви.
   Стояла чудесная погожая осень, и они уезжали на велосипедах за город,
к холмам, и то он, то она вслух читали стихи, прекрасные строки  облаго-
раживали душу, рождали возвышенные мысли. Так она исподволь внушала  ему
необходимость самоотречения, жертвенности, терпенья, трудолюбия и  целе-
устремленности - тех отвлеченных добродетелей, которые, как она  полага-
ла, воплотились в ее отце, и в мистере Батлере, и в Эндрю Карнеги, како-
вой из нищего мальчишки-эмигранта превратился в  филантропа,  известного
всему миру своими щедрыми пожертвованиями на библиотеки.
   Мартин дорожил этими днями, радовался им. Он яснее понимал теперь ход
ее мыслей, и душа ее уже не была для него непостижимым чудом. Теперь  он
мог рассуждать с нею обо всем как равный, и расхождения во взглядах  ни-
как не умаляли его любовь. Напротив, он любил еще  горячее,  потому  что
любил ее такой, какая была она на самом деле, и даже хрупкость прибавля-
ла ей прелести в его глазах. Он знал историю болезненной  Элизабет  Бар-
рет, которая многие годы не вставала с постели до того самого дня, когда
загорелась страстью к Браунингу и сбежала с  ним,  выпрямилась,  ощутила
землю под ногами и увидела небо над головой (то, что сделал Браунинг для
Элизабет Баррет, он, Мартин, сделает для Руфи. Но прежде она должна  его
полюбить. Остальное просто. Он  даст  ей  силу  и  здоровье.  Перед  ним
мелькали картины их жизни в будущем: работа, уют, благополучие во  всем,
и вот они вдвоем читают стихи и говорят о них, она полулежит на полу, на
разбросанных подушках и читает ему вслух. Вот что  будет  определять  их
жизнь. И всегда ему рисовалась та же картина. Или вслух читает он, обняв
ее одной рукой, а она положила голову ему на плечо. Или они вместе  раз-
думывают над страницами, полными красоты. К тому же Руфь любила природу,
и щедрое воображение Мартина переносило их чтения в иные  места.  И  вот
они читают в долине отгороженной от всего мира крутыми обрывистыми  ска-
лами, или на