аж обоих домов займет "Розничная торговля Хиггинботема  за  на-
личный расчет". По фасаду протянется новая вывеска, Хиггинботем стал  ее
описывать, и даже глаза у него заблестели.
   Мартин не слушал. Моя работа была уже сделана, опять и опять  звучало
в мозгу, заглушая трескотню лавочника. Неотвязный припев этот  сводил  с
ума, и Мартин попробовал отделаться от него.
   - Во сколько, говоришь, это обойдется? - вдруг спросил он.
   Зять, который в это время распространялся о широких возможностях тор-
говли в своем квартале, замолк на полуслове. Он  не  упоминал  сейчас  о
том, во сколько обойдется постройка нового дома,  но  знал.  Подсчитывал
десятки раз.
   - При нынешней цене на лес хватит четырех тысяч, - сказал он.
   - Вместе с вывеской?
   - Про это я не подумал, считал, раз дом выстрою, значит, вывеска само
собой. - А земля?
   - Еще три тысячи.
   Хиггинботем подался  вперед  и,  облизывая  губы,  беспокойно  шевеля
пальцами, смотрел, как Мартин выписывает чек. Но вот чек передан ему, он
глянул на сумму - семь тысяч долларов.
   - Я... я больше шести процентов платить не смогу, - выговорил он.
   Мартин чуть не рассмеялся, но вместо этого резко спросил:
   - Сколько это было бы?
   - Обожди-ка. Шесть процентов...  шестью  семь...  четыреста  двадцать
долларов.
   - Выходит тридцать пять долларов в меся, верно?
   Хиггинботем кивнул. - Тогда, если ты не  против,  уговоримся  так.  -
Мартин глянул на Гертруду. - Капитал в твоем распоряжении, если на трид-
цать пять долларов в месяц наймешь прислугу. Семь тысяч твои, если  обе-
щаешь, что Гертруда больше не будет везти на себе всю тяжелую работу  по
дому. Идет?
   Мистер Хиггинботем трудно сглотнул. Жена не должна больше будет рабо-
тать по дому - какое оскорбление его бережливости. Великолепный  подарок
- только оболочка пилюли, горькой пилюли. Жена не должна будет работать!
Он задохнулся от злости.
   - Что ж, ладно, - сказал Мартин. - Я сам буду платить  тридцать  пять
долларов в месяц и...
   Он потянулся через стол за чеком.  Но  Бернард  Хиггинботем  поспешно
прикрыл чек рукой.
   - Согласен! Согласен! - крикнул он.  Садясь  в  трамвай,  Мартин  по-
чувствовал, до чего устал и до чего ему тошно.  Взглянул  на  вывеску  -
воплощение самодовольства. - Свинья, - проворчал он. - Свинья, свинья.
   Когда "Журнал Макинтоша" напечатал "Гадалку", на видном месте, с  ри-
сунками Бертье и Уэина, Герман Шмидт забыл, что прежде назвал эти  стихи
непристойными. Стал везде рассказывать, что эти стихи посвящены его  же-
не, постарался, чтобы новость достигла ушей какого-нибудь репортера,  и,
конечно, не отказал в интервью штатному сотруднику газеты, который явил-
ся к нему в сопровождении штатного фотографа и штатного художника. И вот
в воскресном приложении целую страницу заняли фотографии и приукрашенные
карандашные портреты Мэриан вместе с множеством подробностей  из  личной
жизни Мартина Идена и его семьи, и тут же, с особого разрешения "Журнала
Макинтоша", была крупным шрифтом перепечатана  "Гадалка".  Весь  квартал
всполошился. Добропорядочные матери семейств возгордились знакомством  с
сестрой знаменитого писателя, а те, кто не был знаком,  спешили  удосто-
иться этой чести. Владелец скромной мастерской  по  ремонту  велосипедов
только посмеивался и решил заказать новый токарный станок.
   - Это вышло получше рекламы, и ни гроша мне не стоило,  -  сказал  он
жене.
   - Надо бы пригласить его на обед, - предложила Мэриан.
   И Мартин пришел на обед, и старался быть  вежливым  с  жирным  мясни-
ком-оптовиком и его еще более жирной женой - люди они нужные, могут ока-
заться полезными  начинающему  молодому  предпринимателю  вроде  Германа
Шмидта. Однако залучить их в его дом могла только такая  соблазнительная
приманка, как его знаменитый зять. Был за столом  и  еще  один  человек,
привлеченный той же приманкой, - главный управляющий агентствами велоси-
педной компании Эйса на тихоокеанском побережье. Шмидт хотел угодить ему
и снискать его расположение, ведь через него можно было проникнуть в Ок-
лендское велосипедное агентство. Итак, Герман Шмидт счел за благо  иметь
такого зятя, хотя в глубине души не понимал, как это Мартин стал  знаме-
нитостью. В тихие ночные часы, когда жена крепко спала, а  ему  не  спа-
лось, он с великим трудом одолел книги и стихи Мартина  и  порешил,  что
все, кто их раскупает, просто сдурели. А Мартин отлично это понимал, ви-
дел Шмидта насквозь и, откинувшись на стуле, алчно глядел на его  голову
и в воображении обрушивал на него удар за ударом, - экая немецкая  дуби-
на! Но одно Мартину все-таки нравилось в нем. Хоть он бедняк и непремен-
но решил выбиться в люди, а нанял служанку, избавил  Мэриан  от  тяжелой
работы. Мартин потолковал с главным управляющим агентствами Эйса и после
обеда отозвал их с Германом в сторонку и снабдил зятя деньгами, чтобы он
смог открыть лучший в Окленде  магазин  велосипедов  и  деталей  к  ним.
Больше того, после, в разговоре один на  один,  Мартин  сказал  Герману:
пускай приглядывает автомобильное агентство и гараж, наверняка он с  та-
ким же успехом сумеет заправлять еще и этим.
   На прощанье Мэриан обняла Мартина и со слезами на глазах стала  гово-
рить, как она его любит и всегда любила. Правда, посреди  этих  уверений
она запнулась, но тотчас заплакала, путаясь в словах,  стала  его  цело-
вать, и он понял, это - мольба простить ее за то, что прежде она не  ве-
рила в него и настаивала, чтобы он шел работать.
   - Деньги у него не продержатся, точно тебе говорю, - доверительно со-
общил Шмидт жене. - Я заговорил про проценты, так он взбесился, заодно и
капитал послал к чертям и говорит,  попробуй  только  заикнись  про  это
опять, разобью твою немецкую башку. Так и сказал - твою немецкую  башку!
Но он человек порядочный, хоть и не деловой. Теперь я выйду в люди, спа-
сибо ему, он человек порядочный.
   От приглашений к обеду отбою не было, и чем чаще Мартина  приглашали,
тем сильней он удивлялся. Почетным гостем сидел он на банкете Арден-клу-
ба, среди людей выдающихся, о которых он слышал,  о  которых  читал  всю
свою жизнь, и они говорили ему, что,  едва  прочитав  в  "Трансконтинен-
тальном" "Колокольный звон", а в "Осе" "Пери и жемчужину", тут же разга-
дали в нем огромный талант. Господи, думал он, слушая это, а я голодал и
ходил в отрепьях! Почему вы не накормили меня обедом  тогда?  Тогда  это
было бы в самый раз. Моя работа была уже сделана. Если вы  кормите  меня
сейчас за то, что сработано прежде, почему же не кормили тогда, когда  я
в этом нуждался? Ни в "Колокольном звоне", ни в "Пери и жемчужине"  я  с
тех пор не изменил ни слова. Нет, вы кормите меня сейчас не за  то,  что
сработано. Кормите потому, что все меня кормят, и потому, что это почет-
но - кормить меня обедом. Вы кормите меня из  стадного  чувства,  потому
что и вы тоже чернь и потому что бессмысленная стадная тупость  ввела  у
черни моду - кормить меня обедами. Но при чем тут сам Мартин Иден и кни-
ги, которые он написал? - печально спросил он себя, а потом  поднялся  и
искусно, остроумно ответил на искусный остроумный тост.
   Так оно и шло. Где бы Мартин ни оказывался - в  Пресс-клубе,  в  Ред-
вуд-клубе, на светских чаепитиях и литературных сборищах, - всегда  речь
заходила о "Колокольном звоне" и "Пери и жемчужине", и  о  том,  что  их
прочли еще когда они впервые появились в журнале. И всегда Мартина бесил
невысказанный вопрос: "Почему вы не кормили меня тогда? Моя работа  была
уже сделана. "Колокольный звон" и "Пери и жемчужина" не изменились ни на
волос. В них и тогда было то же мастерство, те  же  достоинства.  Но  не
из-за них вы меня угощаете, не из-за других моих вещей. Вы потому угоща-
ете, что теперь это признак хорошего тона, потому что сейчас  вся  чернь
помешалась на желании угостить Мартина Идена".
   И в такие минуты ему нередко виделся лихой парень в двубортном пиджа-
ке и в шляпе с широченными полями. Так произошло однажды  в  Окленде,  в
Дамском клубе. Он поднялся со стула, прошел по эстраде и тут увидел -  в
раскрытых настежь дверях в конце просторного зала встал лихой  парень  в
двубортном пиджаке ив шляпе с широченными полями. И так пристально,  так
упорно вглядывался в него Мартин, что  пятьсот  разодетых  дам  с  любо-
пытством обернулись, не понимая, что же он там увидел. Но увидели только
пустой проход между рядами. А Мартин видел  молодого  хулигана,  который
враскачку шел по проходу, и думал, а снимет ли парень шляпу,  без  шляпы
он никогда еще его не видел. Парень прошел по проходу,  вот  он  уже  на
эстраде. И от мысли обо всем, что еще предстояло этой тени юного Мартина
Идена, он едва не зарыдал. Парень заносчиво шагнул  прямо  к  Мартину  и
растворился у него в сознании, сгинул. Пятьсот пар рук в перчатках мягко
зааплодировали, подбадривая знаменитого гостя, который вдруг так смутил-
ся. И Мартин отогнал видение, улыбнулся и заговорил.
   Инспектор школ, славный старик, остановил Мартина  на  улице  и  стал
вспоминать, как у него в кабинете Мартина исключали из школы за драку.
   - Я прочел в журнале твой "Колокольный звон",  уже  давно  прочел,  -
сказал он. - Хороший рассказ, не хуже Эдгара По. Великолепно,  сказал  я
тогда, великолепно!
   "Да, и с тех пор ты дважды проходил мимо меня на улице и  не  узнавал
меня, - едва не сорвалось у Мартина. - Оба раза я был голоден  и  шел  к
ростовщику. И однако моя работа была уже сделана. Тогда ты меня не узна-
вал. Почему же узнал теперь? "
   - Я как раз на днях сказал жене, хорошо бы тебе как-нибудь у нас ото-
бедать, - говорил меж тем инспектор. -  И  она  совершенно  согласна  со
мной. Да, совершенно согласна.
   - Отобедать? - резко переспросил, чуть не крикнул Мартин.
   - Ну да, да, отобедать... просто разделить скромную трапезу со старым
инспектором, негодник, - беспокойно залепетал он и робко ткнул Мартина в
бок, пытаясь изобразить дружескую шутливость.
   Мартин пошел прочь ошеломленный. На углу он остановился и  растерянно
поглядел вокруг.
   - Провалиться мне на этом месте! - пробормотал он наконец. - Да  ста-
рик меня испугался.
 
   Глава 45
 
   Однажды к Мартину пришел Крейс, один из тех, которые  из  "настоящего
теста"; и Мартин радостно потянулся к нему, в ответ  же  получил  пылкий
подробный рассказ о некой затее, достаточно сумасбродной, чтобы  заинте-
ресовать скорее романиста, чем человека с деньгами.  Посреди  объяснений
Крейс ненадолго замолчал и вдруг заявил, что из  большей  части  "Позора
солнца" ясно - Мартин спятил.
   - Но я к вам пришел не философию разводить, - тут же продолжал Крейс.
- Мне вот что надо знать: вложите вы в это предприятие тысячу  долларов?
- Нет, не вложу, во всяком случае, не настолько уж я спятил,  -  ответил
Мартин. - Но я сделаю другое. Когда-то я  провел  у  вас  самый  замеча-
тельный вечер в моей жизни. Вы дали мне то, чего не  купишь  за  деньги.
Теперь у меня есть деньги, и они для меня ничего  не  значат.  Я  охотно
уделю вам тысячу долларов, которые вовсе не ценю, за то, что вы дали мне
в тот вечер и что бесценно. У вас нет денег. У меня их больше чем доста-
точно. Вам они нужны. За ними вы и пришли. Незачем  их  выманивать  хит-
ростью. Вот, возьмите.
   Крейс не выразил удивления. Сложил чек, спрятал в карман.
   - На таких условиях  я  готов  подписать  договор  и  обеспечить  вам
сколько угодно подобных вечеров, - сказал он.
   - Слишком поздно, - Мартин покачал головой.  -  Тот  вечер  для  меня
единственный и неповторимый. Я побывал в раю. Для вас-то, понятно, такое
в порядке вещей. Для меня все было иначе. Никогда уже мне  не  подняться
на такие высоты. С философией я покончил. Больше и слышать о ней не  хо-
чу.
   - Первый раз в жизни заработал на своей философии, -  заметил  Крейс,
задержавшись в дверях. - И опять мои акции упали до нуля.
   Как-то мимо Мартина по улице проехала миссис Морз, она улыбнулась ему
и кивнула. Он улыбнулся в ответ и приподнял шляпу. Встреча ничуть его не
задела. Месяцем раньше ему стало бы противно, а может быть, и любопытно,
и он стал бы гадать, о чем подумала в ту минуту миссис Морз.  Теперь  же
он просто не обратил внимания на эту встречу. Он тут же о ней забыл. За-
был, как забывал, пройдя мимо, о здании Центрального банка или муниципа-
литета. И однако ум его не знал ни минуты передышки. Мысль опять и опять
шла по одному и тому же кругу. Средоточием этого круга оставалось  одно:
"Моя работа была уже сделана"; вот что непрестанно точило его. Эта мысль
завладевала им поутру, едва он просыпался. По ночам  она  отравляла  его
сны. Все, что происходило вокруг, если только  он  вообще  это  замечал,
тотчас связывалось с мыслью: "Моя работа была уже сделана". Тропа безжа-
лостной логики вела его к заключению, что он - никто, ничто.  Март  Иден
лихой парень, и Март Иден матрос - вот это был он, живой, настоящий;  но
Мартина Идена знаменитого писателя на свете не было. Мартин Иден  знаме-
нитый писатель - призрак, выдумка черни, стадным мышлением черни втисну-
тая в живого, из плоти и крови, Марта Идена, лихого парня и матроса.  Но
его не проведешь. Он не идол, которому поклоняется толпа,  вместо  жерт-
венных даров преподнося ему обеды. Не так он глуп.
   Он читал про себя в журналах, вглядывался в напечатанные там свои фо-
тографии, и под конец ему начинало казаться, что и лицо это - не его. Он
тот парень, который жил, и трепетал от восторга, и любил;  был  беззабо-
тен, легко сносил всяческие неурядицы и прощал другим их грешки;  служил
простым матросом, ходил в плавание в диковинные края и верховодил своими
приятелями в драках былых лет. Он тот парень,  который  поначалу  опешил
перед тысячами книг в бесплатной библиотеке, а потом научился в них раз-
бираться и одолел их; он тот парень, который до полуночи не гасил  свет,
и вскакивал по будильнику, и сам писал книги. Но,  вот  нелепый  обжора,
которого усердно пичкает торжественными обедами чернь, - это не он.
   Попадалось в журналах и такое, что его забавляло. Все они заявляли на
него права. "Ежемесячник Уоррена" уверял своих подписчиков, что, в неус-
танном поиске новых талантов, именно он представил  читающей  публике  и
Мартина Идена. На то же претендовала "Белая мышь", и  "Северное  обозре-
ние", и "Журнал Макинтоша", пока всех не заглушил "Глобус". Этот победо-
носно ссылался на свои старые номера, где похоронены  были  искалеченные
"Голоса моря". "Юность и время", который, уклонившись от оплаты  счетов,
снова ожил, тоже объявил о своем преимущественном праве на  Мартина,  но
никто, кроме фермерских детей, этого не  прочел.  "Трансконтинентальный"
горделиво и убедительно поведал, как он первый открыл Мартина  Идена,  и
"Оса" горячо заспорила, похваляясь "Пери и жемчужиной". В этом  назойли-
вом шуме совсем потонуло  скромное  притязание  издательства  "Синглтри,
Дарнли и К°". К тому же у этой издательской фирмы не было своего  журна-
ла, благодаря которому голос ее стал бы слышнее.
   Газеты подсчитывали гонорары Мартина. Стало известно о щедрых предло-
жениях, которые делали ему иные журналы, и к нему стали  запросто  обра-
щаться за пожертвованиями оклендские священнослужители, а любители  жить
на подачки засыпали его письмами. Но хуже всего оказались  женщины.  Фо-
тографии Мартина печатались всюду и везде, а газетчики всячески расписы-
вали его мужественное, бронзовое от загара лицо, его шрамы, могучие пле-
чи, ясные, спокойные глаза и слегка впалые щеки аскета.  Наткнувшись  на
"аскета", Мартин с улыбкой вспомнил свою бесшабашную юность. Среди  жен-
щин, которых он теперь встречал, нередко то одна, то  другая  устремляла
на него взгляд оценивающий, благосклонный. Он смеялся про себя.  Вспоми-
нал предостережение Бриссендена и опять смеялся. Что-что, а женщинам его
не погубить. Это все в прошлом.
   Однажды Мартин провожал Лиззи в вечернюю  школу,  и  она  перехватила
взгляд, который бросила на него хорошо одетая красивая дама. Взгляд  за-
держался чуть дольше, был несколько внимательней, чем полагается,  Лиззи
поняла, что он означает, вся гневно напряглась. Мартин заметил это,  за-
метил и причину и сказал, что уже привык к таким взглядам, на  него  это
вовсе не действует.
   - Должно действовать, - сказала Лиззи, глядя на него горящими  глаза-
ми. - Больной ты, потому и не действует.
   - В жизни не был здоровее. В весе и то прибавил, целых пять фунтов.
   - Ты не телом больной. С головой неладно. Как-то не так у тебя шарики
крутятся. Даже мне видать, а кто я такая.
   Мартин задумался, молча шел с ней рядом.
   - Я бы все отдала, чтоб это у тебя прошло, - вырвалось у Лиззи. -  На
такого мужчину да не действует, когда женщина эдак  поглядит.  Куда  это
годится. На хлипкого какого не действует, это еще ладно. А ты  ж  не  из
таких. Убей меня бог, Мартин, пускай хоть какая тебя растормошит, я  все
одно порадуюсь.
   Мартин довел Лиззи до дверей вечерней школы и вернулся в "Метрополь".
   У себя в номере он опустился в глубокое кресло, и сидел и  смотрел  в
одну точку. Не задремал он. И ни о чем не думал. В  голове  не  было  ни
мыслей, ни воспоминаний, лишь изредка перед закрытыми глазами  всплывали
незваные картины прошлого, отчетливые, красочные, лучезарные, Мартин ви-
дел их будто не осознанно, как во сне. Но он не спал. В какую-то  минуту
встряхнулся, посмотрел на часы. Ровно восемь. Дел  никаких,  а  ложиться
спать слишком рано. И опять в голове ни мыслей, ни воспоминаний, а перед
закрытыми глазами появляются и исчезают картины. Странные  картины.  Все
какая-то листва, и ветви, похоже, кустарника, и все  насквозь  пронизано
солнечными лучами.
   Очнулся он от стука в дверь. Он не спал и сразу решил:  стучат,  зна-
чит, телеграмма, или письмо, или может, горничная принесла белье из пра-
чечной. Он подумал о Джо: где-то его теперь  носит.  И  отозвался  маши-
нально:
   - Войдите.
   Все еще занятый мыслями о Джо, он не обернулся к двери. Услыхал,  как
ее тихонько притворили. Надолго воцарилась тишина. Он забыл про  стук  в
дверь, сидел, тупо уставясь в одну точку, и вдруг  услышал  женское  ры-
данье. Невольный, судорожный, подавленный, придушенный всхлип.  Все  это
Мартин мысленно отметил, пока оборачивался. Миг - и он вскочил.
   - Руфь! - вымолвил он пораженный, не веря глазам.
   Она была страшно бледная, вся как натянутая струна.  Стояла  у  самой
двери, одной рукой держалась за косяк, другая прижата к груди. Потом жа-
лобно протянула руки и шагнула навстречу Мартину. Он взял  ее  за  руки,
повел к креслу, и при этом заметил - они  холодные  как  лед.  Придвинул
другое кресло, сел на широкий подлокотник. Он был растерян, не  мог  вы-
молвить ни слова. Ведь он не сомневался, что между ними все кончено бес-
поворотно. И теперь чувство было примерно такое же, как если бы  прачеч-
ная гостиницы в Горячих ключах  вдруг  наводнила  гостиницу  "Метрополь"
грязным бельем за целую неделю и ему надо было сейчас же все это  перес-
тирать. Несколько раз хотел он заговорить и всякий раз не решался.
   - Никто не знает, что я здесь, - еле слышно сказала Руфь  и  очарова-
тельно улыбнулась.
   - Что ты сказала? - переспросил Мартин. Звук собственного голоса уди-
вил его. Руфь повторила.
   - А-а, - только и ответил он и помедлил, не находя слов.
   - Я видела, как ты вернулся, и несколько минут выждала.
   - А-а, - опять сказал Мартин.
   Никогда еще ему так не изменял дар речи. В голове ни единой мысли. Он
чувствовал себя тупым и неловким, но, хоть убей, не знал,  что  сказать.
Да было бы легче, если бы сюда вторглась прачечная Горячих ключей. Он бы
просто засучил рукава и принялся за работу.
   - А потом ты вошла, - сказал он наконец. Она кивнула не без лукавства
и чуть распустила шарф на шее.
   - Сначала я увидела тебя на другой стороне улицы с той девушкой.
   - А, да, - просто сказал Мартин. - Я провожал ее в вечернюю школу.
   - Так что же, ты мне не рад? - спросила Руфь после  нового  кор