артин  молчал.
Заговори он, чары рассеялись бы. Но своей сдержанностью в  любви  он  их
длил. Он был ошеломлен, голова кружилась. Он не понимал, что происходит.
Это же чудо - уж не бредит ли он? Он подавил безумное желание  выпустить
парус и румпель и сжать Руфь в объятиях. Чутье подсказало: нет,  это  не
годится, и он порадовался, что руки заняты, благо есть парус и  румпель,
и отогнал искушенье. Но он уже не так осторожно приводил судно к  ветру,
бессовестно выплескивал ветер из паруса, лишь бы продлить путь к  север-
ному берегу. На подходе к берегу придется маневрировать, и отрадная бли-
зость нарушится. Искусно управляя парусом, он  замедлил  ход  лодки,  но
так, что спорщики ничего не заметили, и мысленно простил все самые труд-
ные в его жизни плавания, ведь они подарили ему такую дивную ночь,  нау-
чив властвовать над морем, и лодкой, и ветром, и вот  Руфь  сидит  подле
него, и на плече он ощущает милую ему тяжесть.
   Всходила луна, и, едва ее свет коснулся паруса  и  жемчужным  сияньем
озарил лодку, Руфь отстранилась от Мартина. И в тот же миг  почувствова-
ла, что и он отстраняется. Бессознательно оба постарались, чтобы те трое
ничего не заметили. Без слов оба ощутили всю сокровенность случившегося.
И Руфь сидела поодаль от него, щеки ее горели, теперь-то  она  осознала,
что произошло. Она виновата в чем-то таком, что хотела бы  скрыть  и  от
братьев, и от Одни. Отчего же она так поступила? Никогда еще она не  де-
лала ничего подобного, а ведь и прежде не раз лунными ночами каталась на
лодке с молодыми людьми. Никогда ей ничего такого не хотелось. Ее  охва-
тил стыд, ошеломила загадочность пробуждающегося в ней женского  начала.
Украдкой она глянула на Мартина - он был сейчас занят лодкой, менял курс
- и готова была возненавидеть его, ведь это из-за него, она повела  себя
так постыдно, так нескромно. Подумать только, из-за него! Наверно,  мама
была права, они слишком часто видятся. Никогда больше такого не  случит-
ся, решила она, и видеться они впредь будут реже. Несуразная мысль приш-
ла ей в голову - при первой же встрече наедине объяснить, солгать,  упо-
мянуть мимоходом, будто перед тем, как взошла луна,  ей  чуть  не  стало
дурно. И сразу вспомнилось, как они отстранились друг от друга, едва по-
явилась разоблачительница-луна, и Руфь поняла, он  догадается,  что  она
лжет.
   А потом дни понеслись стремглав, и Руфь уже не узнавала себя в стран-
ной непонятной незнакомке, которая вытеснила ее прежнюю,  -  это  новое,
донельзя своенравное существо не желало разбираться  в  своих  мыслях  и
чувствах, отказывалось заглянуть в будущее, подумать о себе и о том, ку-
да же ее несет течением. Захватывающая тайна лихорадила ее,  то  пугала,
то чаровала, и неизменно приводила в недоумение.  Лишь  одно  она  знала
твердо, и это обеспечивало ей безопасность. Она не позволит, чтобы  Мар-
тин заговорил о своей любви. Лишь бы,  не  допустить  признания,  и  все
обойдется. Через считанные дни он уйдет в море. И даже если  он  загово-
рит, все обойдется. Как может быть иначе, ведь она не любит его. Разуме-
ется, для него это будут мучительные полчаса, и полчаса  неловкости  для
нее - ведь впервые ей сделают предложение. При этой мысли она  трепетала
от радости. Она настоящая женщина - есть мужчина, который вот-вот попро-
сит ее руки. То был немалый соблазн для ее женской сути. Самая основа ее
жизни, всего того, что делало Руфь Руфью, дрожала, как струна. Мысль эта
билась в мозгу, словно притянутый пламенем мотылек. Дошло до  того,  что
Руфь уже представляла, как Мартин делает ей предложение, сама подыскива-
ла для него слова и тут же репетировала свой отказ, смягчала его  добро-
той и призывала Мартина перенести это как подобает истинному благородно-
му мужчине. И ему необходимо отказаться от курения. Непременно надо  его
убедить. Но нет, нельзя допускать, чтобы он заговорил. Его можно остано-
вить, и это она обещала маме. Ее обдало жаром, щеки горели, с сожалением
рассталась она с картиной, которую так живо вообразила. Первое предложе-
ние подождет более подходящего времени более приемлемого поклонника.
 
   Глава 21
 
   Наступил дивный осенний день, он дышал теплом и  истомой,  полон  был
чуткой тишины уходящего лета, день калифорнийского бабьего  лета,  когда
солнце подернуто дымкой и от легких дуновений блуждающего  ветерка  даже
не всколыхнется дремотный воздух. Легчайшая лиловая мгла, не  туман,  но
марево, сотканное из цветных паутинок, пряталось в укромных уголках  меж
холмами. И на холмах клубом дыма лежал Сан-Франциско. Разделяющий их за-
лив матово отсвечивал, словно расплавленный металл, на нем  замерли  или
неспешно дрейфовали с ленивым приливом  парусники.  Далекая  Тамальпайс,
едва видная за серебристой дымкой, громадой вздымалась у Золотых  ворот,
под склоняющимся к западу солнцем пролив казался дорогой из тусклого зо-
лота. А дальше, смутный, необъятный, раскинулся Тихий океан, и над  ним,
у горизонта, беспорядочно громоздились облака и двигались к  суше  пред-
вестьем неистового дыхания зимы.
   Лето доживало последние дни. Но оно медлило, выцветало  и  меркло  на
холмах, все щедрее разливало багрянец по долинам,  ткало  себе  дымчатый
саван из угасающего могущества и насытившегося буйства и умирало в  спо-
койном довольстве оттого, что прожило жизнь и  жизнь  эта  была  хороша.
Среди холмов, на любимом своем пригорке  Мартин  и  Руфь  сидели  рядом,
склонясь над книгой, и он читал вслух любовные сонеты  женщины,  которая
любила Браунинга, как любили мало кого из мужчин.
   Но не читалось им сегодня. Слишком сильно было очарование этой  брен-
ной красоты. Золотая летняя пора умирала как жила, прекрасная,  нераска-
янная, сладострастная, а воздух был густо настоян на памятных  восторгах
и довольстве. И настой этот опьянял их обоих мечтами, истомой,  размывал
решимость и волю, и за смутной дымкой, за багряными туманами уже не раз-
личить было строгие лики нравственных устоев и здравого смысла.  Размяг-
ченного, растроганного Мартина опять и опять обдавало жаром.  Головы  их
были совсем рядом, и, стоило блуждающему ветерку шевельнуть ее волосы  и
они касались лица Мартина. страницы плыли у него перед глазами.
   - По-моему, вы читаете и ни одно слово до вас не доходит,  -  сказала
Руфь в какую-то минуту, когда он сбился и перепутал строчки.
   Мартин посмотрел на нее горящим взглядом, смутился было и вдруг выпа-
лил:
   - По-моему, и до вас тоже не доходит. О чем был последний сонет?
   - Не знаю, - честно, со смехом призналась она. - Уже забыла.  Давайте
не будем больше читать. День так хорош.
   - Не скоро мы опять приедем сюда, - печально произнес Мартин. -  Там,
на горизонте, собирается шторм.
   Книга выскользнула у него из рук на землю, и они забылись,  и  молча,
дремотно смотрели на дремлющий залив, смотрели - и не видели. Руфь иско-
са глянула на шею Мартина. И не склонилась к нему, нет. Ее повлекла  ка-
кая-то сила ей неподвластная, сильнее земного тяготения, неодолимая, как
судьба. Лишь какой-нибудь дюйм разделял их - и  вот  уже  не  разделяет.
Плечо ее коснулось его плеча легко, точно мотылек цветка, и так же легко
он ответил на ее прикосновенье. Она почувствовала, как плечо  его  пода-
лось к ней и весь он затрепетал. Сейчас бы ей отодвинуться. Но ничто уже
не зависело от нее. Она не владела своей волей - в  сладостном  безумии,
что охватило ее, о воле, о самообладании уже не думалось.
   Рука Мартина несмело потянулась, коснулась ее  талии.  В  мучительном
восторге она ждала, прислушивалась к этому медленному  движению.  Ждала,
сама не зная чего - она тяжело дышала, губы  горели,  пересохли,  сердце
неистово колотилось, ее пронизывало лихорадочное предвкушенье. Рука Мар-
тина поднялась выше, он притянул Руфь к себе, притянул медленно,  нежно.
Она уже не в силах была ждать. Устало вздохнула и вдруг  неожиданно  для
себя порывисто прижалась головой к груди Мартина. Он тотчас наклонил го-
лову, и Руфь потянулась губами к его губам.
   Должно быть, это любовь, подумала она в единственный миг,  когда  еще
способна была подумать. Какой стыд, если это не любовь. Да нет,  конечно
же, любовь. И она еще крепче прижалась к нему, прильнула всем  телом.  И
почти сразу чуть высвободилась из его объятий, порывисто, ликующе обвила
руками загорелую шею. Острая сладкая боль пронзила ее, боль любви,  уто-
ленного желания; глухо застонав, она разжала руки, и  почти  в  обмороке
сникла в объятиях Мартина.
   До сих пор ни слова не было сказано, и еще долго они не  говорили  ни
слова. Дважды Мартин наклонялся и целовал ее, и оба раза она робко отве-
чала поцелуем и счастливо приникала к нему всем телом. Она льнула к  не-
му, не в силах оторваться, а он бережно, легко поддерживал ее и  невидя-
щими глазами смотрел на смутные очертания огромного города по ту сторону
залива. В кои-то веки никакие образы не теснились у него в мозгу. Только
пульсировали краски и огни, и отблески, жаркие, как этот  день,  жаркие,
как его любовь. Он наклонился к Руфи. Она нарушила молчание.
   - Когда вы полюбили меня? - прошептала она.
   - С самого начала, с первой минуты, как только вас  увидел.  Влюбился
до безумия, и чем дальше, тем отчаянней любил. А сейчас  люблю  безумно,
как никогда, Руфь, милая. Я просто помешался, голова кругом идет от  ра-
дости.
   У нее вырвался долгий вздох.
   - Как хорошо, что я женщина, Мартин... милый, - вымолвила она.
   Мартин сжимал ее в объятиях опять и опять, потом спросил:
   - А вы? Когда вы поняли?
   - О, я понимала все время, почти с самого начала.
   - Эх я, слепой крот! - воскликнул Мартин с ноткой досады в голосе.  -
У меня этого и в мыслях не было, пока я вот сейчас... пока я не  поцело-
вал тебя.
   - Я не о том. - Руфь чуть отодвинулась, посмотрела на него. - Я хоте-
ла сказать, я почти с самого начала знала, что ты любишь меня.
   - А ты? - требовательно спросил Мартин.
   - Ко мне это пришло так внезапно. -  Руфь  говорила  очень  медленно,
глаза излучали тепло, трепетное  волнение  и  нежность,  легкий  румянец
проступил и остался на щеках. - Я и не думала об  этом  до  той  минуты,
когда... когда ты обнял меня. И до той минуты вовсе не думала, что  могу
выйти за тебя замуж, Мартин. Как ты сумел меня околдовать?
   - Сам не знаю, - засмеялся Мартин, - вот если только любовью, я  ведь
так люблю, можно бы и каменное сердце растопить, не то что живое женское
сердце, а у тебя сердце живой женщины.
   - Я думала, любовь совсем не такая, - как-то неожиданно заявила Руфь.
   - А какая?
   - Я думала, все будет иначе. - Руфь заглянула ему в глаза, потом про-
должала, потупясь: - Понимаешь, я совсем ничего не знала о любви.
   Мартин хотел было опять притянуть ее к себе, но побоялся, не  слишком
ли он жадничает, и лишь чуть напряглась рука. Но тут же он почувствовал,
как Руфь подалась навстречу, и вот она уже опять в его объятиях и  опять
слились их губы.
   - Что скажут мои родные? - вдруг в тревоге спросила Руфь  в  одну  из
тех минут, когда Мартин отпускал ее.
   - Не знаю. Стоит захотеть, и мы в любую минуту это узнаем.
   - А если мама против? Я просто боюсь ей говорить.
   - Давай я скажу, - храбро вызвался Мартин. - По-моему, твоей матери я
не по вкусу, но я уж сумею завоевать ее симпатию. Тот, кто сумел  завое-
вать тебя, завоюет кого угодно. А если нам это не удастся...
   - Да?
   - Что ж, у тебя буду я, а у меня - ты. Но я думаю, миссис Морз согла-
сится на наш брак, отказ нам не грозит. Она слишком тебя любит.
   - Я не хотела бы разбить ей сердце, - задумчиво сказала Руфь.
   Он готов был заверить ее, что материнское сердце  разбить  не  так-то
легко, но сказал другое:
   - А любовь превыше всего.
   - Знаешь, Мартин, иногда ты меня пугаешь. Вот и сейчас я думаю, какой
ты теперь, какой был прежде, и мне  страшно.  Ты  должен  быть  со  мной
очень, очень добрым. В конце концов, не забудь, я еще девчонка. Я никог-
да еще не любила.
   - Я тоже. Оба мы - дети. И нам выпало редкое счастье, мы оба полюбили
впервые - и не кого-нибудь, а друг друга.
   - Но этого не может быть! - горячо воскликнула Руфь и порывисто  выс-
вободилась из объятии Мартина. - С тобой этого не  может  быть.  Ты  был
матросом, а говорят, матросы... матросы...
   Она осеклась, не договорила.
   - Непременно заводят в каждом порту по жене? - подсказал Мартин. - Ты
это хотела сказать?
   - Да, - еле слышно ответила Руфь.
   - Так ведь это не любовь, - убежденно сказал Мартин.  -  Я  бывал  во
многих портах, а пока в первый раз не увидел тебя,  понятия  не  имел  о
любви. Ты знаешь, когда я в тот вечер простился и  ушел,  маня  чуть  не
арестовали.
   - Арестовали?
   - Да. Полицейский принял меня за пьяного. А я и вправду  был  пьян...
от любви к тебе.
   - Но ты сказал, что мы с тобой дети, а я сказала, с  тобой  этого  не
может быть, а потом мы отвлеклись.
   - Я сказал, что до тебя никогда никого не любил, - ответил Мартин,  -
Ты моя первая любовь, самая первая.
   - Но ведь ты был матросом, - возразила Руфь.
   - А это вовсе не мешает мне полюбить тебя первую.
   - Но у тебя были женщины... другие женщины...
   И к величайшему изумлению Мартина Идена, она разразилась  слезами,  и
потребовалось немало поцелуев и ласки, чтобы утихла эта буря. И все вре-
мя в памяти Мартина вертелось киплинговское "И  знатная  леди,  и  Джуди
О'Грэди по сути схожи они".
   Так оно и есть, решил он теперь, хотя романы, которые  он  прочел,  и
уверили его было в другом. По романам он представлял себе, что в хорошем
обществе девушка удостаивает мужчину вниманием только  после  того,  как
он, по всем правилам, попросит ее руки. В его-то прежнем окружении нико-
го особенно не смущало, если юноши и девушки добивались близости,  поко-
ряли друг друга поцелуями и ласками, но чтобы так же себя вели  особы  в
хорошем обществе, этого он вообразить не мог. И однако романы ошибались.
Вот оно, доказательство. Те же прикосновенья  и  ласки,  без  слов,  что
действуют на девушек из рабочего класса, действуют и на девушек из  вер-
хов. Все они из плоти и крови, все по сути схожи; вспомнись  ему  прочи-
танный Спенсер, он бы и раньше сообразил. Он держал Руфь в объятиях, ус-
покаивал ее, а сам радовался, что и знатная леди,  и  Джуди  О'Грэди,  в
сущности, так схожи. Эта простая истина приближала к нему  Руфь,  делала
ее досягаемой. Ее милое тело из той же плоти, что и у всех, и у него са-
мого. Нет преграды их браку. Лишь принадлежность к разным классам разде-
ляет их, а это различие чисто внешнее. Его можно  и  преодолеть.  Мартин
как-то читал о рабе, который возвысился и стал императором Рима.  А  раз
так, может и он возвыситься до Руфи. При всей ее чистоте и святости, об-
разованности и неземной красоте души, она по самой природе своей  просто
женщина, такая же, как Лиззи Конноли и все прочие  лиззи  конноли.  Все,
чего можно ждать от них, можно ждать и от нее. Она способна любить и не-
навидеть, пожалуй, даже закатить истерику; и, конечно же, способна  рев-
новать, как ревнует сейчас, все тише всхлипывая напоследок в его объяти-
ях.
   - И потом, я старше тебя, - вдруг сказала она, открыв глаза  и  глядя
на него снизу вверх, - на три года.
   - Ну нет, ты еще ребенок, по пережитому опыту я старше тебя на  сорок
лет, - возразил он.
   А на самом деле, если говорить о любви, оба они были дети, и как дети
наивно и неумело проявляли свою любовь, и это несмотря на  ее  универси-
тетский диплом и звание бакалавра и несмотря на его знакомство с филосо-
фией и суровый жизненный опыт.
   - Лучезарный день угасал понемногу, а они сидели и разговаривали, как
свойственно влюбленным, дивясь чуду любви и капризу судьбы, что их  све-
ла, твердо убежденные, что любят так, как до них никто никогда не любил.
Упорно, опять и опять возвращались они к своим первым впечатлениям  друг
о друге и тщетно пытались разобраться, что же они чувствуют друг к другу
и насколько глубоко это чувство.
   Вечернее солнце опускалось в громоздящиеся на западе облака,  и  небо
на горизонте порозовело, и даже в зените сияло тем же теплым светом. Все
вокруг затопил, окутал розовый свет, и  Руфь  запела  "Прощай,  чудесный
день". Пела тихонько, прильнув к его плечу, рука в его руке, сердца  от-
даны друг другу.
 
   Глава 22
 
   Когда Руфь вернулась домой, миссис Морз тотчас все поняла по ее лицу,
тут не требовалось и материнское чутье.  Щеки  еще  горели,  яснее  слов
рассказывая нехитрую повесть, а всего красноречивей были глаза -  огром-
ные, сияющие, они со всей несомненностью отражали внутреннее ликование.
   - Что случилось? - спросила миссис Морз, дождавшись, когда Руфь легла
в постель.
   - Ты знаешь? - дрожащими губами спросила Руфь.
   Вместо ответа мать обняла ее, ласково погладила по голове.
   - Он ничего не сказал, - выпалила Руфь. - Я не хотела, чтобы так слу-
чилось, и я ни за что не позволила бы ему сказать... только он и не ска-
зал.
   - Но раз не сказал, значит, и случиться ничего не могло, правда?
   - А все равно случилось.
   - Бог с тобой, детка, что за вздор? - в  недоумении  спросила  миссис
Морз. - Право, я не понимаю, о чем ты. Что же все-таки случилось?
   Руфь удивленно посмотрела на мать.
   - Я думала, ты поняла. Ну вот, мы с Мартином обручились.
   Миссис Морз недоверчиво, досадливо засмеялась.
   - Нет, он ничего не сказал, - объяснила Руфь. - Он просто любит меня,
вот и все. Я удивилась не меньше тебя. Он ни слова не сказал. Просто об-
нял меня. И... и я потеряла голову. И он целовал меня, и я его целовала.
Я не могла удержаться. Просто не могла иначе. И тогда я поняла, что люб-
лю его.
   Она замолчала, с надеждой ждала благословляющего поцелуя  матери,  но
миссис Морз холодно молчала.
   - Это ужасно, я знаю, - упавшим голосом вновь заговорила Руфь. - Даже
не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь. Но я ничего  не  могла  поде-
лать. До той минуты я и вообразить не могла, что его люблю. И ты,  пожа-
луйста, сама скажи папе.
   - Может быть, не стоит говорить папе? Лучше я  повидаюсь  с  Мартином
Иденом, побеседую с ним и все ему объясню. Он поймет и освободит тебя от
твоего обещания.
   Руфь будто пружиной подбросило.
   - Нет! нет! - воскликнула она. - Я совсем не  хочу  освобождаться.  Я
люблю его, любовь - это чудесно. Я выйду за него... конечно, если вы мне
позволите.
   - У нас с отцом другие планы, Руфь, детка. Нет, нет,  мы  никого  для
тебя не выбрали, ничего похожего. Мы только  хотим,  чтобы  твоим  мужем
стал человек нашего круга, хороший, достойный, истинный джентльмен,  ко-
торого ты сама выберешь, когда полюбишь его.
   - Но я уже люблю Мартина, - печально возразила Руфь.
   - Мы бы никак не стали влиять на твой выбор, но ты наша дочь и с  по-
добным замужеством мы примириться не можем. В тебе столько утонченности,
нежности, а этот человек даст тебе лишь вульгарность и неотесанность. Он
тебе во всех отношениях не пара. Он не сможет содержать тебя. Мы не  так
глупы, чтобы мечтать о миллионах, но достаток дело другое, и  наша  дочь
должна выйти замуж за человека, который обеспечит ей хотя бы достаток, а
не за искателя приключений без гроша  в  кармане,  за  матроса,  ковбоя,
контрабандиста, бог весть кем он только не был, да еще ко всему  у  него
ветер в голове и ни малейшего чувства ответственности.
   Руфь молчала. Мысленно она соглашалась с каждым словом матери.
   - Он попусту тратит время на свою писанину, старается  достичь  того,
чего достигали лишь немногие люди, и притом с высшим образованием.  Тот,
кто задумал жениться, должен к женитьбе готовиться. А он? Я уже  говори-
ла, и я знаю, ты со мной согласна, он лишен чувства  ответственности.  А
как могло быть иначе? Все матросы такие. Он не научился ни бережливости,
ни умеренности. Сколько лет швырял деньгами, это вошло в  привычку.  Он,
разумеется, не виноват, но такова уж его натура. А ты подумала, - сколь-
ко лет он вел беспутную жизнь? Это ведь неизбежно! Ты п