ой  женщиной он струсил. Быть может, он был уже не тот, что прежде.
Куда  девалось его хладнокровие! Куда девалась насмешливая невозмутимость, с
какою  он  всегда  встречал,  да  и  теперь встретил бы любую женщину, перед
которой  был  виноват,  если бы только встреча эта не застигла его врасплох!
Сейчас  он  чувствовал: надо как-то оттянуть, выиграть время. В самом голосе
Лоры  он  чуял  опасность.  От  ее  спокойствия  мороз  подирал  по коже. Ее
неотступный взгляд прожигал насквозь.
     - Ты  разбил  мою  жизнь,  -  сказала  она,  - а я была так молода, так
наивна  и  так  любила тебя. Ты обманул меня и бросил, насмеялся надо мной и
втоптал  меня  в  грязь,  опозоренную,  отверженную.  Лучше  бы ты убил меня
тогда. Мне не пришлось бы тебя возненавидеть.
     - Не  говори  так,  Лора, - начал полковник, собравшись с духом. Он был
все  еще  бледен,  и  в  голосе  его  звучала  мольба. - Упрекай меня. Я это
заслужил.  Я  был  негодяем.  Я  был чудовищем. Но твоя красота свела меня с
ума.  Ты  права, я был мерзавцем, что так тебя бросил. Но что я мог сделать?
Я был женат, и...
     - И  твоя  жена  еще  жива? - спросила Лора, слегка наклонясь вперед от
нетерпения.
     Полковник  заметил  это  и едва не сказал "нет", но тут же подумал, что
скрывать правду - безумие.
     - Да, - сказал он. - Она здесь.
     Слабый  румянец,  проступивший  было на щеках Лоры, вновь исчез. Сердце
ее  замерло,  ноги  подкашивались.  Последняя  надежда рухнула. На мгновение
комната  поплыла  у  Лоры  перед глазами. Селби шагнул к ней; но жгучий гнев
вновь поднялся в ее груди, и она жестом остановила его.
     - И  ты  посмел  явиться  с  нею  сюда,  и  говорить  мне  об  этом,  и
насмехаться  надо мной! И ты думаешь, я это стерплю. Думаешь, я позволю тебе
жить  с  этой  женщиной? Думаешь, я сейчас так же бессильна, как в тот день,
когда я упала замертво к твоим ногам?
     Теперь  она  была  в  бешенстве.  Буря бушевала в ее душе. С угрожающим
видом  она  шагнула  к  Селби.  "Она  убила бы меня, если б могла, - подумал
полковник.  -  Но  как  хороша!"  Он уже овладел собой. Лора была прелестна,
когда  он знал ее еще простой провинциалочкой. Теперь она была ослепительна,
она  стала  совершенством  -  в  полном  расцвете  красоты,  во всем обаянии
светской  женщины.  Где  тут было устоять полковнику Селби! Он все заметил и
оценил. Быстро подойдя к Лоре, он сжал ее руки в своих.
     - Подожди,  Лора!  Опомнись!  Ну,  а  если  я  еще люблю тебя? А если я
проклинаю  свою  судьбу?  Но  что  я  могу  сделать?  Война разорила меня. Я
потерял  почти  все,  что  имел.  Теперь  мне  все равно, я рад бы умереть и
покончить с этим.
     Услышав  его  низкий,  так  памятный  ей  голос,  Лора задрожала. Селби
смотрел  ей  в  глаза,  как  смотрел в те далекие дни, когда ни одна из всех
птиц,  что  пели  в  рощах,  где  бродили  они  вдвоем,  ни единым звуком не
предостерегла  Лору.  Он  сражался,  был ранен. Он понес наказание... Гнев и
силы разом оставили ее, и она, рыдая, опустилась на стул.
     "О господи, а я-то думала, что ненавижу его!"
     Селби  опустился  перед  нею на колени. Взял ее за руку. Лора не отняла
руки. Она смотрела на него жалобно и с нежностью и спросила еле слышно:
     - Ты любишь меня хоть немножко?
     В  ответ  посыпались клятвы и уверения. Он целовал ее руки, ее губы. Он
божился, обрекая свою лживую душу на вечную погибель.
     Она  жаждала любви, эта женщина. Разве другая могла бы полюбить Джорджа
Селби  так  сильно, так глубоко? И разве у нее нет прав на него? Разве он не
принадлежит  ей  одной  по  праву ее всепоглощающей страсти? Его жена - жена
ему  по  закону,  и  только.  Она  не  настоящая жена ему. Пусть закон на ее
стороне  - все равно она не вправе стоять между двумя людьми, чьи души слиты
в  одну. Общество устроено скверно, только его нелепые порядки и привязывают
Джорджа к той...
     Так  думала,  так  верила  Лора, потому что хотела верить. Она пришла к
этому  вполне  самостоятельно,  -  дерзкая  и  независимая,  она не могла не
прийти  к  этой  мысли.  Возможно,  она  слышала, наверняка слышала подобные
теории,  очень  распространенные  в  ту  пору,  - теории о тирании брака и о
свободе  брака.  Она  даже слышала лекции, - их читали женщины, - о том, что
брак  должен  оставаться  в  силе  лишь  до  тех пор, пока это приятно обеим
сторонам,  будь  то  всего  лишь год, месяц или день. Прежде Лора не слишком
прислушивалась  ко  всему  этому. Но теперь вспыхнувшее желание точно молния
озарило  для  нее  всю  справедливость  этих  рассуждений.  Да, конечно, это
правильно!  Бог  не  допустил  бы,  чтобы  они  с  Джорджем Селби так сильно
полюбили  друг  друга,  если  бы общество имело право воздвигнуть между ними
нерушимую  преграду.  Джордж  принадлежит  ей. Разве он сам не признавался в
этом?
     Как  ни  силен был дух благочестия в доме сенатора Дилуорти, даже он не
мог   внушить  Лоре  важнейшее  для  христианки  правило,  каким-то  образом
упущенное  при  ее  воспитании.  В  самом деле, разве не в этом доме слышала
она,  как  женщины,  известные всей стране и постоянно бывающие в конгрессе,
высказывали чувства, полностью оправдывающие избранную ею линию поведения?
     И  вот  они  сидят  рядом  и  разговаривают  уже  почти  спокойно. Лора
счастлива  -  по крайней мере так ей кажется. Но это - лихорадочное счастье,
которое  удалось  урвать  под покровом лжи и обмана, и даже сейчас ощущаешь,
что  оно  мимолетно,  опасно,  и  отдаешься  ему  со страхом. Она любит. Она
любима.  Конечно  же,  это  счастье!  И  ни  мрачное  прошлое,  ни тревожное
настоящее, ни неверное будущее - ничто не отнимет у нее этого счастья!
     О  чем  они  говорили?  О  каких пустяках говорят в таких случаях люди,
будь  им даже семьдесят лет от роду... Лоре довольно было слышать его голос,
быть  с  ним  рядом.  А  ему довольно было сидеть рядом с нею и стараться по
возможности  ничем  себя не связать. Притом ему вполне хватает настоящего, а
будущее... Какой-нибудь выход да найдется - сколько уже раз так бывало.
     И  все  же  Лора  не  могла  окончательно  успокоиться  и  не  думать о
завтрашнем  дне. Как сумеет Селби избавиться от жены? Сколько времени на это
уйдет?  Нельзя  ли  ему  уехать  в  какой-нибудь  штат, где развестись можно
побыстрее?  Он  не  может  сказать точно. Это надо вместе обдумать. Надо все
обсудить.  И  так далее. Не казалось ли это Лоре преступным заговором против
другой  женщины  -  такой  же,  как  она  сама, против сестры, - быть может,
покушением  на  ее  жизнь?  Очевидно,  нет.  Этот  человек по справедливости
должен  принадлежать  ей,  Лоре, - а тут на пути стоят какие-то препятствия.
Вот  и  все.  Кто  совершает  дурное  дело,  найдет для него не менее веские
основания,  чем  другой  -  для  дела  доброго.  Если  уж ты нарушил десятую
заповедь, все остальные тоже не в счет.
     Так  надо  ли  удивляться, что, когда Джордж Селби уходил, Лора из окна
почти  весело  глядела,  как он переходит залитую солнцем площадь? "Завтра я
увижу  его, - сказала она себе. - И послезавтра, и после-послезавтра. Теперь
он мой!"
     "Черт  бы  ее побрал, - сказал себе полковник, спускаясь с лестницы. Но
тут  же  мысли  его  приняли  новый  оборот: - А впрочем... - прибавил он, -
жаль, что моя жена не осталась в Новом Орлеане".


ГЛАВА IX

КАК В ВАШИНГТОНЕ
                          РАСПРОСТРАНЯЮТСЯ НОВОСТИ

                                         Отверзьте уши! Кто из вас закроет
                                         Свой слух от гласа громкого Молвы?
                                         Я, бурю оседлав, промчусь с Востока
                                         До Запада поникшего и всюду
                                         Огласку дам деяниям людей
                                         Уста мои родят лишь клевету.
                                         Звучит она на всех языках мира,
                                         Всем уши заполняя злобной ложью.

                                         "Король Генрих IV",

     Едва  ли  кого-нибудь  удивит,  что  полковник  Бирайя  Селлерс  к тому
времени  стал  одним  из  самых известных людей в Вашингтоне. Впервые за всю
его жизнь нашлось где развернуться его талантам.
     Теперь   он   оказался   в   центре   грандиозных  замыслов  и  планов,
всевозможных   спекуляций,  политических  и  светских  сплетен.  Воздух  был
насыщен   большими  и  малыми  слухами  и  великими,  но  довольно  смутными
надеждами.  И  всякий  спешил  осуществить  свои  личные планы, - спешил так
лихорадочно,  словно  боялся,  что  уже завтра наступит день Страшного суда.
Действуй,  пока  заседает конгресс, твердил беспокойный дух, ведь в перерыве
между сессиями нет места действиям и хитроумным планам.
     Полковник   Селлерс   безмерно   наслаждался  этой  суетой  и  всеобщим
смятением;  в  атмосфере  смутных  ожиданий  он  был  как  рыба  в воде. Его
собственные  планы  стали  необъятнее,  туманней  и  величественней;  в этой
благоприятной   обстановке  полковник  даже  и  самому  себе  стал  казаться
каким-то  новым,  значительным  и  загадочным. Если он и прежде был исполнен
самоуважения,  то  теперь  чуть  ли  не  поклонялся  Бирайе  Селлерсу, точно
какому-то  высшему существу. Если бы ему предложили выбрать себе официальный
пост  из  числа  самых высоких, ему было бы нелегко сделать выбор. Президент
республики?  Но  и  президент,  казалось  ему,  слишком ограничен и связан в
своих   действиях  рамками  конституции.  Вот  если  бы  Селлерс  мог  стать
далай-ламой  Соединенных Штатов - это, пожалуй, ближе всего подошло бы к его
идеалу  государственной должности. И почти в такой же мере он наслаждался бы
безответственным всеведением специального корреспондента большой газеты.
     Полковник  Селлерс  был  хорошо  знаком  с  президентом и вхож к нему в
такие  часы, когда чиновники еще маялись в приемной. Президент любил слушать
полковника:  его непринужденная словоохотливость действовала освежающе после
благопристойной  скуки  людей,  которые  только  и  говорили  что о делах, о
правительстве  и  нескончаемо  излагали  свои  взгляды  на  справедливость и
распределение   должностей.   Полковник   Селлерс  был  столь  же  страстным
любителем  сельского хозяйства и лошадей, как и сам Томас Джефферсон. Он мог
часами  рассказывать  о  своей  великолепной  конюшне  и о своей плантации в
Хоукае,  -  в  его рассказах она выглядела чем-то вроде княжества. Президент
непременно  должен  во  время  каникул  навестить  его и полюбоваться на его
конный завод.
     - У  президента кормят недурно, - говаривал он бездельникам, окружавшим
его  в  ресторане  Уилларда.  - Недурно для человека, живущего на жалованье.
Но,  господи  помилуй,  хотел  бы  я,  чтоб  он  отведал  нашего  старинного
гостеприимства,  поглядел,  что  такое открытый дом, знаете ли. Кто заглянет
ко  мне,  может подумать, будто я и не смотрю, что делается в доме, оставляю
все  на  произвол  судьбы.  И  сильно  ошибется.  Меня  заботит прежде всего
качество,  сэр.  У президента стол довольно разнообразный, но качество... На
овощи  тут,  конечно,  и  рассчитывать  нечего!  А  я в этом отношении очень
привередлив.   Возьмите,   к   примеру,  сельдерей.  Во  всей  Америке  есть
одно-единственное  место,  где  растет  настоящий  сельдерей.  Но  что  меня
поражает  -  это  вина!  Можно  подумать,  что  их изготовили в нью-йоркской
таможне.  Непременно пошлю президенту кое-что из моего погреба. Я был просто
подавлен  на  днях,  когда  за  обедом  турецкий  посол  оставил  свое  вино
недопитым.
     Приехав  в Вашингтон, полковник сначала подумывал о том, чтобы получить
дипломатический  пост  в  Константинополе:  тогда он на месте наблюдал бы за
распространением  своего  глазного эликсира; но так как это изобретение было
еще  не  совсем готово, то константинопольский проект несколько поблек перед
лицом  других,  более  широких  планов.  Притом  полковник  чувствовал,  что
принесет  отечеству больше пользы, не покидая его пределов. Он принадлежал к
числу  тех южан, о которых неизменно говорили, что они "искренне примирились
с создавшимся положением".
     - Я  прогорел! - часто говорил он, весело смеясь. - Где уж мне тягаться
с  правительством!  Меня  обчистили, доконали, у меня только и осталось, что
плантация  да мой особняк. Мы вели большую игру и проиграли. И что до меня -
я  не намерен хныкать. Я стою за то, чтобы поднять наш добрый старый флаг на
всех  незанятых землях. Вот я и сказал президенту: "Грант, говорю, почему бы
нам  не  занять Санто-Доминго? Аннексируем его, а после узаконим дело. Это в
моем  духе.  Я  бы  взялся  уладить  все в конгрессе. Юг будет участвовать в
этом.  Расположим  к  себе  Юг,  объединим  два долга, выплатим их бумажными
долларами  и  -  вперед!  Вот  мое мнение". Баутвелл правильно понимает цену
бумажным  деньгам,  но ему не хватает смелости. Хотел бы я полгода управлять
казначейством. Уж я бы добился изобилия, и дела пошли бы в гору.
     Полковник  Селлерс имел доступ во все департаменты. Он знал всех членов
обеих  палат, а главное - всех кулуарных политиков. Поэтому он был в большом
почете  у  репортеров  и  нередко  засиживался  в  ложе прессы: доверительно
сообщит  что-нибудь  новенькое  о  государственных  делах,  а  эти  сведения
немедленно  подхватываются  - и телеграф разносит их по всей стране. Но даже
и  сам полковник потом изумляется, читая их, - они так приукрашены, что он и
сам  едва  может  их  узнать. И он понимает намек: чтобы угодить газетам, он
начинает всячески преувеличивать то, что до сих пор рассказывал попросту.
     Зимою  187...  года люди то и дело с удивлением спрашивали себя, откуда
газеты  добывают  поразительную информацию, которой они каждое утро изумляют
всю  страну,  разоблачая  самые  тайные намерения президента и его кабинета,
интимные  мысли  политических  лидеров,  скрытое  значение  каждого  шага  и
поступка. Эта информация исходила от полковника Селлерса.
     Когда  впоследствии  его  спросили  об  украденной  копии  договора  об
"Алабаме",  попавшей  на  страницы  "Нью-Йорк  трибюн",  он  лишь  сказал  с
таинственным  видом,  что  ни  ему,  ни  сенатору Дилуорти ничего об этом не
известно.   Но   те,  с  кем  он  время  от  времени  встречался,  почти  не
сомневались, что уж ему-то кое-что известно.
     Не  следует  думать, что полковник, занятый трудами на благо отечества,
забывал  о  собственных  делах.  Проект развития судоходства на реке Колумба
отнимал  лишь  часть  его  времени,  так  что  он мог вложить немалые запасы
энергии  в  план  использования земель в Теннесси - грандиозное предприятие,
вполне  соответствующее  его  способностям; тут полковнику деятельно помогал
мистер   Генри  Брайерли,  который  день  и  ночь  вертелся  то  в  кулуарах
конгресса,   то   в  столичных  отелях  и  какими-то  загадочными  способами
сколачивал капитал для этого дела.
     - Мы  должны  создать общественное мнение, - сказал сенатор Дилуорти. -
Я  действую  исключительно в интересах народа - и если стране угодно создать
институт для просвещения цветных, конгресс должен будет подчиниться.
     Вероятно,   после   очередной  беседы  между  полковником  Селлерсом  и
сенатором  Дилуорти  и  появилось  в  одной  нью-йоркской  газете  следующее
специальное сообщение:

     "Нам  стало  известно, что готовится некое филантропическое мероприятие
в  отношении  негров,  которое,  если  удастся  его  осуществить, произведет
переворот  во  всей промышленности Юга. Предполагается в виде опыта учредить
в  Теннесси  некий  институт, который сыграет в этом штате ту же роль, какую
Цюрихская  промышленная школа сыграла в Швейцарии. Как мы узнали, уже начаты
переговоры  с  наследниками  покойного Сайласа Хокинса (штат Миссури) о том,
чтобы  арендовать  часть  их  ценнейших  землевладений в Восточном Теннесси.
Сенатор  Дилуорти,  как  говорят,  выступает  убежденным  сторонником  таких
условий,   которые   давали   бы   правительству  возможность  безоговорочно
распоряжаться   этой   землей.   Частные   интересы  должны  быть  подчинены
общественному  благу. Можно надеяться, что полковника Селлерса, выступающего
от лица наследников, удастся склонить к такому взгляду на вещи".

     Прочитав   эту  заметку,  Вашингтон  Хокинс,  несколько  встревоженный,
отправился  к  полковнику.  Он согласен на аренду, но не желает окончательно
отказаться   от   своих   прав.  Как  думает  полковник,  что  им  предложит
правительство? Два миллиона?
     - Может  быть,  три, а может, и четыре, - сказал полковник. - Эта земля
стоит больше, чем весь Английский банк.
     - Если  они  не  захотят арендовать землю, пускай дадут два миллиона за
половину,  а не выхватывают куски. Я не собираюсь отдавать свою землю даром,
во всяком случае - не всю.
     Гарри  сказал  полковнику,  что  надо  протолкнуть это дело побыстрее -
весна  не за горами, а тогда он, Гарри, не сможет болтаться в Вашингтоне. Он
нужен Филу, Фил затевает что-то грандиозное в Пенсильвании.
     - А   что   там   такое?   -   осведомился  полковник,  всегда  готовый
заинтересоваться всяким крупным начинанием.
     - Он нашел угольную гору, вот и все. Собирается весной рыть шахту.
     - Ему  нужны  деньги?  -  спросил  полковник  тоном человека, склонного
тщательно  все  рассчитать,  прежде  чем вкладывать в какое-либо предприятие
свой капитал.
     - Нет,  не  нужны. Его поддерживает старик Боултон. Деньги у него есть,
но, наверно, для начала ему понадоблюсь я - у меня есть опыт по этой части.
     - Если  я  тоже  понадоблюсь,  передайте,  что я приеду, когда конгресс
прервет  работу.  С удовольствием помогу Филипу на первых порах. Этому юноше
не  хватает  предприимчивости  -  взять хотя бы дело с рекой Колумба. Фил не
понимает,  какие  ему  представляются возможности. Но он славный малый, и вы
ему скажите, что на Селлерса он может рассчитывать.
     - Кстати,  - сказал Гарри, - что это за красавчик увивается за Лорой? Я
вижу,  он  всюду с ней - и в Капитолии, и в карете на прогулке, и у Дилуорти
он  бывает.  Не  будь  он  хромой,  я  бы  подумал,  что он собирается с нею
сбежать.
     - Ну,  это пустяки. Лора знает, что делает. Он добивается возмещения за
хлопок.  Бывал  в  Хоукае  во  время войны, был тогда полковником, Селби его
фамилия. Он женат, семейный человек. Эти Селби очень почтенные люди.
     - Ну,  если  это  всего  лишь деловое знакомство, тогда ладно, - сказал
Гарри.  - Но только, если женщина посмотрит на меня такими глазами, как Лора
на  этого  Селби,  я  сразу  понимаю,  что  к  чему.  И про них уже начинают
болтать, уверяю вас.
     Ревность,  без  сомнения,  обострила наблюдательность Мистера Брайерли.
Будь  Лора  сама  царица Савская, совершающая путешествие по Америке, она не
могла  бы  обращаться  с  ним  более  высокомерно  и  снисходительно.  И он,
задетый,  раздосадованный,  выполнял  ее  поручения,  передавал ей сплетни и
слухи  и  хвастал  своим  близким  знакомством  с очаровательной мисс Хокинс
перед своими приятелями-журналистами.
     Жизнь  Лоры  стала теперь бурным потоком интриг и светских развлечений.
Она  блистала  на  балах,  которые  задавало  самое легкомысленное общество;
подозревали,  что она бывает на тех сомнительных ужинах, которые начинаются,
когда  люди  добрые  ложатся  спать,  а  кончаются на рассвете. Если сенатор
Дилуорти  и  напоминал  ей  о  необходимости  соблюдать  приличия, она умела
заставить  его  замолчать. Быть может, у нее была какая-то власть над ним, а
может  быть,  без  нее  он никак не мог бы осуществить свои планы и принести
благоденствие чернокожим.
     Лора  виделась  с  полковником  Селби  и  явно  и тайно. Она непременно
хотела  встречаться  с  ним, какие предлоги он ни отыскивал, как ни старался
ее  избегать.  Она  не находила покоя; страстная любовь, ненависть, ревность
охватывал