дамам. Гарри не мог
проследить ее источников и так и не понял, кто первый пустил этот слух.
     Одна  мысль бесила его: почему он давным-давно не приехал в Вашингтон и
не  постарался  очаровать  Лору,  пока она не успела оглядеться и была здесь
всем  чужой!  А  он-то  вместо  этого понапрасну болтался в Филадельфии - и,
пожалуй, упустил случай!
     Еще  только  один  раз  за  весь вечер Гарри улучил минуту, чтобы опять
поговорить  с  Лорой, - и тут, впервые за много лет, веселая самоуверенность
изменила  ему,  язык утратил всегдашнюю бойкость, и Гарри, к немалому своему
удивлению,  совсем  оробел.  Он  рад  был  унести ноги, забраться в укромный
уголок,  чтобы  втайне,  без  свидетелей,  презирать  себя и понемногу вновь
обрести свой всегдашний петушиный задор.
     Лора  вернулась домой усталая, но взволнованная и счастливая, и сенатор
Дилуорти  был  очень  доволен. На другое утро он называл ее "дочь моя" и дал
ей  денег  "на  булавки",  как  он  выразился;  Лора  послала  сто пятьдесят
долларов  матери  и  дала  немного взаймы полковнику Селлерсу. Затем сенатор
долго  беседовал  с Лорой наедине, развернул перед нею некоторые свои планы,
касающиеся  блага  отечества,  и  веры, и бедных, и трезвенности, и объяснил
ей,  как  она  может  содействовать  ему  в  осуществлении  этих достойных и
благородных замыслов.


ГЛАВА II

ЛОРУ ПОСЕЩАЮТ ЗНАТНЫЕ ДАМЫ

                    -  Itancan  Ihduhomni  eciyapi,  Itancan  Tohanokihi-eca
                    eciyapi, Itancan Iapiwaxte eciyapi, ho hunkakewicaye cin
                    etanhan    otonwe    kin    caxlonpi;    nakun   Akicita
                    Wicaxta-ceji-skuya,     Akicita     Anogite,     Akicita
                    Taku-kaxta...*
     ______________
     *  - Милорд Поворот, милорд Приспособленец, милорд Красноречие, в честь
предков  которого назван этот город; а также мистер Льстец, мистер Двуликий,
мистер Все что угодно... (на языке индейцев сиу (дакота).

                                 Pe richeste wifmen alle: pat were in londe,
                                 and pere hehere monnen dohtere...
                                 pere wes moni pal hende: on faire pa uolke,
                                 par was mochel honde: of manicunnes londe,
                                 for ech wende to beon: betere pan oper.

                                 Layamon*.
     ______________
     * Со всей страны туда съезжались жены
     И дочери вельмож наизнатнейших.
     Красой блистали лица и наряды, -
     Но зависть там царила, ибо каждой
     Хотелось быть нарядней всех и краше. - Лайамон (староангл.).

     Лора  быстро  поняла,  что  в  Вашингтоне  существует три разновидности
аристократии.  Первая  (представителей  ее  прозвали ископаемыми) состоит из
старинных  культурных  и  благородных  семейств;  они  гордятся  тем, что из
поколения  в  поколение,  с  самого  рождения республики, были и остаются ее
государственными  мужами  и  полководцами.  Нелегко  получить  доступ в этот
избранный  круг. Номер два - аристократия средних слоев, о ней речь впереди.
Аристократия  номер  три  занимает  особое  место,  о  ней  мы сейчас скажем
несколько  слов.  Назовем ее аристократией выскочек - ведь так и называет ее
широкая  публика.  Государственная  должность, какими бы путями и средствами
она  ни была получена, дает человеку право войти в круг этой аристократии, а
с  ним  туда забирается и вся его семья, каково бы ни было ее происхождение.
Большое  богатство  дает  еще  более  высокое  и  почетное место в среде той
аристократии,  чем  должность.  А  если  это  богатство  добыто  из ряда вон
выходящей  изобретательностью  и  самую  малость,  для  пикантности,  отдает
беззаконием  -  что  ж, тем лучше! Эта аристократия не отличается строгостью
нравов   и   не   чужда   хвастовства.   Ископаемые   аристократы  презирают
аристократию  выскочек;  выскочки  насмехаются  над  ископаемыми и втайне им
завидуют.
     Существуют   в   "хорошем  обществе"  немаловажные  обычаи,  в  которых
необходимо  разбираться  женщине,  оказавшейся на месте Лоры. Вот, например,
дама,  занимающая  сколько-нибудь  видное положение, приехала и поселилась в
любом  нашем  городе;  все  дамы  того  же круга первыми наносят ей визит и,
чтобы  представиться,  еще  не входя в дом, вручают слуге свои карточки. Они
являются  иногда  поодиночке,  иногда  вдвоем  - и всегда одетые как на бал.
Поговорив  с  хозяйкой  ровно  две  минуты  с четвертью, они удаляются. Если
хозяйка  дома  желает  продолжать это знакомство, она должна отдать визит не
позже  чем  через  две  недели.  Пропустить  этот  срок,  значит  прекратить
знакомство.  Если  же  она в течение двух недель отдаст визит, то уже другой
стороне  предоставляется  право решать - поддерживать ли это знакомство, или
нет.  Если  ей  угодно  его  поддерживать, она должна отдать визит в течение
года;  и  тогда, если обе дамы будут навещать друг друга раз в год - в наших
больших  городах  этого  достаточно,  - отношения установлены прочно. Теперь
все   идет   как   по  маслу.  Ежегодные  визиты  наносятся  и  возвращаются
размеренно,  аккуратно,  и  все вполне удовлетворены, хотя при этом вовсе не
обязательно  обеим  дамам  и  в самом деле видеться чаще чем раз в несколько
лет.   Визитные  карточки  сохраняют  между  ними  близость  и  поддерживают
знакомство.
     Вот,  например, миссис А. наносит ежегодный визит: не выходя из кареты,
она  посылает  наверх  карточку,  загнув  на ней правый нижний уголок, - это
означает,  что  она  "явилась  собственной  персоной". Миссис Б. велит слуге
передать,  что она "занята", или "просит извинить", или, если она выскочка и
плохо  воспитана,  то  скажет, пожалуй, что ее "нет дома". Прекрасно; миссис
А.  катит  дальше,  очень  довольная.  Если дочь миссис А. выходит замуж или
появилось  прибавление  семейства,  миссис Б. приезжает, передает слуге свою
карточку,  загнув  верхний  левый  уголок,  и  отправляется  дальше по своим
делам,  - ибо этот загнутый уголок означает поздравление. Если супруг миссис
Б.  упадет  с  лестницы  и  сломает  себе  шею, миссис А. мимоездом передаст
карточку  с загнутым верхним правым уголком и удалится: этот уголок означает
соболезнование.  Очень  важно не перепутать уголки, а то, пожалуй, ненароком
выразишь  соболезнование  приятельнице, выходящей замуж, или поздравишь ее с
похоронами.  Если  одна  из дам намерена покинуть город, она едет к другой и
передает  свою  карточку,  на  которой под именем и фамилией выведены буквы:
Н.П.В.,  что  означает:  "наносит прощальный визит". Но довольно об этикете.
Лора  была  заблаговременно  посвящена своим наставником в таинства светской
жизни  и  потому избежала досадных промахов и ошибок. Первый светский визит,
нанесенный  Лоре представительницей старой знати, иначе говоря - ископаемых,
был   образчиком   всех   последующих   визитов   от  этой  ветви  столичной
аристократии.     Ее    навестила    почтеннейшая    вдова    генерал-майора
Фалк-Фалкерсона  с  дочерью.  Они  приехали  днем,  в  допотопной  карете  с
вылинявшим  гербом  на  дверцах;  старый седой негр сидел на козлах, рядом с
ним  негр помоложе - лакей. Оба они были в выцветших коричневых ливреях, уже
немало повидавших на своем веку.
     Посетительницы  вошли  в гостиную именно так, как оно и подобало: вдова
-  с  величавостью, достойной елизаветинских времен, дочь - с непринужденной
грацией   и   достоинством,   в   котором  чувствовалось  нечто  неуловимое,
говорившее  о  сознании  собственного превосходства. На обеих были платья из
великолепной  дорогой  ткани,  но  весьма  скромных,  неярких  цветов  и без
бросающихся  в  глаза  украшений.  Все  уселись,  и  вдова  изрекла фразу не
слишком  необычную,  но  которая в ее устах обрела внушительность священного
писания:
     - Погода в последние дни не радует нас, мисс Хокинс.
     - Да,  вы  правы,  -  сказала  Лора.  -  Климат  здесь,  видимо,  очень
неустойчивый.
     - У  нас  всегда такой климат, - сказала дочь; по всему видно было, что
она  просто  отмечает  это  явление,  но  снимает  с  себя  всякую  за  него
ответственность. - Правда, мама?
     - Совершенно  верно,  дитя  мое.  Вы  любите  зиму,  мисс Хокинс? - Она
произнесла  слово  "любите"  таким  тоном,  будто  считала, что истинное его
значение - "одобряете".
     - Лето  я  больше  люблю,  -  ответила  Лора.  - Но, я думаю, у каждого
времени года есть своя прелесть.
     - Совершенно  справедливо.  Генерал  придерживался  того  же мнения. Он
полагал,  что  зимой  должен  идти снег, летом вполне законна жара, осенью -
заморозки,  а  весной он не возражал против дождя. Он был нетребователен. И,
надо  сказать,  он  всегда  восхищался  грозой.  Помнишь, милочка? Твой отец
всегда восхищался грозой.
     - Он просто обожал грозу!
     - Наверно, гром напоминал ему о битвах, - сказала Лора.
     - Вполне  возможно.  Он  очень  уважал  природу.  Он часто говорил, что
океан - это нечто поразительное. Помнишь, дочь моя?
     - Да, мама, он это часто говорил. Я прекрасно помню.
     - И  ураганы.  Его  очень  интересовали  ураганы.  И животные. Особенно
собаки,  охотничьи собаки. И еще кометы. Я думаю, у каждого из нас есть свои
склонности.  Я  думаю,  поэтому у всех нас разные вкусы. - Лора была того же
мнения.  -  Должно  быть,  вам трудно и одиноко жить так далеко от дома и от
ваших друзей, мисс Хокинс?
     - Да,  иногда  бывает  очень  грустно,  но ведь вокруг столько нового и
интересного! Так что, право же, в моей жизни здесь больше света, чем тени.
     - Вашингтон  не  скучен  в это время года, - заметила младшая гостья. -
Тут  есть  очень  хорошее общество, можно приятно проводить время. Вы любите
ездить на воды, мисс Хокинс?
     - Мне  не случалось бывать в таких местах, но мне всегда очень хотелось
пожить на модном курорте.
     - Для  нас,  вашингтонских  жителей,  в этом смысле все сложилось очень
неудачно,  - сказала вдова. - До Ньюпорта так далеко и утомительно ехать. Но
тут уж ничего не поделаешь.
     "Лонг-Бранч  и  Кейп-Мей  куда  ближе  Ньюпорта,  -  подумала  Лора,  -
очевидно, эти места не в почете; попробуем нащупать почву".
     И она сказала:
     - А мне казалось, что Лонг-Бранч...
     Незачем  было  "нащупывать"  дальше  - на лицах обеих посетительниц она
прочла ясный и недвусмысленный ответ.
     - В  Лонг-Бранч  никто  не ездит, мисс Хокинс, - сказала вдова, - разве
только  люди  без всякого положения в обществе. Да еще президент, - добавила
она невозмутимо.
     - В  Ньюпорте  сыро  и  холодно,  и всегда ветер, и ужасно неприятно, -
сказала  дочь,  -  но  туда  ездят только избранные. Когда не имеешь выбора,
нельзя быть привередливым в мелочах.
     Визит  длился  уже  почти три минуты. Обе гостьи поднялись, исполненные
чувства  собственного  достоинства, осчастливили Лору приглашением навестить
их  как-нибудь - и удалились. Лора осталась в гостиной, предоставив им самим
выбираться  из дому; это казалось ей очень негостеприимным, но она следовала
полученным наставлениям. Несколько минут она стояла в раздумье.
     - Поглядеть  на  айсберги, пожалуй, даже приятно, - сказала она себе, -
но как собеседники они мне меньше нравятся.
     И,  однако,  она  слышала кое-что об этих двух гостьях и знала, что они
совсем   не  айсберги,  когда  плавают  в  своих  родных,  привычных  водах,
напротив,  они  достойны всяческого уважения, их репутация безупречна, они и
добры,  и  благородны,  и  щедры. Как жаль, думала Лора, что в торжественных
случаях они так неузнаваемо, беспросветно скучны.
     Первый  визит,  который  нанесли Лоре представительницы противоположной
разновидности  вашингтонской  аристократии,  последовал  сразу за только что
описанным.  На  сей  раз  ее навестили достопочтенная миссис Оливер Хиггинс,
достопочтенная  миссис  Патрик  О'Райли  (произносится  на  французский лад:
Орейе),  мисс  Бриджет  Орейе,  миссис Питер Гэшли, мисс Гэшли и мисс Эмелин
Гэшли.
     Три  кареты съехались одновременно с разных сторон. Все три новенькие и
удивительно  блестящие;  медные  части  упряжи, начищенные и отполированные,
украшены  замысловатыми  монограммами.  Бросались  в  глаза  пышные гербы на
дверцах  и выведенные по-латыни девизы. Кучера и лакеи щеголяли в новеньких,
с  иголочки,  ярких  ливреях,  цилиндры  на  них  напоминали  печные трубы с
воткнутой сбоку бритвенной кисточкой в черной розетке.
     Посетительницы   прошествовали  в  гостиную  и  заполнили  ее  удушающе
сладкими   ароматами   парфюмерного   происхождения.   Платья   их   покроем
превосходили  самый  последний  крик  моды  и  притом блистали всеми цветами
радуги;   все   гостьи   увешаны   были  драгоценностями  -  большей  частью
бриллиантами.  Всякий должен был понять с первого взгляда, что нарядить этих
дам стоило не дешево.
     Достопочтенная  миссис Оливер Хиггинс была женой представителя от одной
отдаленной  Территории.  Джентльмен  этот  содержал  самый  большой  салун и
продавал  лучшее виски в самом большом поселке в своем захолустье, а потому,
разумеется,  был  признан  первым  человеком  в  тех краях и достойнейшим их
представителем.  Он  пользовался  там  большим  влиянием,  так  как  обладал
общественной  жилкой:  был  начальником  пожарной команды, умел неподражаемо
браниться  и  сквернословить  и являлся без приглашения в любой дом. Манишки
его  всегда  были  безупречны,  сапоги  начищены  до блеска, и, по всеобщему
признанию,  никто  не  умел  с  более  утонченным  изяществом поднять ногу и
белоснежным  носовым  платком  смахнуть  с  сапога  случайную  пылинку.  Его
часовая  цепочка  весила  не меньше фунта; золотой перстень стоил сорок пять
долларов,   булавка   в   галстуке   сверкала   бриллиантом,  и  пробор  был
аккуратнейший  до  самого  затылка. Хиггинса всегда считали самым элегантным
мужчиной  на всей Территории, и все признавали, что никто не сравнится с ним
в  умении  рассказать  неприличный  анекдот,  -  разве  лишь  сам седовласый
губернатор.  Достопочтенный  Хиггинс  не напрасно явился в Вашингтон служить
своему  отечеству. Ассигнования, которые он выудил у конгресса на содержание
индейцев,   населяющих  Территорию,  могли  бы  сделать  всех  этих  дикарей
богачами, если бы только эти деньги когда-нибудь дошли по назначению.
     Его  супруга,  достопочтенная  миссис  Хиггинс,  была особа из тех, что
крикливо  одеваются  и  чересчур  много  говорят,  и занимала среди выскочек
видное  положение.  Речь  у  нее,  в  общем,  была довольно правильная, хотя
выговор дурной, истинно нью-йоркский.
     Нефть   -   вот   сила,   внезапно  преобразившая  скромных  тружеников
провинциалов Гэшли в важных аристократов, в украшение города Вашингтона.
     Достопочтенный   Патрик   Орейе   был   богатый  ирландец  французского
происхождения,  родом  из  Корка.  Не  то  чтобы он приехал из Корка богатым
человеком  -  совсем  напротив.  Впервые  прибыв  с  женой  в  Нью-Йорк,  он
задержался  в  Касл-Гардене  лишь  на  несколько  минут,  чтобы  получить  и
предъявить  бумаги,  удостоверяющие,  что  он прожил в Америке два года, - а
затем  проголосовал  за  демократический  список  и  отправился  по городу в
поисках  жилья. Он нашел себе дом, потом нанялся в подручные к архитектору и
подрядчику;  весь  день  он  таскал  кирпичи,  а по вечерам изучал политику.
Бережливый  и  неутомимый,  он  в  скором  времени  открыл дрянной кабачок в
сомнительном  квартале  и  благодаря  этому  приобрел  политический вес. Мы,
американцы,  превыше  всего  заботимся  о том, чтобы народ сам выбирал своих
представителей  и  правителей,  -  мы не позволяем нашим крупным должностным
лицам  назначать чиновников на должности помельче. Мы предпочитаем сохранить
за  собой столь великое право. Мы полагаем, что надежней самим избирать себе
судей  и  всех  прочих.  У  нас  в городах на окружных конференциях избирают
делегатов  на  съезды  по выборам и предписывают им, кого выбрать. Окружными
конференциями  заправляют  трактирщики и их слуги (ибо все прочие терпеть не
могут  политических  хлопот и сидят по домам); делегаты окружных конференций
составляют  на  предвыборном  съезде  списки  неподкупных  кандидатов - один
съезд  выдвигает демократический список, другой - республиканский; а затем в
должный  час  выступает  на  сцену  великая  сила  в образе покорной толпы и
беспрепятственно  совершает  свой выбор и благословляет небеса за то, что мы
живем в свободной стране, где невозможен деспотизм ни в какой форме.
     Патрик  О'Райли  (так тогда писалось его имя) быстро обзавелся друзьями
и  стал  влиятельным  человеком,  потому что он вечно толкался в полицейском
суде,  готовый  поручиться  за  своих постоянных клиентов или подтвердить их
алиби,  если  кто-нибудь  из  них  в  драке убил кого-нибудь в его, О'Райли,
кабаке.  А  потому  он  вскоре сделался политическим лидером и был избран на
какую-то   небольшую   должность  в  муниципалитете.  Из  своего  ничтожного
жалованья  он быстро отложил сумму, достаточную, чтобы открыть первоклассный
салун  почти  в  самом  центре города; в салуне играли в фараон, и у хозяина
хватало  денег,  чтобы  держать банк. Так он завоевал известность и всеобщее
уважение.  Ему  буквально навязали пост олдермена, и это было все равно, что
подарить  ему  золотые  россыпи.  Он  завел  собственных  лошадей  и прикрыл
питейное заведение.
     Понемногу    он    сделался   крупным   подрядчиком   на   работах   по
благоустройству   города,   закадычным   другом   самого   Уильяма   М.Уида,
прикарманившего   двадцать   миллионов  долларов  из  городских  средств,  -
человека,  окруженного  столь  единодушной  завистью, почетом и восхищением,
что  шериф,  явившийся к нему в контору, чтобы арестовать его как уголовного
преступника,  краснел  и  извинялся,  а  один  из  иллюстрированных журналов
изобразил  эту  сцену  и  сообщил о происшедшем в таких выражениях, что ясно
было:  издатель  весьма сожалеет об оскорблении, нанесенном столь выдающейся
личности, как мистер Уид.
     Мистер  О'Райли  взял  на  себя  поставку кровельных гвоздей для нового
здания  суда, по три тысячи долларов за бочонок, и двухсот шестнадцати дюжин
шестидесятицентовых   градусников,   по   полторы  тысячи  долларов  дюжина;
контролер   и  бухгалтер  правления  провели  счета;  мэр,  который  был  не
преступником,  а  попросту  невеждой в этих делах, счета подписал. Когда они
были  оплачены,  поклонники  мистера  О'Райли, не уступая в щедрости друзьям
мистера  Уида,  преподнесли  ему  булавку  с бриллиантом величиной в орех, а
засим  мистер О'Райли удалился от дел и развлекался тем, что за баснословные
суммы  скупал  дома  и  земли  и  записывал их на чужое имя. Через некоторое
время  в  газетах появились разоблачения. Уида и О'Райли называли ворами. Но
тут  народ  поднялся  как один человек и повторным голосованием избрал обоих
этих  джентльменов  в  законодательное  собрание  штата  Нью-Йорк,  полагая,
очевидно,  что  это  самое  подходящее  для  них  поле  деятельности. Газеты
подняли    вой,    судебные   инстанции   пытались   привлечь   новоявленных
законодателей  к  ответу за их невинные шалости. Наша восхитительная система
суда  присяжных  дала  возможность  обоим преследуемым чиновникам в отставке
обеспечить   себе   присяжных   в   составе   девяти   пациентов  ближайшего
сумасшедшего  дома  и трех ученых джентльменов, прошедших полный курс наук в
тюрьме   Синг-Синг,   -  и  вот  их  репутация  полностью  восстановлена.  К
законодательному  собранию  взывали,  чтоб оно изгнало их из своей среды, но
оно  не  вняло призывам. Ведь это было все равно, что просить детей отречься
от родного отца. То было вполне современное законодательное собрание.
     Обретя  богатство  и  известность,  мистер  О'Райли,  который  все  еще
именовался  в  качестве  бывшего  "народного избранника" достопочтенным (ибо
титулы