тыд  и
срам, что ваша постыдная болтовня по сравнению с ним невинный лепет.
   Некий философ-академик, недостойный дышать одним воздухом со  Спенсе-
ром, назвал его "Философом недоучек". Сомневаюсь, чтоб  вы  прочли  хоть
десять страниц Спенсера, но существовали критики - и, надо думать, поум-
нее вас, - которые прочли из него не больше вашего  и,  однако,  посмели
заявить, будто в его сочинениях нет ни одной дельной мысли, -  и  это  о
Спенсере, чей гений наложил печать на все научные исследования,  на  все
современное мышление, о человеке, который стал отцом психологии, который
произвел переворот в педагогике, так что  сегодня  сынишку  французского
крестьянина обучают грамоте и арифметике, следуя принципам  Спенсера.  И
это презренное комариное племя набрасывается на него, оскорбляет его па-
мять, а само кормится его идеями, применяет их в жизни. Ведь тем  немно-
гим, что осело у них в мозгах, они прежде  всего  обязаны  Спенсеру.  Не
будь Спенсера, у этих ученых попугаев не оказалось  бы  и  малой  толики
подлинного знания.
   И однако даже ректор Фербенкс из Оксфорда, человек, чье положение по-
выше вашего, судья Блаунт, сказал, что потомки отвергнут Спенсера,  ско-
рее назвав его мечтателем и поэтом, чем мыслителем.  Да  вся  эта  шатия
сплошь - болтуны и брехуны. Один изрек: "Основные начала" не вовсе лише-
ны литературных достоинств". А другие заявляли, что он  не  оригинальный
мыслитель, а просто усердный труженик. Болтуны и брехуны! Болтуны и бре-
хуны!
   Мартин круто оборвал свою речь, ив комнате воцарилась мертвая тишина.
В семье Руфи судью Блаунта почитали как человека влиятельного и  достиг-
шего высокого положения, и вспышка Мартина всех ужаснула. Остаток вечера
прошел как на похоронах, судья Блаунт и мистер  Морз  беседовали  только
друг с другом, общий разговор никак не клеился. А потом, когда Руфь  ос-
талась наедине с Мартином, разразилась буря.
   - Ты невыносим, - рыдала она. Но его гнев еще не потух, и он  продол-
жал бормотать:
   - Скоты! Скоты!
   Руфь сказала, что он оскорбил судью.
   - Сказав ему правду в глаза? - возразил Мартин.
   - Мне все равно, правда это или неправда, - настаивала она. - Сущест-
вуют границы приличия, и ты не имеешь права никого оскорблять.
   - А тогда какое право у судьи  Блаунта  оскорблять  правду?  -  резко
спросил Мартин. - Уж конечно, нападать на правду куда  предосудительней,
чем оскорбить ничтожество вроде этого Блаунта. А он поступил  еще  хуже.
Он чернил мя великого, благородного человека, которого уже нет в  живых.
Ах скоты! Скоты!
   Мартин снова разъярился, слишком много было для этого причин, и  Руфь
пришла в ужас. Никогда еще не видела она его в такой ярости и  не  могла
понять этого непостижимого сумасбродства. И однако к ужасу примешивалось
восхищение, которое все еще влекло ее к Мартину, и вот она  прислонилась
к нему, и в этот миг наивысшего напряжения обняла его за шею.  Она  была
уязвлена и возмущена его выходкой и, однако, трепеща, прильнула к  нему,
а он, обнимая ее, бормотал: "Скоты! Скоты!" И потом, все еще обнимая ее,
сказал:
   - Руфь, милая, я больше не буду у вас обедать и портить твоим настро-
ение. Они меня не любят, зачем же мне им навязываться, раз я  им  не  по
вкусу. И ведь они мне тоже не по вкусу. Тьфу! Мне от них тошно. И  поду-
мать только, до чего я был глупо воображал, если  кто  занимает  высокие
посты и живет в красивых домах и у него есть образование и счет в банке,
значит, это люди достойные!
 
   Глава 38
 
   - Пошли! Идемте к здешним социалистам! Так  говорил  Бриссенден,  еще
слабый после кровохарканья, которое произошло полчаса назад, второй  раз
за три дня. И, верный себе, осушил зажатый  в  дрожащих  пальцах  стакан
виски.
   - Да на что мне социализм? - вскинулся Мартин.
   - Постороннему тоже можно произнести речь, дается пять минут, -  уго-
варивал больной. - Заведитесь и выскажитесь. Скажите им, почему вы  про-
тивник социализма. Скажите, что вы думаете о них  и  об  их  сектантской
этике. Обрушьте на них Ницше, и получите за это взбучку. Затейте  драку.
Им это полезно. Им нужен серьезный спор, и вам тоже. Понимаете, я  хотел
бы, чтобы вы стали социалистом прежде, чем я помру.  Это  придаст  смысл
вашей жизни. Только это и спасет вас в пору разочарования, а его вам  не
миновать.
   - Для меня загадка, почему вы, именно вы, социалист, - размышлял Мар-
тин. - Вы так ненавидите толпу. Ну что в этой черни может привлечь  вашу
душу завзятого эстета. Похоже, социализм вас не спасает. - И он  укориз-
ненно показал на стакан, Бриссенден снова наливал себе виски.
   - Я серьезно болен, - услышал он в ответ. -  Вы-дело  другое.  У  вас
есть здоровье и многое, ради чего стоит жить, и надо покрепче  привязать
вас к жизни. Вот вы удивляетесь, почему я социалист. Сейчас объясню. По-
тому что социализм неизбежен; потому что современный строй прогнил,  во-
пиюще противоречит здравому смыслу и обречен; потому что  времена  вашей
сильной личности прошли. Рабы ее не потерпят. Их слишком  много,  и  во-
лей-неволей они повергнут наземь так  называемую  сильную  личность  еще
прежде, чем она окажется на коне. Никуда от них не денешься, и  придется
вам глотать их рабскую мораль. Признаюсь, радости мало. Но все уже нача-
лось, и придется ее заглотать. Да и все равно вы  с  вашим  ницшеанством
старомодны. Прошлое есть прошлое, и тот, кто утверждает,  будто  история
повторяется, лжет. Конечно, я не люблю толпу, но что мне остается,  бед-
няге? Сильной личности не дождешься, и я предпочту все что угодно,  лишь
бы всем не заправляли нынешние трусливые свиньи. Ну ладно, идемте. Я уже
порядком нагрузился и, если посижу здесь еще немного, напьюсь вдрызг.  А
вам известно, что сказал доктор... К черту доктора! Он у меня еще  оста-
нется в дураках.
   Был воскресный вечер, и в маленький зал до отказа набились оклендские
социалисты, почти сплошь рабочие. Оратор, умный еврей, вызвал у  Мартина
восхищение и неприязнь. Он был сутулый,  узкоплечий,  с  впалой  грудью.
Сразу видно: истинное дитя трущоб, и Мартину ясно представилась  вековая
борьба слабых, жалких рабов против горстки властителей, которые  правили
и будут править ими до конца времен. Этот  тщедушный  человек  показался
Мартину символом. Вот олицетворение всех  слабых  и  незадачливых,  тех,
кто, согласно закону биологии, гибли на задворках жизни. Они не  приспо-
соблены к жизни. Несмотря на  их  лукавую  философию,  несмотря  на  му-
равьиную склонность объединять свои усилия. Природа отвергает их,  пред-
почитая личность исключительную. Из множества живых существ, которых она
щедрой рукой бросает в мир, она отбирает только лучших. Ведь именно этим
методом, подражая ей, люди выводят скаковых лошадей и первосортные огур-
цы. Без сомнения, иной творец мог бы для иной вселенной изобрести  метод
получше; но обитатели нашей вселенной должны приспосабливаться к ее  ми-
ропорядку. Разумеется, погибая, они еще пробуют извернуться, как извора-
чиваются социалисты, как вот сейчас изворачиваются оратор на  трибуне  и
обливающаяся потом толпа, когда они тут все  вместе  пытаются  изобрести
новый способ как-то смягчить тяготы жизни и перехитрить свою вселенную.
   Так думал Мартин, и так он и сказал, когда Бриссенден подбил его выс-
тупить и задать всем жару. Он повиновался и,  как  было  здесь  принято,
взошел на трибуну и обратился к председателю. Он начал негромко, запина-
ясь, на ходу формулируя мысли, которые закипели в нем, пока говорил  тот
еврей. На таких собраниях каждому оратору отводили пять  кинут;  но  вот
время истекло, а Мартин только еще разошелся и ударил по взглядам социа-
листов разве что из половины своих орудий. Он заинтересовал  слушателей,
и они криками потребовали, чтобы председатель продлил Мартину время. Они
увидели в нем достойного противника и ловили каждое его  слово.  Горячо,
убежденно, без обиняков, нападал он на рабов, на их мораль и  тактику  и
ничуть не скрывал от слушателей, что они и есть те самые рабы. Он  цити-
ровал Спенсера и Мальтуса и утверждал, что все в мире развивается по за-
конам биологии.
   - Итак, - наконец подвел он итог. - Государство, состоящее из  рабов,
выжить не может. Извечный закон эволюционного  развития  действителен  и
для общества. Как я уже показал, в борьбе за существование для  сильного
и его потомства естественней выжить, а слабого и его потомство  сокруша-
ют, и для них естественней погибнуть. В результате  сильный  и  его  по-
томство выживают, и пока существует борьба, сила каждого поколения  воз-
растает. Это и есть развитие. Но  вы,  рабы,  -  согласен,  быть  рабами
участь незавидная, - но вы, рабы, мечтаете об обществе, где закон разви-
тия будет отменен, где не будут гибнуть слабые и неприспособленные,  где
каждый неприспособленный получит вволю еды, где все переженятся и у всех
будет потомство - у слабых так же, как у сильных. А что получится?  Сила
и жизнестойкость не будут возрастать от поколения к поколению. Наоборот,
будут снижаться. Вот вам возмездие за вашу рабскую философию.  Ваше  об-
щество рабов, построенное рабами и для рабов, неизбежно станет слабеть и
рассыплется в прах - по мере того как будут слабеть и вырождаться  члены
этого общества. Не забывайте, я утверждаю принципы биологии, а не сенти-
ментальной этики. Государство рабов не может выжить...
   - А как же Соединенные Штаты?.. - крикнул кто-то с места.
   - И в самом деле, как же Соединенные Штаты?  -  отозвался  Мартин.  -
Тринадцать колоний сбросили своих правителей и образовали так называемую
республику. Рабы стали сами себе хозяева. Никто не  правил  ими  сильной
рукой. Но жить безо всяких правителей невозможно, и появились  правители
новой породы - крупных, мужественных, благородных людей  сменили  хитрые
пауки-торгаши и ростовщики. И они опять вас поработили, но  не  открыто,
по праву сильного с оружием в руках, как сделали бы истинно  благородные
люди, а исподтишка,  при  помощи  паучьих  ухищрений,  лести,  пресмыка-
тельства и лжи. Они купили ваших рабские судей, развратили ваших рабских
законников и обрекли ваших сыновей и дочерей на ужасы, пострашней  рабс-
кого труда на плантациях. Два миллиона ваших детей  непосильно  трудятся
сегодня в Соединенных Штатах, в этой олигархии торговцев. У вас,  десяти
миллионов рабов, нет сносной крыши над головой, и живете вы впроголодь.
   Так вот. Я показал вам, что общество рабов не  может  выжить,  потому
что по самой природе своей это общество опровергает закон развития. Сто-
ит создать общество рабов, и оно начинает вырождаться. Легко вам на сло-
вах опровергать всеобщий закон развития, ну, а где он, новый закон  раз-
вития, который послужит вам опорой? Сформулируйте его. Он уже  сформули-
рован? Тогда объявите его во всеуслышание.
   Под взрыв криков Мартин прошел к своему месту. Человек двадцать вско-
чили на ноги и требовали, чтобы председатель предоставил им слово.  Один
за другим, поддерживаемые, одобрительными возгласами, они горячо,  увле-
ченно, в азарте размахивая руками, отбивали нападение. Буйный был вечер,
но то было интеллектуальное буйство-битва  идей.  Кое-кто  отклонялся  в
сторону, но большинство ораторов прямо отвечали Мартину. Они  ошеломляли
его новым для него ходом мысли, и ему открывались, не новые законы  био-
логии, а новое толкование старых законов. Спор слишком задевал их за жи-
вое, чтобы постоянно соблюдать вежливость, и председатель не раз яростно
стучал, колотил по столу, призывая к порядку.
   Случилось так, что в зале сидел молокосос-репортер, которого отрядили
туда в день, небогатый событиями, и он исступленно жаждал сенсации. Жур-
налист он был самый заурядный. Этакое легкомысленное и бойкое перо.  Ус-
ледить за спором он по невежеству не мог. И сидел  с  приятным  чувством
своего неизмеримого превосходства над этими одержимыми болтунами из  ра-
бочего класса. Вдобавок он питал величайшее уважение ко всем, кто  зани-
мает высокие посты и определяет политику государств и газет. А еще у не-
го была мечта - достичь того свойственного идеальному  репортеру  совер-
шенства, при котором из ничего можно сделать нечто, и даже весьма шумное
нечто.
   О чем тут спорили, он так и не понял. Да и на что ему было  понимать.
В таких словах, как "революция", он обрел ключ. Как палеонтолог способен
воссоздать весь скелет по одной выкопанной кости, так  и  он  готов  был
воссоздать всю речь по одному слову "революция". Он сделал  это  той  же
ночью, и сделал недурно; а поскольку больше,  всего  шуму  поднялось  от
выступления Мартина, молокосос-репортер всю сочиненную им речь  приписал
ему, сделал его главным заправилой всего действа, преобразив его реакци-
онный индивидуализм в самую что ни на есть зажигательную речь  социалис-
та, "красного". Сей молокосос был еще и художественной натурой - широки-
ми мазками он наложил местный колорит -  ораторствуют  длинноволосые,  с
горящими глазами истерики и выродки, голоса дрожат от страсти, вскидыва-
ются сжатые кулаки, и все это на фоне ругани, воплей,  хриплого  рычания
разъяренных людей.
 
   Глава 39
 
   Назавтра Мартин за кофе читал в  своей  комнатушке  утреннюю  газету.
Впервые увидел он свое имя в газетном заголовке, да еще на первой  стра-
нице, и с удивлением узнал, что он-известнейший вождь оклендских  социа-
листов. Он пробежал пылкую речь, которую сфабриковал для него  репортер,
поначалу возмутился, а под конец со смехом отбросил газету.
   - Он настрочил это либо спьяну, либо по злому умыслу, - сказал Мартин
попозже днем, сидя на кровати, когда Бриссенден пришел и тяжело опустил-
ся на единственный стул.
   - Не все ли вам равно? - спросил Бриссенден. - Вам же не нужно  одоб-
рение гнусных буржуа, которые читают эту газету. Мартин ответил не  сра-
зу.
   - Нет, что до их одобрения, оно ничуть меня не волнует, - сказал  он,
- я ничуть его не ищу. Но тут есть другая сторона: скорее всего эта  ис-
тория несколько осложнит мои отношения с семьей Руфи. Ее отец всегда ут-
верждает, что я социалист, и это дурацкое вранье окончательно его убедит
в своей правоте. Не скажу, чтобы меня волновало его мнение... а, да  ка-
кая разница? Я хочу вам прочесть то, что написал сегодня. Это, разумеет-
ся, "Запоздавший", я уже дошел почти до середины.
   Он читал вслух, и вдруг Мария распахнула дверь и впустила  в  комнату
молодого человека в чистеньком костюмчике - тот быстро  огляделся,  явно
заметил керосинку и кухню в углу и лишь потом перевел Взгляд на Мартина.
   - Присаживайтесь, - сказал Бриссенден.
   Мартин подвинулся; освобождая посетителю место, и ждал  объяснения  -
зачем он пожаловал. - Вчера вечером я слушал вашу речь, мистер  Иден,  и
пришел взять у вас интервью, - начал тот. Бриссенден рассмеялся.
   - Собрат-социалист? - спросил репортер,  окинув  Бриссендена  быстрым
взглядом: бледный, тощий, почти уже мертвец-неоценимая находка  для  га-
зетной сенсации.
   - И это он написал тот отчет, - негромко, сказал Мартин. - Да  он  же
совсем мальчишка!
   - Почему вы не взгреете его? - спросил Бриссенден. - Вернули  бы  мне
на пять минут мои легкие, тысячу долларов не пожалел бы.
   Молокосос был несколько озадачен этим разговором о нем при нем и  все
же как будто его здесь нет. Но ведь за блестящее описание собрания соци-
алистов его похвалили и отрядили взять интервью у Мартина  Идена,  вождя
организованной угрозы обществу.
   - Вы не против, если мы вас сфотографируем, мистер  Иден?  -  спросил
он. - На улице ждет наш редакционный фотограф, и он говорит, лучше  сфо-
тографировать вас прямо сразу; пока не село солнце. А после можно  будет
взять интервью.
   - Фотограф, - раздумчиво произнес Бриссенден. - Взгрейте его, Мартин,
взгрейте!
   - Наверно, я старею, - был ответ. - Надо бы взгреть, да что-то неохо-
та. Не стоит того.
   - Ради его матери, - убеждал Бриссенден.
   - Об этом стоит подумать, - ответил Мартия. - Но нет, вряд  ли  стоит
тратить на него порох. Понимаете, взгреть парня-для этого  нужен  порох.
Да и какой смысл?
   - Верно... ясное дело, - весело объявил молокосос, а сам уже с  опас-
кой поглядывал на дверь.
   - Но там сплошная неправда, ни слова правды не написал,  -  продолжал
Мартин, обращаясь к Бриссендену.
   - Понимаете, это же общий очерк, - отважился вставить репортер,  -  и
потом, такой очерк прекрасная реклама. Вот что важно. Это вам на пользу.
   - Прекрасная реклама, Мартин, дружище, - внушительно  повторил  Брис-
сенден.
   - И мне на пользу... подумать только! - подбавил Мартин.
   - Одну минутку... где вы родились, мистер Иден? - спросил  молокосос,
выразив на лице усиленное внимание.
   - Он не делает заметок, - сказал Бриссенден. - Он все помнит.
   - Я обхожусь без заметок, - молокосос старался не выдать  тревоги.  -
Умелый репортер не нуждается в заметках.
   - Он обошелся без заметок... для вчерашнего отчета. -  Но  Бриссенден
отнюдь не исповедовал квиетизм и вдруг резко переменил позицию.  -  Если
вы не взгреете его, Мартин, так взгрею я, даже если  сразу  после  этого
упаду замертво.
   - Может быть, просто его отшлепаем? - спросил Мартин.
   Бриссенден обдумал его предложение и кивнул. Миг - и Мартин уже сидел
на краю кровати, а юный репортер лежал лицом вниз у него на коленях.
   - Смотри не кусайся, - предостерег Мартин, - не то придется заехать в
морду, обидно будет, вон ты какой красавчик.
   Поднятая рука Мартина опустилась - и пошло,  и  пошло,  вверх,  вниз,
быстро, размеренно. Молокосос вырывался, ругался, извивался, но кусаться
не смел. Бриссенден пресерьезно на это взирал, но в какую-то минуту  ув-
лекся и, сжимая бутылку виски, взмолился:
   - Ну-ка, я разок попробую.
   - Жалко, рука устала, - сказал наконец Мартин и отступился. -  Совсем
онемела.
   Он приподнял молокососа и водрузил на кровать.
   - Погодите, я упрячу вас за решетку, - огрызнулся мальчишка, по  баг-
ровым щекам текли слезы злой обиды. - Вы еще поплатитесь. Я вам покажу.
   - Ну и ну! - заметил Мартин. - Он даже не  понимает,  что  ступил  на
скользкую дорожку. Возвести поклеп на ближнего своего  непорядочно,  не-
достойно, не по-мужски, а он такое натворил и не понимает:
   - Он пришел к нам, чтобы его вразумили, - вставил Бриссенден.
   - Да, пришел ко мне, а сперва оклеветал меня я напакостил мне. Теперь
бакалейщик наверняка откажет мне в кредите. И, что самое скверное,  нес-
частный мальчишка не сойдет с этой дорожки, покуда не выродится  в  пер-
воклассного газетчика и первоклассного негодяя.
   - Но еще не все потеряно, - промолвил Бриссенден. - Как знать, может,
вы окажетесь скромным орудием его спасения. Почему вы не даете мне  дви-
нуть ему хоть разок. Я бы тоже рад приложить руку к его спасению.
   - Я в-в-в-вас засажу, о-об-боих васажу, с-с-ско-ты, - рыдала  заблуд-
шая душа.
   - Нет, слишком у него красивенький да слабовольный ротик,  -  скорбно
покачал головой Мартин. - Боюсь, понапрасну я натрудил руку. Этого моло-
дого человека не исправишь. В конечном счете он станет весьма знаменитым
преуспевающим газетчиком. У него нет совести. Уже одно это приведет  его
к славе.
   При таких словах молокосос ступил на порог, до последней минуты  тре-
пеща, что Бриссенден запустит в него бутылкой, которую еще сжимал в  ру-
ках.
   Назавтра из утренней газеты Мартин узнал о себе  еще  немало  нового.
"Мы заклятые враги общества, - оказывается,  сказал  он  во,  время  ин-
тервью. - Нет, мы не анархисты, мы социалисты".  Репортер  заметил  ему,
что между двумя течениями разница как будто невелика, и  Мартин  в  знак
согласия молча пожал плечами. Лицо у него, оказывается,  резко  асиммет-
ричное, описаны и другие признаки вырождения. Особенно бросаются в глаза
руки типичного убийцы и свирепый блеск налитых кровью глаз.
   Мартин узнал также, что по вечерам он выступает перед рабочими в  Му-
ниципальном парке и что среди анархистов и социалистов, которые там  бу-
доражат умы, он привлекает больше всего народу и пр