е, и
энергии,  чтобы  его  осуществить.  Такая  шла  о  нем слава, и он ее вполне
заслужил.
     - Я  пришел  к  вам  по  делу,  мисс  Хокинс,  -  мягко начал он. - Вам
передали мою карточку?
     Лора наклонила голову.
     С той же мягкой вкрадчивостью мистер Гриллер промурлыкал:
     - Тогда  позвольте  перейти  к  делу.  Я  человек деловой. Я устроитель
публичных  лекций, мисс Хокинс, и как только я узнал, что вас оправдали, мне
пришло  в  голову,  что  чем  раньше  мы с вами побеседуем, тем выгоднее для
обеих сторон.
     - Я вас не понимаю, сэр, - холодно сказала Лора.
     - Вот  как? Видите ли, мисс Хокинс, вам очень повезло. Если вы вступите
на   это   поприще  под  покровительством  опытного  наставника,  успех  вам
обеспечен.
     - Но  я никогда не читала лекций, сэр, мне не о чем читать, и я понятия
не имею, как это делается.
     - О,  не  важно, это не имеет значения. Для того чтобы читать публичные
лекции,  совершенно не обязательно уменье. А уж когда имя женщины прогремело
по  всей  Америке  и  когда  она  вдобавок  еще и красива, - поверьте, у нее
найдутся толпы слушателей.
     - Но  о  чем  я  стану им говорить? - спросила Лора, поневоле чувствуя,
что это становится и любопытно и забавно.
     - О  чем?  О  женщинах...  да,  я  думаю,  что-нибудь  такое  о женском
вопросе...  семейная жизнь, судьба женщины, что-нибудь в этом роде. Назовите
вашу  лекцию  "Откровенные признания женщины" - вот недурное название. Лучше
и  желать  нечего.  Я  готов  предложить  вам  гонорар,  мисс Хокинс, щедрый
гонорар - двенадцать тысяч долларов за тридцать лекций.
     Лора  задумалась.  Почему бы и нет, спрашивала она себя. Будет занятие,
будут деньги. Должна же она что-то делать.
     - Я  подумаю  и скоро дам вам ответ. Впрочем, мало вероятно, чтобы я...
во всяком случае, не будем больше говорить об этом сейчас.
     - Помните,  мисс  Хокинс,  мы  можем  и  опоздать. Публика непостоянна,
завтра ее любопытство привлечет кто-нибудь другой. Всего вам наилучшего.
     С  окончанием  процесса  над Лорой Гарри Брайерли оказался на свободе и
мог  наконец  отправиться  на  побережье  Тихого  океана, его призывали туда
важные  дела,  о которых было уже столько разговоров. Какие именно дела - на
этот счет он даже в беседах с Филипом ограничивался туманными намеками.
     - Секрет,  мой  друг,  -  говорил  он. - Просто мы тут обмозговали одну
штучку.  Могу  только  сказать  тебе,  что  это  пограндиознее миссурийского
плана,  и  притом  дело  верное. Я за одну только свою долю и полмиллиона не
взял бы. И тебе это тоже кое-что даст, Фил. Я тебе потом напишу.
     Несколько  месяцев  спустя он действительно написал Филипу. Перспективы
блестящие,  но  надо  еще  подождать. А пока не может ли Фил дать ему взаймы
сотню долларов, месяца, скажем, на три?
     Филип  сразу  после  суда  поспешил  вернуться  в  Филадельфию,  а едва
началась  весна,  кинулся  в  Илион  и  на деньги, взятые у сквайра Монтегю,
нанял  рабочих.  Его одолевали заботы и тревоги. Прежде всего, Руфь работает
в  больнице  сверх  сил, - надо лезть из кожи вон, лишь бы она больше так не
мучилась  и  не надрывалась. Угнетали его все возраставшие долги. Да еще ему
чудилось,  будто  он единственный виновник разоренья Боултонов, он навлекает
беды  и  несчастья  на  всех, кто бы ни оказался рядом! И он работал день за
днем, неделю за неделей, мучимый лихорадочным нетерпением.
     Молить  небеса,  чтобы  они  послали  ему  удачу?  Но  это будет грех и
нечестие,   думал  Филип.  Позволено  ли  просить  бога  благословить  труд,
который,  в  сущности, и не труд, а только авантюра? И, однако, каждый день,
взывая  к  небу,  сей  не  слишком  последовательный  и  во  многом  грешный
христианин  горячо молился за Руфь, и за все семейство Боултонов, и за всех,
кого  он любил и кто верил в него. Да не станет он причиною их несчастья, да
не останется горьким неудачником.
     С  тех  пор  как  этот  молодой человек покинул родной дом и пустился в
большой  мир, он совершил кое-какие поступки, которые предпочел бы сохранить
в  тайне  от  матери  и о которых не решился бы рассказать Руфи. В известном
возрасте  безусые  юнцы нередко боятся, как бы их не назвали молокососами, а
приятели  Филипа  подчас  бывали не таковы, каких выбрали бы для него авторы
сей  правдивой  повести или каких, став постарше, он сам сумел бы выбрать. К
примеру,  кажется просто непостижимым, почему судьба его так тесно связана с
судьбой его однокашника Генри Брайерли.
     Однако  надо  отдать  справедливость  Филипу:  в  какое  общество он ни
попадал,  он не стыдился твердо следовать правилам, внушенным ему матерью, и
ни  насмешки,  ни  удивленные  взгляды  не  могли отвратить его от привычек,
усвоенных  с младенческих лет. Даже легкомысленный Гарри относился к этому с
уважением,  и,  может  быть, это было одной из причин, почему и Гарри и все,
кто  знал  Филипа, верили ему без оглядки. И, однако, мы вынуждены признать,
что  Филип  не  производил на людей впечатления очень уж серьезного молодого
человека  и  никто  не  считал, что он не способен поддаться искушению. Кому
нужен идеальный герой, тот пусть ищет его где-нибудь в другом месте.
     Расставанье  Лоры  с  матерью  было мучительно для обеих. Так два друга
расстаются  на  бескрайней  равнине  -  одному  предстоит  путь  на закат, а
другому  на  восход, и оба понимают, что отныне с каждым шагом они будут все
дальше и дальше друг от друга.


ГЛАВА XXVIII

СЕНАТ, РЕВНОСТНО ОБЕРЕГАЮЩИЙ
                       СВОЮ ЧЕСТЬ, ОСУЖДАЕТ КОРРУПЦИЮ

                                                Ebok imana ebok ofut idibi*.
     ______________
     *   Обезьяне  не  нравится,  когда  другая  обезьяна  наедается  досыта
(эфикск.).

                                                               *
     ______________
     * Рак схватил ужа клешнею
     И давай ругать беднягу:
     Дескать, ты ползешь не прямо,
     Вкривь и вкось ты путь свой держишь (греч.).

                                                     Mishittonaeog noowaog
                                                     ayeuuhkone neen,
                                                     Nashpe nuskesukqunnonut
                                                     ho, ho, nunnaumunun*.
     ______________
     * На меня они все вместе
     Громогласно ополчились:
     "Да мы видели все сами,
     Мы отныне очевидцы". (На языке массачусетских индейцев. )

     Когда  бомба,  брошенная  мистером Ноблом, разорвалась в стане сенатора
Дилуорти,  сей  государственный  муж  на  мгновенье растерялся. Но только на
мгновенье.  В  следующую  минуту он уже вновь был спокоен, полон решимости и
энергии.  В сердце нашей страны и на самых отдаленных ее окраинах все только
и  говорили,  что  о  потрясающих  разоблачениях  мистера  Нобла, и все были
взбешены.  Причем,  имейте  в виду, этот случай вызвал всеобщую ярость вовсе
не  потому,  что  подкуп  в  нашей общественной жизни явление неслыханное, а
только  потому,  что  обнаружен  еще  один  случай подкупа. Вероятно, нашему
доброму  и  достойному  народу  никогда  не приходило на ум, что до тех пор,
пока   добрые   и   достойные   люди  будут  преспокойно  сидеть  по  домам,
предоставляя   подлинный   источник  нашей  политической  силы  -  первичные
собрания  избирателей  -  в  распоряжение трактирщиков, заядлых собачников и
безграмотных  выскочек, они могут и впредь ждать еще и еще подобных случаев,
десятков,  сотен случаев - и никогда их не постигнет разочарование! Впрочем,
быть  может,  по  их  мнению, оттого, что они сидят по домам и ворчат, зло в
один прекрасный день искоренится само собой?
     Да,  волнение было всеобщим, но сенатор Дилуорти оставался спокоен - то
есть  спокойным  оставалось  то,  что  от него уцелело после взрыва бомбы, -
спокойным,  полным  решимости и энергии. С чего он начал? С чего начнете вы,
раскроив  за  завтраком  череп  собственной  матери  только  потому, что она
переложила  вам сахару в кофе? Вы "попросите общественное мнение повременить
с  окончательным  приговором".  Сенатор Дилуорти так и сделал. Таков обычай.
Он  получил  обычную  отсрочку.  На  всех перекрестках кричали, что он вор и
плут,  что  он  при  помощи  взяток  и  обмана  добился  субсидий пароходным
компаниям,  затеял  мошеннические сделки с железными дорогами и вообще всеми
мыслимыми  способами  грабил  государственную  казну.  Газеты и все, кому не
лень,  честили  его  ханжой  и  лицемером,  подлизой, елейным жуликом, гадом
ползучим,  который  движение  в  защиту трезвенности и молитвенные собрания,
воскресные   школы,   общественную   благотворительность   и   миссионерскую
деятельность  -  все  ухитряется  обратить в источник своей личной выгоды. И
так   как  все  эти  обвинения  подкреплялись,  казалось  бы,  серьезными  и
основательными уликами, народ единодушно поверил им.
     Тогда  мистер  Дилуорти  предпринял  новый шаг. Он немедля отправился в
Вашингтон  и  "потребовал расследования". Даже и это не прошло незамеченным.
Многие газеты выражались так:

     "Останки   сенатора   Дилуорти   желают   расследования.   Это   звучит
благородно,  смело  и невинно; но как подумаешь, что расследовать дело будет
сенат  Соединенных  Штатов,  -  это престо курам на смех! С таким же успехом
можно  предложить  джентльменам,  содержащимся  в  государственных  тюрьмах,
судить  друг друга. Как видно, новое расследование будет подобно всем другим
сенатским  "расследованиям"  -  забавно,  но  бесполезно. Спрашивается, чего
ради  сенат  все  еще  цепляется  за  громкое  слово  "расследование"?  Если
завязать себе глаза, ничего не увидишь и не расследуешь.

     Мистер  Дилуорти  появился  на своем обычном месте в сенате и предложил
резолюцию,  по  которой  для  расследования  его  дела  надлежало  назначить
специальную   комиссию.  Резолюция,  разумеется,  была  принята  и  комиссия
назначена. Газеты тотчас заявили:

     "Под  видом назначения комиссии по расследованию дела покойного мистера
Дилуорти  сенат  вчера  назначил  комиссию по расследованию деятельности его
обвинителя,  мистера  Нобла. Таков точный смысл и значение этой резолюции, и
комиссия  не  может  привлечь  к  ответу  никого,  кроме  мистера  Нобла, не
превышая  своих полномочий. Никого не удивит, что у мистера Дилуорти хватило
наглости   предложить  подобную  резолюцию,  никого  не  удивит,  что  сенат
поддержал  ее  не  краснея  и  принял,  не сгорев со стыда. Нам вспоминается
послание,  которое  мы  получили  однажды  от  известного  взломщика  Мэрфи,
упрекавшего  нас  в том, что мы допустили ошибку, когда писали, что он отбыл
один  срок  в  каторжной  тюрьме  и  один  -  в  сенате  Соединенных Штатов.
"Последнее  утверждение  неверно  и  несправедливо,  - писал он, - и глубоко
оскорбляет   меня".   После   подобного   невольного   сарказма   дальнейшие
комментарии излишни".

     И,  однако,  неприятное  происшествие  с  Дилуорти  взволновало  сенат.
Произнесено  было великое множество речей. Один сенатор (газеты обвиняли его
в  том,  что  он  снял  перед  выборами  свою кандидатуру, взяв с противника
пятьдесят  тысяч  долларов  отступного,  и  он  все  еще  не  опроверг этого
обвинения) заявил:
     - Уже  одно присутствие в нашей столице такого субъекта, как этот Нобл,
публично  выступающего  против  собрата, есть оскорбление сенату Соединенных
Штатов!
     Другой сенатор сказал:
     - Пусть  расследование  будет  доведено  до  конца;  и  пусть этот Нобл
получит  по  заслугам,  чтоб  другим  неповадно  было;  пусть знает он и ему
подобные, что нельзя безнаказанно чернить репутацию сенатора!
     Третий сказал, что его очень радует предстоящее расследование:
     - Ибо  давно  пора  сенату  сокрушить  какую-нибудь злобную шавку вроде
этого  Нобла  и показать всем ему подобным, что сенат полон силы и решимости
поддержать свое извечное достоинство!
     Кто-то в публике рассмеялся, услыхав сию пышную речь, и заметил:
     - А  ведь  этот  самый  сенатор  на  прошлой  неделе  отправил все свое
имущество  домой  за  казенный  счет  -  почтой, да еще заказной. Он, верно,
таким способом тоже поддерживал "извечное достоинство" сената!
     - Напротив,  его  современное  достоинство, - поправил кто-то другой. -
Это  никак  не  напоминает  извечное достоинство сената, зато вполне в новом
вкусе, - нынче весь его стиль таков.
     Поскольку   в  Соединенных  Штатах  законом  не  возбраняется  говорить
обидные  слова  по  адресу  сенаторов, приведенный выше разговор и множество
других  таких  же  разговоров  могли  продолжаться  без  всякой  помехи.  Но
обратимся к комиссии по расследованию.
     Мистер Нобл предстал перед нею и дал следующие показания:
     Он  - член законодательного собрания штата Земля Обетованная; такого-то
числа  такого-то  месяца он, как и его собратья, приехал на сессию в столицу
штата,  город Мирную Обитель; всем известно, что он - политический противник
сенатора  Дилуорти  и категорически возражал против его вторичного избрания.
Мистер  Дилуорти  также  приехал  в Мирную Обитель, и пошли слухи, что он за
деньги  добивается  от  разных  членов  законодательного  собрания  обещания
голосовать  за  него.  Вышеназванный  Дилуорти прислал за ним, Ноблом, прося
его  поздно  вечером  прийти  к  нему  в  номер гостиницы, и он пришел и был
представлен  мистеру  Дилуорти;  потом  навещал его еще два или три раза, по
просьбе  Дилуорти,  -  обычно после полуночи. Мистер Дилуорти уговаривал его
отдать  ему, Дилуорти, свой голос; он отказался; Дилуорти настаивал, говоря,
что  он все равно непременно будет избран и может тогда погубить его, Нобла,
если  тот  будет  голосовать  против;  все  железные  дороги, все до единого
государственные  учреждения  и все столпы общества в штате Земля Обетованная
у  него  в  руках,  сказал  Дилуорти,  и  он  без  труда может возвысить или
втоптать  в  грязь  всякого, кого пожелает; и он привел разные случаи, чтобы
показать,  где  и  как  он  пользовался  своим  могуществом. Если Нобл будет
голосовать  за  него, он, Дилуорти, сделает его членом конгресса Соединенных
Штатов.  Нобл опять отказался и заявил, что не верит, чтобы Дилуорти на этот
раз  был избран. Дилуорти показал ему список людей, которые будут голосовать
за  него,  -  их  большинство в законодательном собрании штата; затем он дал
новые   доказательства   своего   могущества,   перечислив  Ноблу  все,  что
говорилось  и  делалось  на  закрытых фракциях противной партии; уверял, что
его шпионы доносят ему обо всем и...
     Тут  один  из  членов  комиссии  возразил,  что эти показания к делу не
относятся  и  притом  противоречат  целям и задачам комиссии, ибо если они и
бросают на кого-либо тень, то только на мистера Дилуорти.
     - Пусть  этот  человек  продолжает,  -  сказал председатель, - комиссия
всегда успеет исключить из протокола показания, не относящиеся к делу.
     И  мистер  Нобл  продолжал.  Он  рискует  быть изгнанным из рядов своей
партии,  если  отдаст  свой голос за Дилуорти, сказал он; Дилуорти возразил,
что  это  лишь  пойдет  ему  на  пользу: ведь тогда он будет признанным его,
Дилуорти,  другом  -  и Дилуорти сможет открыто и последовательно продвигать
его  на политической арене и сделает его богатым человеком; Нобл сказал, что
он  бедняк и так искушать его - жестоко; Дилуорти сказал, что это он уладит:
"Скажите,  сколько  вам  надо,  и  обещайте голосовать за меня". Нобл не дал
определенного ответа. Тогда Дилуорти сказал: "Даю вам пять тысяч..."
     Тут  один из членов комиссии нетерпеливо прервал свидетеля, заявив, что
весь  этот  вздор  не  имеет  никакого  отношения к делу, - это пустая трата
драгоценного  времени;  ведь ясно, что тут пытаются набросить тень на нашего
брата  сенатора.  Председатель  сказал,  что  выслушать  свидетеля  -  таков
наискорейший  способ  довести  работу  комиссии  до  конца, принимать же его
слова во внимание не обязательно.
     Мистер  Нобл  продолжал.  Он сказал Дилуорти, что пять тысяч долларов -
не  такая  уж  высокая  плата  за  честь,  доброе  имя  и за все, что дорого
человеку;  Дилуорти  в  ответ  заявил,  что  он удивлен: по его мнению, пять
тысяч  - для многих - целое состояние; а какая цена Нобла? Нобл ответил, что
десяти  тысяч,  пожалуй,  достаточно;  Дилуорти  возразил,  что  это слишком
много;  ни  для  кого  другого он на это не пошел бы, но он давно уже питает
симпатию  к  Ноблу,  а  когда  человек  ему симпатичен, он всей душой жаждет
такому  человеку  помочь;  ему  известно,  что  Нобл беден и на руках у него
семья  и  репутация  его  в  родном городе чиста, как стеклышко; ради такого
человека  и  его  влияния  он,  Дилуорти,  многое готов сделать и верит, что
будет  вознагражден, если поможет такому человеку; страдания бедняков всегда
находят  отклик  в  его  душе;  он уверен, что Нобл найдет благое применение
этим  деньгам,  они  порадуют  исстрадавшиеся  души  и облегчат бремя нужды.
Итак,  он  даст  Ноблу  десять  тысяч;  взамен  ему нужно только одно: когда
начнется  голосование,  пусть  Нобл  подаст  за  него  свой голос и объяснит
законодательному  собранию  штата,  что,  рассмотрев  со  всей тщательностью
выдвинутые  против  мистера  Дилуорти  обвинения  в  даче взяток, подкупах и
содействии  принятию  в конгрессе мошеннических законопроектов, он убедился,
что  все  это  -  низкая  клевета, попытка очернить человека, чьи побуждения
чисты  и  облик  безупречен;  потом Дилуорти вынул из кармана пачку банковых
билетов  на  сумму две тысячи долларов и из чемодана еще одну пачку - в пять
тысяч и вручил обе пачки Ноблу. Затем он...
     - Наконец-то!  -  перебил  член комиссии, вскакивая на ноги. - Господин
председатель!  Наконец-то  бесстыдный  клеветник  дошел до существа вопроса.
Этого  достаточно,  и это решает дело. По собственному признанию, он получил
взятку,  и притом вполне сознательно. Совершено серьезное преступление, сэр,
и  его  нельзя  обойти  молчанием.  Наше право и обязанность - назначить ему
наказание,  какого  заслуживает  всякий,  злонамеренно  пытавшийся  очернить
сенатора Соединенных Штатов. Нам незачем больше его слушать.
     Председатель  сказал  на  это,  что  будет  лучше,  если  комиссия, как
положено,  доведет  расследование до конца, не отступая от обычного порядка.
Признание же мистера Нобла будет внесено в протокол.
     Было  уже  далеко  за  полночь, продолжал мистер Нобл; он распрощался с
Дилуорти   и   прямо  от  него  направился  к  таким-то  и  таким-то  членам
законодательного  собрания; он все рассказал им, заставил тут же пересчитать
деньги  и  предупредил,  что  на  объединенном заседании намерен разоблачить
Дилуорти;  как  всем  хорошо известно, он так и сделал. Остальные три тысячи
Дилуорти  должен  был  уплатить  ему  на другой день после своего избрания в
сенат.
     Потом  пригласили  сенатора  Дилуорти  и попросили сообщить все, что он
знает  о  Нобле.  Сенатор  отер  рот платком, поправил белый галстук и начал
свою  речь.  Если  бы  он  не  сознавал, сказал он, что общество нуждается в
поучительных  примерах  и что оставлять безнаказанным покушение на моральные
устои  значит плодить новых Ноблов, - если бы он не сознавал этого так ясно,
он  умолял  бы  отнестись к несчастной заблудшей овце с истинно христианским
милосердием,  умолял  бы  простить  ее  и отпустить с миром. С самого начала
было  очевидно,  что  этот  человек  надеется  на взятку; с каковой целью он
вновь  и  вновь  преследовал  сенатора  и всякий раз пытался разжалобить его
рассказами   о  своем  бедственном  положении.  Сердце  Дилуорти  обливалось
кровью,  и  не  раз  он  был  готов  просить  кого-нибудь, чтобы несчастному
оказали  помощь.  Некий  внутренний  голос с самого начала предупреждал его,
что  перед  ним  дурной  человек  и  намерения  у него недобрые, но по своей
совершенной  неопытности  в  таких  делах