ростков  и  мужчин,  которые не спеша
подошли  к  лагерю  и  все  как  один  с  ленивым  любопытством озирались по
сторонам, невозмутимо заложив руки в карманы.
     - Доброе  утро,  джентльмены!  -  приветствовал  их из-за стола главный
инженер.
     - Доброе  утро!  - протянул представитель делегации. - Это, стало быть,
и есть железная дорога? Был тут у нас про нее слух.
     - Совершенно  верно, железная дорога; не хватает только железного коня,
рельсов да бревен для шпал.
     - Бревен-то  здесь  сколько  душе  угодно,  у меня вон целая роща белых
дубов,  -  ответил  все  тот  же  оратор;  он,  по-видимому, был человеком с
достатком и не прочь совершить выгодную сделку.
     - О  бревнах  вам  придется  вести  переговоры  с  подрядчиками, сэр, -
сказал  Джефф.  -  Вот,  например,  с  мистером  Брайерли;  я уверен, что со
временем он не откажется закупить у вас лес.
     - А  я-то  думал, что вы все привезете с собой. Но если нужны бревна, -
пожалуйста, у меня есть. Верно, Эф?
     - Хоть  завались,  -  ответствовал  Эф,  не  сводя  глаз  с сидевших за
столом.
     - Итак,  - проговорил Томпсон, вставая и направляясь к своей палатке, -
железная  дорога  прибыла на Пристань Стоуна. По этому поводу предлагаю всем
выпить.
     Предложение было встречено всеобщим одобрением.
     Джефф  провозгласил  тост  за процветание Пристани Стоуна и за развитие
судоходства  на Гусиной Протоке; гости с воодушевлением опрокинули по стопке
простого  кукурузного  виски  и  в  свою очередь похвалили железную дорогу и
самого Джеффа Томпсона - "парня что надо".
     Часов  около  десяти  в прерии показался фургон, медленно двигавшийся к
лагерю.   Когда   он   подъехал   поближе,   стал   виден   сидевший  в  нем
представительный   джентльмен,  который  все  время  нетерпеливо  наклонялся
вперед  и  глядел  в сторону палаток, подергивал вожжи и слегка подхлестывал
лошадь,  стараясь  передать  кипевшую  в  нем энергию заморенному животному.
Когда  же  наконец фургон остановился у палатки мистера Томпсона, джентльмен
осторожно  сошел  на  землю,  выпрямился,  потер  руки и, всем своим обликом
излучая  радость  и  довольство,  направился к поджидавшей его группе людей,
которые  начали  приветствовать  его  по  имени,  как  только он очутился на
достаточно близком расстоянии.
     - Добро  пожаловать  в  город  Наполеон, джентльмены, добро пожаловать!
Горжусь  тем,  что  вижу  вас здесь, мистер Томпсон. Вы прекрасно выглядите,
мистер  Стерлинг.  Свежий  воздух  вам  на пользу! Счастлив, счастлив видеть
вас,  мистер  Брайерли. Вы получили ящик шампанского? Нет? Ах, эти проклятые
речные  воры!  Ничего больше не стану посылать с ними. А ведь лучшей марки -
Редерер.  Все,  что  оставалось  в  моем погребе от партии, присланной сэром
Джорджем  Гором:  я  возил  его  охотиться  на  бизонов, когда он приезжал в
Америку.  Время  от времени он посылает мне какой-нибудь пустячок. Вы еще не
осмотрелись  здесь,  джентльмены?  Тут  все вчерне пока, все вчерне. Все эти
здания  придется  снести. Вон там будет городская площадь, поблизости - суд,
гостиницы,  церкви,  тюрьма  и  прочее.  А примерно вот здесь, где мы стоим,
вокзал!  Как  это  на  ваш  инженерский  взгляд,  мистер Томпсон? Подальше -
деловые  кварталы,  спускающиеся к речным причалам. А университет - вон там,
на  высоком  живописном  холме,  - реку с него видно на много миль. Это река
Колумба,  по  ней  всего  сорок  девять  миль  до Миссури. Поглядите на нее:
спокойная,  не  капризная,  течение  слабое,  никаких помех для судоходства;
кое-где  ее  придется  расширить  и  расчистить, углубить дно для пристани и
построить  набережную  по  фасаду города; сама природа уготовала здесь место
для  торгового  центра.  Взгляните  вокруг:  на  десять  миль никаких других
построек  и  никакой другой судоходной реки, - ничего лучшего не придумаешь;
пенька,  табак,  кукуруза  -  все  устремится  сюда. Дело только за железной
дорогой; через год город Наполеон сам себя не узнает.
     - Он  и сейчас себя не узнает, - прошептал Филип своему другу. - Вы уже
позавтракали, полковник?
     - На  скорую  руку.  Выпил  чашечку кофе. Выписываю его сам, другого не
признаю.  Но  захватил  с  собой корзинку с провизией: жена настояла, дала с
собой  кое-какие  деликатесы,  -  вы  же  знаете  женщин, - и полдюжины того
самого  бургундского,  о  котором я вам говорил, мистер Брайерли. Кстати, вы
так  со  мной  ни  разу  и  не отобедали. - И полковник решительно подошел к
фургону и заглянул под сиденье.
     Должно  быть,  корзинки  там  не  оказалось,  потому  что  он приподнял
брезент, поискал в передней части фургона, сзади и воскликнул:
     - Проклятье!   Все  надо  делать  самому.  Доверил  служанкам  положить
корзинку в фургон - и нет ее!
     Лагерный  повар  быстро  приготовил  для полковника аппетитный завтрак,
состоявший  из  жареного  цыпленка,  яиц,  оладий  и  кофе;  отдав  завтраку
должное,  он  завершил  его  глотком  старого  бурбонского из личных запасов
мистера  Томпсона.  Этот  сорт  виски, заявил полковник, он прекрасно знает:
можно подумать, что это то самое, которое стоит в его собственном буфете.
     Пока  инженеры  делали  профильную  съемку Гусиной Протоки и проверяли,
удастся  ли  вообще  подвести железную дорогу к Пристани Стоуна и потом хоть
как-нибудь  вывести ее оттуда, полковник Селлерс и Гарри уселись и принялись
набрасывать на большом листе черновой план города Наполеона.
     - Я  заручился  письменной  гарантией  на покупку целой квадратной мили
земли  у пристани, - сказал полковник, - сроком на год, на имя нас четверых;
причем  при  продаже участков двадцать пять процентов безвозмездно отходят к
четырем совладельцам.
     Город  они  распланировали щедро и широко, оставив достаточно места для
железной дороги и для реки - какой она станет после расширения и расчистки.
     Инженеры  сообщили,  что  дорогу  удастся  подвести  к  будущему городу
только  в  том  случае,  если  она опишет небольшую дугу и пересечет реку по
высокому  мосту,  но  что  подъемы  будут  очень  крутые.  Полковник Селлерс
заявил,  что  подъемы  не  имеют  особого  значения, лишь бы линия подошла к
элеваторам  у  реки.  На  следующий  день  Томпсон  спешно  сделал кое-какие
промеры  вверх и вниз по реке, примерно мили на две, чтобы полковник с Гарри
могли  на  своем плане показать, какие удобства для города представляет этот
водный  путь.  Джефф  получил  от  них  что-то  вроде расписки взамен еще не
выпущенных  акций,  но  Филип  отказался от участия в этом деле, сказав, что
денег у него нет, а брать на себя невыполнимые обязательства он не желает.
     Наутро  лагерь снялся с места и двинулся дальше. Кучка местных жителей,
собравшихся  у  лавки,  провожала изыскателей равнодушным взглядом, пока они
не скрылись из виду. Один из них сказал:
     - Пусть  меня  разорвут собаки, если эта железная дорога появится здесь
еще хоть раз!
     Гарри  уехал  с  полковником  в  Хоукай заканчивать разработку плана; в
частности,  им  предстояло  подготовить  прошение  в  конгресс  относительно
необходимости улучшить условия судоходства на реке Колумба.


ГЛАВА XVIII

МНИМЫЙ БРАК.
                       ЛОРА СТАНОВИТСЯ ЖЕРТВОЙ ОБМАНА



                                                             Bedda ag Idda*.
     ______________
     * Приди она в наши пустынные степи,
     Сбежались  бы  все  посмотреть  на  нее.  -  Бедда  аг  Идда  (на языке
тамачек).

                                         - E ve us lo covinentz qals er,
                                         Que voill que m' prendatz a moiler.
                                         - Qu'en aissi l'a Dieus establida,
                                         Per que not pot esser partida.
                                         Roman de Jaufre, Raynouard,

                                         "Lexique Roman", I, 139*.
     ______________
     * - Не нужен мне обет иной,
     Коль ты зовешь меня женой.
     - Раз бог связал нас в добрый час,
     Ничто  уж  не  разлучит  нас.  -  Роман  о  Жофре,  Ренуар,  "Романская
лексика", 1, 139 (старофранц.).

     Прошло  восемь  лет  со  дня  смерти  мистера  Хокинса.  Восемь  лет  -
небольшой  отрезок  времени  в  жизни  народа  или в истории государства, но
иногда  они  могут решить ход событий и судьбу целого столетия. Именно такие
годы  последовали  за короткой перестрелкой на Лексингтонской пустоши, такие
годы  последовали  за  требованием о сдаче форта Самтер. Историки никогда не
перестанут  изучать эти годы, собирать сведения о них и стремиться понять их
значение.
     Восемь  лет  в  истории  Америки, - с 1860 по 1868, - пошатнули вековые
устои,  дали  новое  направление  политической  жизни всего народа, изменили
общественные  порядки  в  одной  половине  страны  и  оказали такое глубокое
влияние  на  национальный  характер,  что  измерить силу этого влияния можно
будет не раньше, чем через два-три поколения.
     Согласно  привычному  для  нас  понятию о высшем промысле, жизнь одного
человека  ничто по сравнению с жизнью нации или расы; но если придерживаться
более   широких   взглядов  и  более  разумного  соотношения  ценностей,  не
заключает  ли в себе жизнь одного человека нечто большее, чем жизнь нации, и
нет  ли  где-нибудь  судилища,  в  котором  трагедии одной человеческой души
будет придаваться больше значения, чем любым переворотам в вековых обычаях?
     Когда  задумываешься  о  столь  серьезных  силах  добра  и зла, которые
вступают  в  борьбу  за  душу женщины в короткие годы ее перехода от нежного
девичества  к женственной зрелости, невольно испытываешь почтительный трепет
перед лицом этой глубочайшей драмы.
     Сколько  чистоты,  нежности и доброты способна вместить в себе женщина,
какую  бездну  порока, горечи и зла! Природа вынуждена быть щедрой, создавая
женщину  -  мать  рода  человеческого - и сосредоточивая в ней изобилие всех
жизненных  сил.  Несколько  критических  лет могут решить, будет ли ее жизнь
полной  любви  и  света,  станет  ли она непорочной жрицей святого храма или
падшей  жрицей  оскверненной  святыни. Правда, есть и такие женщины, которые
не  способны  ни  подняться,  ни пасть и которым житейские условности мешают
сколько-нибудь решительно проявить свой характер.
     Но  Лора  не принадлежала к их числу. Она была наделена роковым даром -
красотой,  и другим, еще более роковым даром, отнюдь не всегда сопутствующим
красоте и порой дающимся и некрасивым - даром обаяния.
     Она  обладала силой воли, гордостью, смелостью и честолюбием, да к тому
же  она  оказалась  предоставленной самой себе как раз в том возрасте, когда
на   помощь   страсти  приходит  романтика  и  притом  ничто  не  сдерживало
пробуждающиеся силы ее живого и смелого ума.
     Никто  из окружающих не подозревал о трагическом конфликте в душе Лоры,
и  очень  немногие  догадывались  о  том,  что  в ее жизни происходит что-то
необычайное, или романтическое, или странное.
     В  те  беспокойные  дни  в Хоукае, как и в большинстве городов Миссури,
царило   смятение;  приход  и  уход  федеральных  и  конфедеративных  войск,
грабительские  набеги,  внезапные  стычки и бои - все это отвлекало внимание
от  отдельных  личностей  и избавляло их от осуждения за поступки, которые в
более спокойные времена стали бы предметом громкого скандала.
     К  счастью,  нам придется рассматривать этот период в жизни Лоры только
в  историческом  плане; мы воскресим лишь отдельные эпизоды, которые помогут
нам  показать  ее  такой,  какой она стала к моменту прибытия в Хоукай Гарри
Брайерли.
     После  переезда  в  Миссури жизнь Хокинсов протекала в упорной борьбе с
нуждой  и  притом  необходимо было хотя бы внешне поддерживать честь семьи и
видимость  благополучия,  в соответствии с теми большими ожиданиями, которые
они  втайне  связывали с Восточно-Теннессийскими Буграми. Может быть, только
Клай,  оставшийся  по  сути  единственной опорой семьи, отдавал себе отчет в
истинном  положении  дел.  Вашингтон  то приезжал в Хоукай, то вновь уезжал,
увлекаемый  какой-нибудь грандиозной земельной спекуляцией, после которой он
неизменно  возвращался  в  контору генерала Босуэла таким же бедняком, как и
раньше.  Он  изобрел  бесконечное множество бесполезных приспособлений, и ни
одно  не  стоило  того,  чтобы его запатентовать; так, в грезах и бесплодном
изобретательстве,  проходили  годы,  и  в  тридцать  лет  Вашингтон, высокий
темноволосый  мечтатель, полный самых лучших намерений и неспособный сделать
ни  одного  решительного  шага,  не имел ни профессии, ни постоянной работы.
Возможно  все  же,  что все эти годы он был счастливее своих близких, ибо он
прожил восемь лет в сладостном ожидании сказочных богатств.
     В  войну  он  ушел с отрядом из Хоукая и проявил себя отнюдь не трусом;
но  он  воевал  бы еще лучше, если бы меньше занимался изобретением способов
перехитрить врага при помощи тактики, неизвестной военной науке.
     Однажды,  в  одну  из  своих  самовольных  вылазок, он попал в плен, но
после  краткого  допроса  полковник  армии северян отпустил его, убедившись,
что нанесет южанам гораздо больше ущерба, если вернет им своего пленника.
     Что  касается  полковника  Селлерса,  то он, разумеется, во время войны
был  выдающейся  фигурой.  В  Хоукае он командовал местной гвардией и только
один  раз  покинул  родной город: по распространившимся впоследствии слухам,
он  совершил  обходный маневр, вышел к Пристани Стоуна и укрепил этот важный
пункт, о существовании которого никто, кроме старожилов, и не подозревал.
     - Бог  ты  мой,  - говаривал потом полковник, - да ведь это же ключевая
позиция  на пути в северный Миссури и единственное место, не попавшее в руки
врага.  Если бы другие пункты имели такую оборону, исход войны был бы совсем
иным, да, сэр!
     На  войну,  как  и  на  все  прочее,  полковник  имел  свои собственные
взгляды.  Если  бы  все, говорил он, подобно ему, оставались дома, Юг не был
бы  побежден.  Ибо  в  таком  случае  некого было бы побеждать! Мистер Джефф
Дэвис  несколько  раз  писал  ему,  предлагая  взять  на  себя  командование
корпусом  в  армии  конфедератов. Нет, отвечал полковник Селлерс, его долг -
оставаться  дома.  И  он  отнюдь  не  пребывал в бездействии. Это он изобрел
знаменитую  воздушную  мину, которая чуть было не уничтожила армию северян в
Миссури, а заодно и сам город Сент-Луис.
     План  его заключался в том, чтобы наполнить мину зажигательной смесью и
смертоносной  шрапнелью, прикрепить ее к воздушному шару и пустить с горящим
фитилем  в  расположение  вражеских  войск,  с тем чтобы в нужный момент она
взорвалась.  При  помощи  своего  изобретения  он хотел захватить Сент-Луис:
надо  было  до  тех  пор  взрывать  мины  над городом и сеять в нем смерть и
разрушение,  пока оккупационная армия не сложит оружие. Добыть зажигательную
смесь  ему  не  удалось;  он, правда, сконструировал мину, вполне отвечавшую
его  целям,  но  первая  же  опытная  мина  взорвалась  раньше времени в его
дровяном  сарае, - сарай взлетел на воздух, а дом Селлерса загорелся. Соседи
помогли   погасить   пожар,   но   заставили   его   прекратить   дальнейшие
эксперименты.
     Однако  этот  немолодой,  но патриотически настроенный джентльмен успел
заложить  столько  мин и прочих подрывных устройств на всех дорогах, ведущих
к   Хоукаю,  тут  же  забыв  точное  местоположение  опасных  участков,  что
окрестные  жители  боялись  ездить  по  дорогам и обычно пробирались в город
полем.  У  полковника  был  свой  девиз:  "Миллионы  на оборону, ни цента на
уплату контрибуций".
     Если  бы  после  переезда в Хоукай Лора была меньше предоставлена самой
себе  или  встретила больше понимания и чуткости со стороны окружающих, она,
возможно,  забыла  бы сплетни, досаждавшие ей в Мерфисберге, и избавилась от
нараставшей  в  сердце  горечи.  Но у нее почти не было друзей, и чем старше
она  становилась,  тем  реже  встречала  близких  по  духу людей; мысли Лоры
поневоле  вращались  вокруг  нее  самой,  а  тайна  ее рождения одновременно
повергала ее в уныние и наполняла самыми фантастическими надеждами.
     Гордость  Лоры  была  уязвлена  тем, что ей приходится жить в нищете. К
тому  же  она  не  могла  не  сознавать  своей  красоты,  и  это щекотало ее
самолюбие;   девушке  даже  нравилось  испытывать  силу  своих  чар  на  тех
неотесанных  молодых  людях,  которые  встречались на ее пути и которых сама
она презирала.
     Правда,  для  нее  был  открыт  и  другой  мир - мир книг. Но то был не
лучший  из  миров  этого рода, ибо небольшие библиотеки, в которые она имела
доступ  в  Хоукае,  подбирались  как  попало  и  состояли главным образом из
романов,  изображавших  своих героев и героинь в ореоле ложного романтизма и
создававших  у  нее  искаженное  представление о жизни. Из этих произведений
она   узнала,   что   женщина,  обладающая  острым  умом  и  хоть  некоторым
образованием,  а  к тому же красотой и обаянием, может рассчитывать на успех
в  обществе  -  в  том  обществе,  о котором она читала; из этих же книг она
почерпнула и кое-какие идеи об эмансипации женщин.
     Читала   она   и   другие  книги:  биографии  великих  людей,  описания
путешествий   по   далеким  странам,  исторические  книги,  стихи;  особенно
нравились  ей  стихи  Байрона,  Скотта,  Шелли  и  Мура,  их она поглощала с
жадностью,  а  те,  что ей особенно нравились, запоминала наизусть. В Хоукае
никто  не  прочел  столько книг и не занимался так настойчиво и усердно, как
Лора.  Ее  считали  образованной  девушкой,  да  она и сама так думала, и по
сравнению с теми, кто окружал ее, она действительно была образованной.
     Во  время  войны  в городе появился офицер армии южан, полковник Селби;
будучи  командующим  всего  округа, он некоторое время жил в Хоукае. Это был
красивый,  статный  человек лет тридцати; он окончил Вирджинский университет
и,  по его словам, происходил из родовитой семьи; он, несомненно, видал виды
и на своем веку успел попутешествовать и пережить немало приключений.
     Встреча  в  этом  захолустье  с такой женщиной, как Лора, была для него
большой   удачей,  -  с  чем  полковник  Селби  себя  и  поздравил.  Он  был
подчеркнуто  вежлив  с  Лорой  и  обращался  с  нею  с  непривычной  для нее
учтивостью.  Только  в  книгах  читала  она о людях столь воспитанных, столь
благородных   в   проявлении  чувств,  столь  занимательных  в  разговоре  и
привлекательных по всему своему облику и манерам.
     Все  дальнейшее  - долгая история; к несчастью - это и старая, как мир,
история,  и  на  ее  подробностях  можно не останавливаться. Лора полюбила и
поверила,   что  любовь  Селби  к  ней  так  же  чиста  и  глубока,  как  ее
собственная.  Она боготворила его и охотно отдала бы за него жизнь, искренне
считая, что это ничтожная плата за его любовь и за право любить его.
     Страсть  всецело  овладела ею; она больше не замечала ничего вокруг, ей
казалось,  что  она парит в небесах. Значит, то, о чем она читала в романах,
блаженство  любви,  о  которой  она мечтала, - все это правда! Почему же она
раньше  никогда  не замечала, как радостен мир, как звенит он любовью! Птицы
пели  о  любви,  и  деревья  шептали  ей  о любви, и цветы устилали ей путь,
словно она шествовала к алтарю.
     Перед   отъездом   полковника   они  обручились;  свадьба  должна  была
состояться,  как  только  он  покончит  с  некоторыми,  необходимыми, по его
словам, делами и уволится из армии.
     Из  Хардинга, небольшого городка в юго-западной части штата, он прислал
ей  письмо: против его ожиданий, ему не удалось сразу освободиться от службы
в  армии,  но  он  добьется  этого  через несколько месяцев; тогда он сможет
увезти  ее  в  Чикаго,  где  у  него  есть  кое-какая  недвижимость и где он
собирается  вступить  в дело - сразу же или после окончания войны,