запутался в лабиринте объяснений - как принято у  вос-
питанных людей обмениваться визитными карточками. Он бросил  поиски.  Он
не нашел того, что искал, зато понял, какая  прорва  времени  требуется,
чтобы, вести себя как положено воспитанному человеку, и еще  понял,  что
этому учатся с колыбели.
   - Нашли, что вам было нужно? - спросил человек за столом, когда  Мар-
тин уходил.
   - Да, сэр, - ответил он. - Хорошая у вас библиотека.
   Тот кивнул.
   - Приходите почаще, будем вам рады. Вы моряк?
   - Да, сэр, - ответил он. - Еще приду.
   И спускаясь по лестнице, с недоумением спросил себя: "А  как  это  он
прознал, что я моряк! "
   И весь первый квартал шел скованно, прямо, неуклюже, а потом задумал-
ся, забылся и зашагал, как всегда, свободно, враскачку.
 
   Глава 6
 
   Ужасное нетерпенье, сродни голоду, обуяло Мартина  Идена.  Он  жаждал
вновь увидать девушку, чьи тоненькие ручки ухватили его жизнь великаньей
хваткой. И не мог набраться храбрости и пойти к  ней.  Боялся,  а  вдруг
прошло еще слишком мало времени и он окажется виноват в страшном наруше-
нии страшной штуки, называемой этикетом. Долгие часы проводил он  в  Ок-
лендской и Берклийской библиотеках, да притом не только  записался  туда
сам, но записал своих сестер Гертруду и Мэриан и еще Джима, чье согласие
получил за несколько кружек пива. Он брал книги по четырем  абонементам,
и теперь в его каморке допоздна горел свет и мистер Хиггинботем  стребо-
вал с него за это, лишних пятьдесят центов в неделю.
   Он читал уйму книг, и они лишь  обостряли  его  беспокойство.  Каждая
страница каждой книги была щелкой, позволяющей заглянуть в царство  зна-
ний. Чтение разжигало аппетит, и  голод  усиливался.  Притом  Мартин  не
представлял, с чего надо начинать, и постоянно ощущал; насколько ему  не
хватает знания самых азов. Ссылки на имена и события,  которые,  как  он
понимал, должны были быть ясны каждому, ставили его в тупик. Так же было
и с поэзией, он читал много стихов и приходил от них  в  неистовый  вос-
торг. Он прочел стихотворения Суинберна, которых не было в томике, полу-
ченном от Руфи, и прекрасно понял "Долорес". Но Руфь, конечно же, не по-
няла, решил он. Где ей понять такое, при ее изысканной жизни? Потом  ему
попались стихи Киплинга, и его захватила певучесть, ритм, волшебство,  в
которые тот облекал все привычно знакомое. Его изумило, как  тонко  этот
поэт чувствует жизнь, какой он проницательный психолог. Для Мартина пси-
хология была новым словом. Он купил толковый словарь, что нанесло изряд-
ный урон его кошельку и приблизило день, когда  придется  снова  уйти  в
плавание, чтобы опять заработать денег. К тому же это привело  в  ярость
Хиггинботема, который предпочел бы, чтобы Мартин отдавал свои  деньги  в
уплату за жилье.
   Подойти к дому Руфи днем Мартин не решался, зато вечерами рыскал вок-
руг, точно вор, украдкой поглядывал на окна, ему были милы  даже  стены,
ее жилища. Несколько раз он чуть было не попался на глаза ее братьям,  а
однажды шел следом за мистером Морзом, на освещенных улицах всматривался
в его лицо и при этом всю дорогу мечтал о какой-нибудь  внезапной  опас-
ности, чтобы можно было кинуться и спасти ее отца. В  другой  вечер  его
бдение было вознаграждено - в окне второго этажа мелькнула Руфь. Он уви-
дел только ее голову и плечи и поднятые руки - она поправляла перед зер-
калом прическу. То было лишь мгновенье, но для Мартина  хватило  мгнове-
ния, - кровь забурлила вином и запела в жилах.  А  потом  Руфь  опустила
штору. Но теперь он знал, где ее комната, и с той  поры  часто  топтался
там, в тени дерева на другой стороне улицы, и курил сигарету за  сигаре-
той. Как-то днем он увидел ее мать, та выходила из банка,  и  он  лишний
раз убедился, какое огромное расстояние отделяет от него  Руфь.  Она  из
тех, кто имеет дело с банками. Он отродясь не был в банке и  думал,  что
подобные учреждения посещают только очень богатые и очень могущественные
люди.
   В одном отношении с ним произошел нравственный переворот. На него по-
действовала ее опрятность и чистота, и всем своим  существом  он  теперь
жаждал стать опрятным. Это необходимо, иначе он никогда не будет достоин
дышать одним с ней воздухом. Он стал чистить зубы, скрести  руки  щеткой
для мытья посуды и, наконец, в аптечной витрине увидел щеточку для  ног-
тей и догадался, для чего она. Он купил ее, а продавец, поглядев на  его
ногти, предложил ему еще и пилку для ногтей, так что он завел  еще  одну
туалетную принадлежность. В библиотеке ему попалась книжка об  уходе  за
телом, и он тотчас пристрастился обливаться по утрам холодной водой, чей
немало удивил Джима и смутил Хиггинботема, который не  одобрял  подобные
новомодные фокусы, но всерьез задумался, не стребовать ли с Мартина  до-
полнительной платы за воду. Следующим шагом были отутюженные брюки. Став
внимательней к внешности, Мартин быстро заметил разницу: у трудового лю-
да штаны пузырятся на коленях, а  у  всех,  кто  рангом  повыше,  ровная
складка идет от колен к башмакам. Узнал он и  отчего  так  получается  и
вторгся в кухню сестры в поисках утюга и гладильной  доски.  Поначалу  у
него случилась беда: он непоправимо сжег одну пару брюк и купил новые, и
этот расход еще приблизил день, когда надо будет отправиться в плавание.
   Но перемены коснулись не только внешнего вида, они шли глубже. Он еще
курил, но больше не пил. Прежде ему казалось, выпивка - самое что ни  на
есть мужское занятие, и он гордился, что голова у него крепкая и уж поч-
ти все собутыльники валяются под столом, а он все не хмелеет. Теперь же,
встретив кого-нибудь из товарищей по плаванию, а в Сан-Франциско их было
немало, он, как и раньше, угощал их, и они его угощали, но для  себя  он
заказывал кружку легкого пива или имбирную шипучку и  добродушно  сносил
их насмешки. А когда на них нападала пьяная плаксивость, приглядывался к
ним, видел, как пьяный понемногу превращается в животное,  и  благодарил
бога, что сам уже не такой. Каждый жил не так, как хотел, и рад был  про
это забыть, а напившись, эти тусклые тупые души  уподоблялись  богам,  и
каждый становился владыкой в своем раю, вволю предавался  пьяным  страс-
тям. Мартину крепкие напитки были теперь ни к чему. Он был пьян  по-ино-
му, глубже, - пьянила Руфь, она зажгла в нем любовь и на миг дала приоб-
щиться к жизни возвышенной и вечной; пьянили книги, они породили мириады
навязчивых желаний, не дающих покоя; пьянило и ощущение чистоты, которой
он достиг, от нее еще прибыло здоровья, бодрость духа и сила так и игра-
ли в нем.
   Как-то вечером он наудачу пошел в театр - вдруг  она  тоже  там  -  и
действительно углядел ее с галерки. Она шла по проходу партера с Артуром
и каким-то молодым человеком в очках, с курчавой гривой, при виде  кото-
рого в Мартине мигом вспыхнули и опасения и ревность. Она села в  первом
ряду, и он уже мало что видел в этот вечер, только ее - издали, словно в
дымке - хрупкие белые плечи и  пышные  золотистые  волосы.  Зато  другие
смотрели по сторонам, и, изредка взлядывая на соседей; он  заметил  двух
девушек в ряду перед ним, чуть в стороне, они оборачивались и бойко улы-
бались ему. Он всегда легко знакомился. Не свойственно ему было задирать
нос. В прежние времена он улыбнулся бы в ответ, и не только, и  подзадо-
рил бы их на новые улыбки. Но теперь все стало по-другому. Ответив улыб-
кой, он отвернулся и намеренно не смотрел в  сторону  девушек.  Но  нес-
колько раз, забыв и думать про них, он случайно встречал  их  улыбки.  В
один день себя не переделаешь, не мог он подавить в  себе  присущее  ему
добродушие, и в такие минуты тепло, дружески улыбался девушкам. Все  это
было привычно. Он понимал, они по-женски заигрывают с ним. Но все теперь
стало по-другому. Далеко внизу, в партере, сидела единственная на  свете
женщина, совсем иная, бесконечно непохожая на этих девушек из его среды,
и оттого они вызывали у него лишь жалость и печаль. В душе он  желал  им
обрести хоть малую толику ее достоинств и светлой красоты. Но нипочем не
обидел бы их за кокетство. Оно не польстило ему,  он  даже  почувствовал
себя униженным: не будь он простым матросом, с  ним  бы  не  заигрывали.
Принадлежи он к кругу Руфи, они не отважились бы на это, и при каждом их
взгляде Мартин чувствовал, как цепко держит его родная среда,  не  давая
вырваться.
   Он встал раньше, чем занавес опустился в последний раз, - хотел  уви-
деть Руфь, когда она выйдет из театра. На  тротуаре  у  подъезда  всегда
толпятся мужчины, можно надвинуть кепку на глаза, укрыться  за  чьей-ни-
будь спиной, и она его не заметит. В толпе, которая хлынула  из  театра,
он оказался из первых, но едва занял место на краю тротуара, как  появи-
лись обе девушки. Он понял, они ищут его, и готов был сейчас проклясть в
себе то, что влечет к нему женщин; Понял, когда неторопливо будто  нена-
роком они подошли поближе. Замедлили шаг и, поравнявшись с  ним,  оказа-
лись в гуще толпы. Одна, проходя, задела Мартина и словно бы только  те-
перь его заметила. Была она тоненькая, темноволосая, с черными  дерзкими
глазами. Но обе улыбнулись ему, и он ответил улыбкой.
   - Привет! - сказал он.
   Это вышло само собой - сколько раз все так и начиналось при  подобных
случайных встречах. Да и как было не сказать. Присущая ему широта  нату-
ры, терпимость и доброжелательность не дали бы поскупиться на такую  ма-
лость. Черноглазая девушка приветливо улыбнулась, довольная и явно гото-
вая остановиться, а подружка, держа ее под руку, хихикнула и  тоже  явно
не прочь была задержаться. Он поспешно соображал. Вдруг  Руфь  выйдет  и
увидит, что он разговаривает с ними, это не годится. Он круто повернулся
и естественно, будто так и надо, зашагал рядом с черноглазой.  Теперь-то
он не был неловким, и язык не прилипал к гортани. Он чувствовал  себя  в
своей тарелке, распрекрасно шутил, сыпал жаргонными словечками, острил -
все, как и положено поначалу при таких вот  знакомствах  и  быстротечных
романах.. На углу, где почти весь людской поток двинулся прямо, он хотел
свернуть. Но черноглазая пошла следом, ухватила его за руку повыше локтя
и, увлекая за собой подругу, крикнула:
   - Постой, Билл! Куда помчался? Чего это ты вдруг - решил, что ль, из-
бавиться от нас?
   Он со смехом остановился и обернулся к ним. Видно  было,  как  позади
них под фонарями движется толпа. А здесь  темнее  и  можно  незамеченным
увидеть, как мимо пройдет Руфь. Должна пройти, ведь это дорога к ее  до-
му.
   - Как ее звать? - спросил он ту, что хихикала, кивнув на черноглазую.
   - У ней спроси, - прыснула она в ответ.
   - Так как - же? - повернувшись к черноглазой, спросил он.
   - А ты сам еще не назвался, - возразила, она.
   - А ты не спрашивала, - Мартин улыбнулся. - Зато сразу попала в  точ-
ку. Я и есть Билл, право слово.
   - Прямо уж! - Она  глянула  ему  в  глаза  горячо,  призывно.  -  Ну,
по-честному, как тебя?
   И опять заглянула в глаза... Вся извечная женская  суть  красноречиво
выразилась в этом взгляде. И он без труда разгадал ее, и уже знал навер-
няка, что, едва он пойдет в наступление, она  начнет  застенчиво,  мягко
уклоняться, готовая в любую минуту дать обратный ход, окажись он  недос-
таточно напорист. И потом, все-таки он живой человек, не мог он не  ощу-
тить, как она привлекательна, и, конечно же, ее внимание льстило мужско-
му тщеславию. Да, он отлично понимал эту игру; знал таких  девчонок  как
свои пять пальцев. Добропорядочные, по меркам их среды, она  тяжко  тру-
дятся, получают гроши и, презирая возможность себя продать, чтобы зажить
полегче, робко мечтают о крупице счастья в пустыне жизни, а  впереди,  в
будущем, борьба двух возможностей: беспросветный тяжкий труд или  черная
пропасть последнего падения, куда путь короче, хотя платят больше.
   - Билл, - ответил Мартин и кивнул в подтверждение.  -  Верное  слово,
Билл и есть.
   - Не разыгрываешь? - допытывалась она.
   - Никакой он не Билл, - встряла ее подруга.
   - А ты почем знаешь? - спросил он. - Ты ж меня раньше в глаза не  ви-
дала.
   - А мне и так видать, заливаешь, - был ответ.
   - По-честному, Билл, как тебя звать-то? - спросила черноглазая.
   - Сойдет хоть Билл, - признался он.
   Она игриво ткнула его в плечо.
   - Я ж знала, врешь, а все одно, ты славный парень.
   Он поймал ее зовущую руку и ощутил на ладони знакомые рубцы и меты.
   - Когда с консервного ушла? - спросил он.
   - А ты почем знаешь? Да он мысли угадывает! - в один голос воскликну-
ли девушки.
   Он вел с ними бессмысленный разговор, обычный между теми, кто не уме-
ет мыслить, а перед его внутренним взором высились  библиотечные  полки,
хранящие вековечную мудрость человечества. С горечью улыбнулся  он  этой
несообразности, и его одолели сомнения. Но меж тем, что он  видел  внут-
ренним зрением, и шутливой болтовней он успевал следить за текущей  мимо
толпой из театра. И вот он увидел Ее в свете  фонарей,  между  братом  и
незнакомым молодым человеком в очках, и сердце у него упало.  Так  долго
ждал он этой минуты. Он успел заметить что-то светлое, пушистое, что ук-
рывало ее царственную головку, заметил благородство линий  ее  укутанной
фигурки, изящество ее осанки и руки, которая слегка приподняла  юбку;  и
вот уже ее не видно, а перед ним девушки с консервной фабрики с их безв-
кусными попытками принарядиться, с безнадежными потугами  сохранить  оп-
рятность, в дешевых платьях, с дешевыми лентами, с дешевенькими кольцами
на пальцах. Его потянули за рукав, и он услышал голос:
   - Проснись, Вилл! Чего это с тобой?
   - Что ты говоришь? - спросил он.
   - Да ничего, - ответила темноглазая, вскинув голову. - Я только  ска-
зала...
   - Что?
   - Я говорю, хорошо бы ты где ни то откопал приятеля... для нее (пока-
зав на подругу), и мы б куда сходили выпили фруктовой воды с  мороженым,
а то кофе или еще чего.
   Мартина вдруг одолела душевная тошнота. Слишком резок был переход  от
Руфи - к такому. Совсем рядом с дерзкими вызывающими глазами этой девуш-
ки сияли ему из непостижимых глубин непорочности ясные лучистые, точно у
святой, глаза Руфи. И он ощутил, как в нем встрепенулись силы. Он  лучше
своего окружения. Жизнь для него означает больше, чем для этих фабричных
девчонок которые только и думают о мороженом да ухажере. А ведь в мыслях
он всегда жил иной, тайной жизнью. Он пытался поделиться ими, но не наш-
лось ни одной женщины, да, и ни одного мужчины, кто бы его понял. Пытал-
ся, да, но только озадачивал слушателей. А раз его мысли выше их понима-
ния, значит, и сам он должен быть выше, убеждал он себя  сейчас.  В  нем
заговорила сила, и он сжал кулаки. Если для него жизнь означает  больше,
так и потребовать от нее надо больше; но с таких вот разве чего  стребу-
ешь. Этим дерзким черным глазам нечего ему предложить.  Известно,  какие
за ними скрываются мысли, - о мороженом да еще кой о чем.  А  вот  глаза
рядом с ними, глаза как у святой, - они предлагали все мыслимое и немыс-
лимое, до чего он еще и додуматься не мог. Книги  и  картины  предлагают
они, красоту и покой и все утонченное изящество более  возвышенного  су-
ществования. Ему знаком ход каждой мысли этой черноглазой. Все равно как
часовой механизм. Можно проследить движение каждого колесика. Они  зовут
к низменному удовольствию, ограниченному, как могила, оно быстро приеда-
ется, и за ним ждет лишь могила. А глаза святой зовут к тайне, к невооб-
разимому чуду, к жизни вечной. Он увидел в них ее душу и свою душу тоже.
   - Одно плохо в этой программе, - вслух сказал он. - свиданье у меня.
   В глазах девушки вспыхнуло разочарование.
   - Не иначе, больного друга надо навестить, - съехидничала она.
   - Нет, настоящее свиданье, как полагается.. - Мартин  запнулся.  -  С
девушкой.
   - Не врешь, нет? - серьезно спросила она.
   Он посмотрел ей прямо в глаза:
   - Нет, верно говорю. А чего б нам в другой раз не встретиться? Ты так
и не сказала, как тебя звать. И живешь где?
   - Лиззи, - ответила она,  смягчаясь,  сжала  его  локоть,  на  минуту
прильнула к нему. - Лиззи Конноли. Живу на углу Пятой и Maркет-стрит.
   Он еще немного поболтал с ними и распрощался. И домой пошел не сразу;
стоя под деревом, где обычно нес свою вахту, он смотрел на окно  и  шеп-
тал: "У меня свиданье с тобой, Руфь. Только с тобой".
 
   Глава 7
 
   С того вечера, когда он впервые увидел Руфь, он целую неделю просидел
над книгами, а пойти к ней все не решался... Не раз бывало  -  наберется
храбрости и уже готов пойти, но опять одолеют сомнения и решимость тает.
Он не знал, в какой час полагается зайти, спросить об этом было не у ко-
го, и он боялся безнадежно оплошать. От прежних приятелей и прежних при-
вычек он отошел, новых приятелей не завел, только и оставалось  что  чи-
тать, и он посвящал чтению столько часов, что не выдержал бы  и  десяток
пар обычных глаз. Но у него зрение было превосходное, да и  вообще  пре-
восходное, редкостное здоровье. К тому же ум у него был  вовсе  нетрону-
тым. Всю жизнь оставался нетронутым, не ведающим отвлеченных мыслей, ка-
кие может зародить книга, он был точно добрая почва, - и  вполне  созрел
для посева. Его не изнуряли ученьем, и он так жадно вгрызался и  книжную
премудрость, что не оторвешь.
   К концу недели Мартину казалось, прошли столетия, - так далеко позади
осталась прежняя жизнь, прежние взгляды. Но ему отчаянно не хватало под-
готовки. Он пытался читать книги, которые требовали многолетнего, специ-
ального образования. Сегодня он берется за книгу по древней философии, а
назавтра - по сверхсовременной, и от  столкновения  противоречивых  идей
голова идет кругом. Так же вышло и с экономистами. В библиотеке он  уви-
дел на одной полке Карла Маркса, Рикардо, Адама Смита и Милля, и малопо-
нятные умозаключения одного не помогали убедиться, что идеи другого  ус-
тарели. Он был сбит с толку, но все равно жаждал понять. Его заинтересо-
вали сразу экономика, промышленность и политика. Проходя  через  Муници-
пальный парк, он заметил небольшую толпу, а посредине -  человек  шесть,
они раскраснелись, громко, с жаром о чем-то спорили. Он присоединился  к
слушателям и услышал новый, незнакомый язык философов  из  народа.  Один
оказался бродягой, другой  лейбористским  агитатором,  третий  студентом
юридического факультета, а остальные - рабочие, любители  поговорить.  И
Мартин впервые услыхал о социализме, анархизме, о едином налоге и узнал,
что существуют непримиримые общественные учения. Он услыхал сотни незна-
комых терминов, принадлежащих к тем областям мысли, которых он при своей
малой начитанности пока даже не касался. А потому он не мог толком усле-
дить за ходом спора, и оставалось лишь гадать и с трудом нащупывать мыс-
ли, заключенные в столь непонятных выражениях. Были там еще  черноглазый
официант из ресторана, - теософ, член профсоюза пекарей - агностик,  ка-
кой-то старик, который озадачил всех странной философией: что в мире су-
ществует, то разумно, и еще один старик, который без конца вещал о  кос-
мосе, об атоме-отце и атоме-матери.
   За несколько часов, что Мартин там пробыл, в голове у него все  пере-
путалось, и он кинулся в библиотеку смотреть значение десятка  неведомых
слов. Из библиотеки он унес под мышкой четыре  тома:  "Тайную  доктрину"
госпожи Блаватской, "Прогресс и нищету",  "Квинтэссенцию  социализма"  и
"Войну религии и науки". На свою беду, он  начал  с  "Тайной  доктрины".
Каждая строчка ощетинивалась длиннющими непонятными  словами.  Он  читал
полусидя в постели и чаще смотрел в словарь, чем в книгу.  Столько  было
незнакомых слов, что, когда они попадались вновь, он уже  не  помнил  их
смысла, и приходилось вновь лезть в словарь. Он стал записывать значение
новых слов в блокнот и заполнял листок за  листком.  А  разобраться  все
равно не мог. Читал до трех ночи, голова шла кругом, но не уловил в этой
книге ни единой существенной мысли. Он поднял глаза, и  ему  показалось,