го самым лучшим вином из своих запасов.
   - Я съезжаю с квартиры, Мария, - сказал Мартин в тот вечер. - А скоро
ты и сама отсюда уедешь. Тогда сможешь сдавать дом в аренду и будешь по-
лучать с жильцов плату. У тебя ведь брат не то в Сан-Леандро,  не  то  в
Хейуордсе молоком торгует. Так вот, белье, что взяла  в  стирку,  отошли
обратно нестираное, понимаешь? И завтра отправляйся в Сан-Леандро, или в
Хейуордс, или где он там живет, повидайся с братом. Вели,  чтоб  приехал
поговорить со мной. Я буду в гостинице "Метрополь" в Окленде.  Надо  ду-
мать, он знает толк в молочных фермах.
   И стала Мария домовладелицей и хозяйкой молочной фермы, где ей  помо-
гали два работника, и у нее появился и неуклонно рос счет в банке,  нес-
мотря на то, что, весь ее выводок обзавелся башмаками и ходил  в  школу.
Мало кому посчастливится встретить  сказочного  принца,  об  этом  можно
только мечтать, но Мария, вечная труженица, женщина трезвая, которая от-
родясь не мечтала ни о каких сказочных принцах, повстречала своего прин-
ца в обличье бывшего рабочего из прачечной.
   Между тем широкая публика начала интересоваться - кто  же  он  такой,
этот Мартин Иден? Своим издателям Мартин отказался дать какие-либо  све-
дения о себе, но от газет так просто не отделаешься. В  Окленде,  родном
городе Мартина, репортеры отыскали десятки людей, которые  могли  о  нем
порассказать. Все, чем он был и не был, все, что делал, и много всякого,
чего не делал, было подано публике, точно лакомое блюдо с  приправой  из
моментальных снимков и фотографий, добытых у  местного  фотографа.  Они,
сохранились у него с давних пор, и теперь он их заново отпечатал и  пус-
тил в продажу. Так противны были Мартину журналы и  все  буржуазное  об-
щество, что поначалу он воевал против этой шумихи, но под конец сдался -
так было проще. Оказалось, неудобно не  встретиться  с  корреспондентом,
журналистом, который приехал издалека, чтобы поговорить с ним. И  потом,
в сутках ведь двадцать четыре часа, а он уже не пишет, не занимается са-
мообразованием, надо же чем-то заполнить день; и он поддался неожиданной
для него причуде, стал давать интервью, высказывался о литературе и  фи-
лософии и даже принимал приглашения разных буржуа. К нему пришло  непри-
вычное спокойствие. Ничто больше не задевало. Он всем простил, даже  мо-
локососу-репортеру, который некогда изобразил  его  "красным"  -  теперь
Мартин разрешил ему сделать несколько снимков и согласился дать интервью
на целую газетную полосу.
   Время от времени он виделся с Лиззи, и она явно жалела, что  он  стал
знаменитым. Это еще отдалило их друг от друга. Возможно, в надежде вновь
приблизиться к нему, она и уступила настояниям Мартина - пошла в  вечер-
нюю школу и на курсы делопроизводства и стала  одеваться  у  сверхмодной
чудо-портнихи, которая стоила немыслимых денег. С каждым днем Лиззи  за-
метно менялась к лучшему, и Мартин стал уже подумывать, правильно ли  он
себя с ней ведет - ведь и согласилась она на все это  и  старалась  ради
него. Она хотела стать достойной его - обрести достоинства, которые,  по
ее мнению, он ценит. С другой стороны, Мартин никак не  обнадеживал  ее,
обращался с ней по-братски и виделся редко.
   Издательство "Мередит-Лоуэл и К0" выбросило "Запоздавшего" на книжный
рынок в самый разгар популярности Мартина, и поскольку это была  беллет-
ристика, тираж даже превзошел "Позор солнца". Неделя за неделей две  его
книги стояли во главе списка бестселлеров - случай беспримерный. Морская
повесть захватила не только любителей беллетристики и тех,  кто  зачиты-
вался "Позором солнца", могучее многогранное мастерство, с каким она бы-
ла написана, покоряло. Сперва он с блеском разгромил  литературу  мисти-
цизма, а потом своей повестью убедительно показал, что же такое истинная
литература, которую защищает, проявив себя как редкий талант - критик  и
творец в одном лице.
   К нему хлынули и деньги и слава; он вспыхнул в литературе подобно ко-
мете, но вся эта шумиха не слишком его трогала, разве что забавляла. Од-
но его изумляло, сущий пустяк, которому изумился  бы  литературный  мир,
узнай он об этом. Но мир был бы. изумлен  скорее  не  этим  пустяком,  а
изумлением Мартина, в чьих глазах пустяк этот вырос до громадных  разме-
ров. Судья Блаунт пригласил его на обед. Да, пустяк, но пустяку предсто-
яло вскоре превратиться в нечто весьма существенное. Когда-то он  оскор-
бил судью Блаунта, был с ним чудовищно груб, а судья, встретившись с ним
на улице, пригласил его на  обед.  Мартину  вспомнилось,  как  часто  он
встречался с судьей Блаунтом у Морза и хоть бы раз тот пригласил его  на
обед. Почему же судья не приглашал его тогда? - спрашивал  себя  Мартин.
Он, Мартин, не изменился. Он все тот же Мартин Иден. В чем же разница? В
том, что написанное им вышло в свет в виде книги? Но ведь написал он это
раньше, работа была уже сделана. Это вовсе не достижение последнего вре-
мени. Все уже завершено было в ту пору, когда  судья  Блаунт  заодно  со
всеми высмеивал его увлечение Спенсером и его рассуждения. Значит, не за
то, что в нем и вправду ценно, пригласил его судья на обед, а за то, что
он поднялся на какие-то мнимые высоты.
   Мартин усмехнулся, принял приглашение и подивился  собственной  учти-
вости. На обеде, где присутствовало несколько важных господ с  женами  и
дочерьми, Мартину явно предназначена была  роль  знаменитости,  а  судья
Блаунт, при горячей поддержке судьи Хэнуэлла,  отведя  его  в  сторонку,
принялся уговаривать Мартина стать  членом  "Стикса"  -  сверхизбранного
клуба, в котором состояли не просто богатые люди,  но  люди  выдающиеся.
Мартин предложение отклонил и изумился больше прежнего.
   Он все еще занят был тем, что разделывался с грудой своих  рукописей.
Он был завален просьбами издателей. Они сделали открытие, что он  отлич-
ный стилист, но стиль у него отнюдь не заслоняет  содержания.  "Северное
обозрение",  напечатав  "Колыбель  красоты",  попросило   прислать   еще
пять-шесть подобных же этюдов, и  он  снабдил  бы  их  желаемым,  послал
кое-что из своей груды, но тут "Журнал Бертона" вздумал рискнуть и  поп-
росил пять этюдов, предложив по пятьсот долларов за каждый. Мартин отве-
тил, что согласен прислать, но по тысяче долларов за этюд. Он не  забыл,
что все эти рукописи когда-то были отвергнуты теми самыми журналами, ко-
торые теперь наперебой их выпрашивали. И отказали они тогда  хладнокров-
но, не задумываясь, по шаблону. В свое время они обирали его, теперь  он
намерен обобрать их. "Журнал Бертона" заплатил за пять  этюдов  столько,
сколько он запросил, а остальные четыре у него выхватил по той  же  цене
"Ежемесячник Макинтоша".
   "Северное обозрение", не столь богатое, не могло с ними тягаться. Так
вышли в свет "Служители тайны", "Взыскующие чуда", "Мерило  своего  "я",
"Философия иллюзии", "Божественное и скотское", "Искусство и  биология",
"Критики и пробирки", "Звездная пыль" и "О пользе  ростовщичества"  -  и
вокруг каждого подолгу не стихали бурные споры, недовольство и ропот.
   Издатели писали ему, предлагали ставить любые условия, что он  и  де-
лал, но отдавал в печать то, что было уже написано прежде. Он решительно
отказывался от новых работ. О том, чтобы опять взяться за перо, он и по-
мыслить не мог. У него на глазах литературная чернь растерзала  Бриссен-
дена, и, хотя его самого эта же чернь подняла на щит, он не оправился от
удара и не испытывал к ней ни малейшего уважения. И нынешняя  его  слава
казалась ему бесчестьем, предательством по отношению к Бриссендену.  Его
коробило, но он твердо решил продолжать печататься и разбогатеть.
   Он получал такие, например, письма от редакторов: "Около  года  назад
мы имели несчастье отказаться от Вашей любовной лирики. Она произвела на
нас тогда огромное впечатление, но мы были уже  связаны  другими  обяза-
тельствами и это помешало нам принять Ваши стихи. Если они у  Вас,  если
Вы будете так любезны, что передадите их нам, мы с  радостью  опубликуем
их все на Ваших условиях. Мы готовы также предложить Вам наивысший гоно-
рар, если Вы разрешите издать их книгой".
   Мартин вспомнил про свою трагедию, написанную белым стихом, и  вместо
лирики послал ее. Перед тем как послать, он ее перечитал и поразился, до
чего же это незрело, беспомощно и попросту никчемно.  Однако  послал,  и
трагедию напечатали, о чем редактор сожалел  потом  всю  жизнь.  Публика
возмущалась и, не верила своим глазам. Не мог этот напыщенный вздор вый-
ти из-под пера такого мастера, как Мартин Иден. Утверждали, что вовсе не
он это написал, либо журнал напечатал грубейшую  подделку,  либо  Мартин
Иден по примеру Дюма-отца, на вершине успеха поручает  подмастерьям  пи-
сать за него. Когда же Мартин объяснил, что трагедия эта - ранний  опыт,
сочинена в пору его литературного младенчества, но  журнал  отчаянно  ее
домогался, журнал подняли на смех, и редактор был сменен. Отдельным  из-
данием трагедию так и не выпустили, хотя договор был  заключен  и  аванс
Мартин положил себе в карман.
   "Еженедельник Колмена" пространной телеграммой, которая обошлась  ему
в добрые триста долларов, предложил Мартину написать  для  них  двадцать
очерков, каждый по тысяче долларов. Пусть Мартин за счет "Еженедельника"
разъезжает по стране и пишет о чем ему заблагорассудится. Большую  часть
телеграммы составлял перечень возможных тем - доказательство, сколь  ши-
рокий выбор предоставляется Мартину. Единственное ограничение  -  очерки
должны быть посвящены внутренним проблемам  Соединенных  Штатов.  Мартин
ответил телеграммой за счет получателя, что принять  их  предложение  не
может, о чем очень сожалеет.
   "Уики-Уики", опубликованный в "Ежемесячнике Уоррена", тотчас же заво-
евал общее признание. Позже его выпустили отдельным роскошным  изданием,
с большими полями и прекрасным оформлением, оно произвело фурор  и  было
мигом распродано. Критики единодушно предсказывали, что он займет  место
рядом с двумя классическими произведениями двух  великих  писателе  -  с
"Духом в бутылке" Стивенсона и "Шагреневой кожей" Бальзака.
   Читатели, однако, встретили сборник "Дым радости" довольно холодно  и
не без подозрительности. Смелые, чуждые условностей, эти рассказы броса-
ли дерзкий вызов буржуазной морали и предрассудкам; не когда Париж  стал
сходить с ума по маленьким шедеврам, мгновенно переведенным на французс-
кий, американская и английская читающая публика тоже загорелась, сборник
пошел  нарасхват,  и   Мартин   заставил   патриархальное   издательство
"Синглтри, Дарнли и Ко" заплатить ему за третье издание по двадцать пять
процентов с экземпляра, а за четвертое - по тридцать.  В  эти  два  тома
вошли все его рассказы, которые напечатаны были  раньше  или  печатались
теперь в приложениях. "Колокольный звон" в "страшные" рассказы составили
один сборник, а во второй вошли "Приключение", "Выпивка", "Вино  жизни",
"Водоворот", "Толчея" и еще четыре рассказа. Издательство  "Мередит-Лоу-
эл" составило сборник из всех его эссе и этюдов, а  издательству  "Макс-
миллан" достались "Голоса моря" и "Стихи о любви", причем последние  вы-
ходили приложением к "Спутнику женщины" и Мартин получил за них  баснос-
ловный гонорар.
   Отделавшись от последней рукописи, Мартин вздохнул с облегчением.  До
белой шхуны и тростникового дворца было уже рукой подать. Что ж, во вся-
ком случае, он опроверг утверждение Бриссендена, будто  ничего  стоящего
журналы вовек не напечатают. Его, успех наглядно показал, что Бриссенден
ошибался. И однако почему-то думалось, что в конечном счете  прав  Брис-
сенден. Успех ему принес прежде всего  "Позор  солнца",  а  не  все  ос-
тальное, что он написал. Остальное попало в печать по чистой  случайнос-
ти. Ведь сначала журналы отвергли все подряд. Но вокруг "Позора  солнца"
разгорелись споры, и он оказался на виду. Если бы не "Позор солнца",  он
остался бы в безвестности, и в безвестности остался бы  "Позор  солнца",
если бы чудом не попал в самую точку. Издательство "Синглтри,  Дарнли  и
К°" само считало, что произошло чудо. Первое издание выпустили тиражом в
полторы тысячи экземпляров и сомневались,  удастся  ли  его  распродать.
Опытные издатели, они больше всех были поражены успехом книги.  Для  них
это и вправду было чудо. Они так и не оправились от удивления, и в  каж-
дом их письме Мартин ощущал почтительный трепет, вызванный тем  загадоч-
ным событием. Найти объяснение они не пытались. Не было  этому  объясне-
ния. Такой уж вышел случай, противоречащий всему их опыту.
   Так размышляя, Мартин и решил, что невелика цена его славе. Ведь  его
книги раскупали и осыпали его золотом буржуа, а по тому  немногому,  что
знал он о буржуа, ему не ясно было, как они могли оценить по достоинству
или хотя бы понять то, что он пишет. Подлинная красота и сила  его  книг
ничего не значили для сотен тысяч, которые раскупали и шумно  восхваляли
автора. Все вдруг помешались на нем, на дерзком смельчаке, который штур-
мом взял Парнас, пока боги вздремнули. Сотни тысяч читают  его  и  шумно
восхваляют, в своем дремучем невежестве ничего, не смысля в его  книгах,
как, ничего не смысля, подняли шум вокруг "Эфемериды" Бриссендена и  ра-
зорвали ее в клочья... Эта волчья стая ластится:  к  нему,  а  могла  вы
впиться в него клыками. Ластиться или впиться клыками - это дело случая,
одно ясно и несомненно: "Эфемерида" несравнимо выше всего,  что  написал
он, Мартин. Несравнимо выше всего, на что он способен. Такая поэма  рож-
дается однажды в несколько столетий, а значит, восхищению толпы грош це-
на, ведь та же самая толпа вываляла в грязи "Эфемериду". Мартин глубоко,
удовлетворенно вздохнул. Хорошо, что последняя рукопись продана и  скоро
со всем этим будет покончено.
 
   Глава 44
 
   Мистер Морз встретился с Мартином в холле гостиницы "Метрополь". При-
шел ли он на какое-то деловое свидание или только затем,  чтобы  пригла-
сить Мартина на обед, осталось неясно. Хотя Мартин склонялся ко  второму
предположению. Так или иначе он получил приглашение на обед, и пригласил
его мистер Морз, отец Руфи, который отказал ему от дома и  разорвал  по-
молвку.
   Мартин не разозлился. Его это даже не задело. Он  терпеливо  выслушал
мистера Морза, спрашивая себя, легко ли  далось  этому  господину  такое
унижение. И приглашения не отклонил. Просто неопределенно обещал как-ни-
будь заглянуть и спросил о семье, особенно о миссис Морз и Руфи. Не зап-
нулся, вполне естественно произнес ее имя, хотя втайне удивился, что  не
ощутил внутреннего трепета, не застучало чаще сердце, не  обдало  жаркой
волной. Он получал много приглашений на обеды и кое-какие принимал. Люди
просили знакомых представить их ему, чтобы пригласить его к себе. И этот
пустяк по-прежнему изумлял его и превращался в нечто  значительное.  Его
пригласил обедать Бернард Хиггинботем, и Мартин изумился больше  прежне-
го. Припомнились дни, когда он отчаянно голодал и никто не приглашал его
на обед. Тогда-то он очень нуждался в обедах, а их не было, и его одоле-
вали слабость и дурнота, и он худел просто-напросто от голода. Вот  ведь
нелепость. Когда ему позарез надо было пообедать,  никто  ему  этого  не
предлагал, а теперь, когда он может заплатить за  сто  тысяч  обедов,  и
притом теряет аппетит, обеды сыплются на него со всех сторон. Но почему?
Несправедливо это и не по заслугам. Он тот же, что был. Все, что он  на-
писал, в ту пору было уже написано, работа  была  уже  сделана.  Супруги
Морз считали его бездельником и лодырем и через Руфь  настаивали,  чтобы
он пошел служить в какую-нибудь контору. А ведь они знали, что он пишет.
Руфь давала им рукопись за рукописью. И они читали. Читали все то, из-за
чего имя его сейчас повторяют все газеты, и как раз потому, что имя  его
повторяют асе газеты, Морзы и пригласили его на обед.  Одно  несомненно:
сам Мартин, и его писания Мор-зам всегда были глубоко безразличны.  Зна-
чит, и сейчас он нужен им не сам по себе, не ради того, что он  написал,
но ради его славы, оттого, что он стал знаменитостью, а еще - почему  бы
и нет - оттого, что у него есть примерно сотня  тысяч  долларов.  Именно
так буржуазное общество и оценивает человека, и чего иного от этой  пуб-
лики ждать? Но он горд. Он презирает подобную оценку. Пусть его ценят за
него самого или за его книги, в конце концов, они и есть  выражение  его
самого. Так ценит его Лиззи. Для нее и его работа не в счет.  Она  ценит
его, его самого. Так ценит его и Джимми, давний знакомец, и все  прежние
приятели. В дни, когда он был с ними, они не раз это доказывали; доказа-
ли это и на воскресном гулянье в Шелл-Маунд-парке. Плевать им на его пи-
сания. Любят они и готовы отстоять в драке просто Мартина Идена,  своего
парня, парня что надо.
   Но есть еще Руфь. Она полюбила его за него самого, это бесспорно.  Но
как бы он ни был ей дорог, буржуазная мера ценностей для нее дороже. Она
восстала против его писательства, и прежде всего,  видимо,  потому,  что
оно не приносило денег. Этой меркой она мерила его "Стихи о любви".  Она
тоже настаивала, чтобы он поступил на службу. Правда, у нее это  звучало
более изящно - "добиться положения в обществе", но смысл был тот же, и у
него в голове засело старое наименование. Он читал ей все, что  выходило
из-под его пера, - стихи, рассказы, эссе, "Уики-Уики",  "Позор  солнца",
решительно все. И она каждый раз упорно настаивала: надо  идти  служить,
идти, работать... Боже милостивый! Да разве он не работал, отнимая  часы
у сна, не щадя себя, все ради того чтобы стать достойным ее!
   Итак, постепенно пустяк перерастал в нечто более значительное. Мартин
был здоров телом и в здравом уме, он ел досыта,  спал  вволю,  и  однако
этот пустяк стал его навязчивой идеей. Моя работа была уже сделана, сло-
ва эти преследовали его. Он сидел напротив Бернарда Хиггинботема за  тя-
желовесным воскресным обедом над Хиггинботемовой лавкой и еле сдерживал-
ся, чтобы не заорать:
   - Моя работа была уже сделана! И теперь ты меня кормишь, а тогда пре-
доставил мне голодать; не желал пускать на порог, клял меня на чем  свет
стоят, потому что я не шел служить. А я уже завершил  свою  работу,  все
было уже написано. Вот сейчас я говорю - и ты не смеешь  меня  перебить,
ловишь каждое мое слово, почтительно выслушиваешь все, что бы я ни  ска-
зал. Твоя партия насквозь прогнила, в ней полно жуликов, говорю я, а ты,
чем бы разъяриться, бекаешь и мекаешь и соглашаешься - да, мол,  в  моих
словах много правды. А почему? Потому что я знаменит, потому что у  меня
куча денег. Не потому; что я Мартин Иден, парень что надо и не такой  уж
дурак. Ляпни я, что луна сработана из зеленого сыра, ты  и  тут  поддак-
нешь, во всяком случае, не заспоришь, потому что у меня  есть  деньги...
горы денег. А ведь книги мои написаны давным-давно,  говорят  тебе,  моя
работа была уже сделана, когда ты плевать на меня хотел  и  втаптывал  в
грязь.
   Но Мартин не заорал. Мысль эта грызла, терзала непрестанно, а он улы-
бался и сохранял выдержку. А когда он замолчал, принялся разглагольство-
вать Хиггинботем. Он ведь тоже преуспел в жизни и гордится  этим,  он  и
сам выбился из низов. Никто ему не помогал. Он никому ничем  не  обязан.
Он верный сын отечества, содержит большую семью, растит детей.  И  "Роз-
ничная торговля Хиггинботема за наличный расчет" -  вот  высшая  награда
его трудам и деловитости. Он любил лавку Хиггинботема, как иные  мужчины
любят своих жен. Он раскрыл перед Мартином душу, поведал, как дальновид-
но, с каким размахом воздвигал сей монумент. И  сейчас  он  тоже  строит
планы, честолюбивые планы. Район этот разрастается. Лавка становится для
него мала. Было бы помещение побольше, он бы ввел немало новшеств, кото-
рые сберегают труд, дают доход. И он этого добьется. Он  из  кожи  лезет
вон, придет время, и он купит смежный с лавкой участок  и  построит  еще
один двухэтажный каркасный дом. Верх можно будет сдавать внаем,  а  весь
нижний эт