узеев,   библиотек,   лабораторий,   мастерских,   домен   и   заводов.  Он
предусматривает  также  покупку  в  Буграх  (Восточный Теннесси) шестидесяти
пяти  тысяч  акров земли (следует подробное описание) для нужд университета.
И   он   ассигнует   также...  долларов  на  покупку  земли,  которая  будет
национальной   собственностью,   доверенной  попечителям  для  вышеуказанных
целей.
     Всемерные  усилия  были предприняты для того, чтобы добиться у Хокинсов
-  наследников  и  владельцев  земли  в  Теннесси  - отказа от прав на Бугры
(около  семидесяти  пяти  тысяч  акров),  сказал  мистер Бакстоун. Но мистер
Вашингтон  Хокинс,  один из наследников, воспротивился этому. В сущности, он
весьма  неохотно  соглашается  продать хотя бы часть своих владений за какую
бы  то  ни было цену; и это нежелание вполне понятно, если учесть, что земля
Хокинсов неуклонно и очень значительно поднимается в цене.
     Ни  в  чем Юг так не нуждается, как в обученной рабочей силе, продолжал
мистер  Бакстоун.  Без  нее он не сможет разрабатывать свои рудники, строить
дороги,  выгодно и без чрезмерных затрат возделывать свои плодородные земли,
возводить  фабрики  и двинуться по пути дальнейшего развития промышленности.
Сейчас  Юг  располагает почти совершенно необученной рабочей силой. Сделайте
этих  людей  толковыми, умелыми работниками - и вы разом увеличите капитал и
возможности  всего  Юга, откроете ему путь к невиданному доселе процветанию.
В  какие-нибудь  пять  лет  благосостояние  Юга так возрастет, что не только
возместит государству издержки, но и принесет казне неслыханные богатства.
     Такова  материальная сторона дела, наименее существенная с точки зрения
достопочтенного  оратора (тут он привел некоторые данные, подготовленные для
него  сенатором  Дилуорти,  затем  продолжал). "Господь поручил нам заботу о
миллионах  негров.  Какой  отчет мы ему дадим, как мы управляли ими? Мы дали
им  свободу.  Неужели  мы  оставим их в невежестве? Мы предоставили их самим
себе.  Неужели  мы  оставим их трудиться голыми руками? Мы не можем сказать,
для  чего предназначен провидением этот столь отличный от нас народ, но долг
наш  ясен.  Промышленный  университет  в  Буграх станет всеобъемлющей школой
современной  науки  и  практики,  достойным  созданием  великой  страны.  Он
сочетает  в  себе  преимущество  Цюрихской  школы,  Фрейбурга, предприятий в
Крезо  и  Шеффилдского  института. Само провидение предназначило и сохранило
Бугры  в  Восточном  Теннесси для этой цели. Для чего же еще они существуют?
Разве  не  поразительно,  что более тридцати лет, - а за это время сменилось
поколение,  -  лучшая  часть  этой  земли  оставалась  в  руках одной семьи,
нетронутая, словно уготованная для какой-то высшей цели.
     Могут  спросить, зачем правительству приобретать эту землю, когда в его
распоряжении  миллионы акров, которые оно может отдать университету, - много
больше,   чем   может   понадобиться   железнодорожным   компаниям?   Но   у
правительства  нет  другого  такого  участка.  Все другие земли не идут ни в
какое  сравнение  с  Буграми  в  смысле  пригодности  их для предполагаемого
Промышленного  университета. Бугры словно специально предназначены для того,
чтобы  стать  школой  горного  дела,  техники,  обработки  металлов,  химии,
зоологии,  ботаники,  ремесел,  сельского  хозяйства,  - короче говоря, всех
сложных  видов  промышленности,  которые  составляют  мощь  государства. Для
создания  подобной  школы  нет  другого  такого  места, как Бугры Восточного
Теннесси.  Горы  эти  изобилуют всевозможными металлами, железной рудой всех
видов,  медью,  висмутом,  в  небольших количествах есть золото и серебро, а
возможно,  и  платина,  есть  олово, алюминий; они покрыты лесами, богатой и
редкой  растительностью;  в  лесах  водятся енот, опоссум, лиса, олень и еще
много  всего,  чем так богат животный мир; угля здесь огромные залежи и, вне
всякого  сомнения,  имеется  нефть;  и  это такое место для опытов в области
сельского  хозяйства, что любой студент, который успешно применит здесь свои
силы, с легкостью справится затем со своей задачей в любой части страны".
     Нигде  больше  нет  таких возможностей для экспериментов в горном деле,
металлургии,  технике.  Оратор  надеется  дожить до того дня, когда молодежь
Юга   будет   приходить  на  рудники  университета,  в  его  лаборатории,  в
мастерские,  на  фабрики,  к  доменным  печам,  чтобы  получить практические
знания для всех больших промышленных начинаний.
     Засим  последовали  шумные  и  ожесточенные  дебаты, они длились час за
часом.  Сторонникам  законопроекта  их лидеры заранее внушили, что отнюдь не
следует   пытаться  прекратить  прения:  наилучшей  стратегией  сочли  взять
противника  измором;  решено было проваливать всякое предложение о перерыве,
и,  стало  быть,  заседание  должно  было  затянуться  хоть  до  ночи; тогда
противники,  пожалуй,  один  за  другим сбегут и ослабят ряды своей партии -
ведь они непосредственно не заинтересованы в законопроекте.
     Солнце  зашло,  а  битва  все  длилась;  зажгли  газовые  рожки, толпа,
заполнявшая   галереи,   стала  редеть,  а  спорам  не  было  конца;  потом,
основательно  подкрепившись,  публика  стала  возвращаться,  своим  сытым  и
довольным   видом   еще   больше   раздражая   томимых   голодом   и  жаждой
конгрессменов,  - а перепалка продолжалась с прежним ожесточением. Оппозиция
снова  и  снова  умоляла  объявить перерыв, но армия защитников университета
неизменно проваливала это предложение.
     К  полуночи  зал заседаний палаты являл собою зрелище, которое поразило
бы   всякого   стороннего   человека.   Просторные   галереи  все  еще  были
полным-полны,  но  яркие  краски,  делавшие  их  похожими  на  висячие сады,
исчезли   вместе   с   дамами;   теперь   тут   оставались   одни   мужчины.
Корреспондентские  места пустовали, если не считать двоих - троих бдительных
дозорных  от  пишущей  братии,  -  вся  она в целом ничуть не интересовалась
прениями,  которые почти сошли на нет: что-то болтали скучнейшие ораторы, да
порой  вспыхивала  ссора из-за регламента; зато в комнате отдыха журналистов
было  необыкновенно  людно - представители печати переговаривались, курили и
были  начеку  в ожидании главного извержения парламентского вулкана, которое
непременно  совершится,  когда  настанет  срок.  Сенатор  Дилуорти  и  Филип
находились  на  дипломатической галерее, Вашингтон - на галерее для публики,
полковник  Селлерс  -  неподалеку  от  него. Полковник весь вечер носился по
коридорам,  ловил то одного, то другого конгрессмена, каждому что-то усердно
внушал   и  был  уверен,  что  изрядно  потрудился  и  оказал  законопроекту
неоценимые  услуги; но теперь усталость сморила его, и он - в кои-то веки! -
был  тих  и  молчалив.  Внизу  несколько сенаторов расположились на диванах,
расставленных  для  гостей,  и  беседовали  с  отдыхающими от трудов членами
конгресса.  Унылый оратор что-то говорил; председательствующий клевал носом;
там   и   тут   в  боковых  проходах  стояли  кучками  депутаты  и  тихонько
перешептывались;  другие  сидели  в  самых  разнообразных  позах,  одинаково
выражающих  крайнюю  усталость;  иные,  откинувшись  назад, задирали на стол
ногу,  а то и обе; другие от нечего делать чинили карандаши; иные неизвестно
зачем  что-то  строчили; иные зевали и потягивались; многие, навалясь грудью
на   стол,   спали   крепким   сном   и  слегка  похрапывали.  С  причудливо
разукрашенного  потолка  потоками  лился  газовый  свет,  озаряя  эту мирную
картину.  Ничто  не  нарушало тишины, если не считать нудной речи очередного
оратора.   Время  от  времени  какой-нибудь  воин  оппозиции,  не  выдержав,
сдавался и уходил домой.
     Мистер  Бакстоун  подумал,  что,  пожалуй,  теперь уже можно "перейти к
делу".  Он  посовещался с Троллопом и еще с двумя-тремя единомышленниками. С
галереи  спустился  Дилуорти,  и они подошли к нему. Наскоро сверив записи и
заметки,  конгрессмены заняли свои места и разослали по всему залу посыльных
с  записками  к друзьям. Друзья тотчас встряхнулись, зевнули - и оказались в
боевой  готовности.  Улучив  мгновение,  когда  очередной оратор кончил свою
речь,   с   оскорбленным  видом  поднялся  мистер  Бакстоун  и  заявил,  что
противники  законопроекта,  очевидно,  своими  разговорами  просто старались
оттянуть   время,   в   надежде   таким  недостойным  способом  утомить  его
сторонников  и тем самым нанести ему поражение. Такое поведение, может быть,
и  прилично на дискуссии в захолустном клубе, но не подобает государственным
мужам,  оно  неуместно  в  столь высоком собрании, как палата представителей
Соединенных  Штатов.  Друзья  законопроекта не только готовы выслушать точку
зрения  своих противников, но и от души желают этого. Они приветствуют самый
полный,  самый  свободный  обмен  мнениями;  но  оратору  кажется,  что  эту
учтивость  обратили  во зло, поскольку некоторые джентльмены воспользовались
ею  в  эгоистических  и  недостойных  целях.  Эта  пустая  болтовня  слишком
затянулась. Он предлагает прекратить прения.
     Не  успел  мистер  Бакстоун  сесть,  как  разразилась  буря.  С десяток
депутатов повскакали с мест:
     - Прошу слова!
     - Прошу слова!
     - Прошу слова!
     - К порядку! К порядку! К порядку! К делу! К делу!
     Резкий стук председательского молотка перекрыл весь этот шум.
     Вопрос  о том, прекратить ли прения - эта ненавистная проволочка, - был
поставлен  и  принят.  Всякие  дебаты,  разумеется, немедленно прекратились.
Победа No 1.
     Затем  поставлен  был  на  утверждение  доклад  комиссии  - и "за" было
подано еще больше голосов, чем ожидали.
     Слово  опять взял Бакстоун и предложил в порядке отступления от обычной
процедуры немедля приступить к первому чтению проекта.
     Троллоп. Поддерживаю предложение!
     Председательствующий. Предложение внесено и...
     Крики.  Перерыв!  Поддерживаю предложение! Перерыв! Перерыв! К порядку!
К порядку!
     Председательствующий  (неистово  стуча  молотком). Внесено и поддержано
предложение объявить перерыв. Все, кто за это...
     Крики. Голосовать! Голосовать! Поименным голосованием!
     Решено  было проголосовать поименно, объявлять ли перерыв. Это уже была
война  всерьез.  Возбуждение  достигло  предела.  Галереи  разом  забурлили,
репортеры  кинулись  по  местам,  отдыхавшие  конгрессмены  толпой хлынули к
своим  креслам,  иные  нервные  джентльмены  повскакали  на  ноги, посыльные
носились  взад  и  вперед,  -  все  ожило, все пришло в движение, взоры всех
присутствующих загорелись неподдельным интересом.
     "Это  решает  дело,  -  подумал  мистер Бакстоун, - но пусть битва идет
своим чередом".
     Началось  голосование,  и  все замерло, слышно было лишь, как выкликают
имена и вызванные отвечают один за другим!
     - За! - Против! - Против! - За!
     Все  замерло,  ни  движения,  ни  шороха;  казалось, все в зале затаили
дыхание.
     Голосование  закончилось,  и,  пока секретарь подсчитывал итоги, стояла
мертвая  тишина.  На  стороне  университета  оказалось  две  трети и еще два
голоса!
     Председательствующий.   Действие   обычной   процедуры  приостановлено,
предложение принято. Объявляю первое чтение законопроекта.
     Охваченные  единым порывом галереи разразились бурными рукоплесканиями,
и  даже  некоторые  конгрессмены  не  в  силах  были  сдержать свои чувства.
Молоток председателя пришел на выручку, и затем раздался его громкий голос:
     - К  порядку,  джентльмены!  К  порядку!  Если  публика еще раз нарушит
тишину в зале заседаний, пристав очистит галереи!
     Потом  он  поднял  глаза  -  что-то привлекло его внимание. Все взгляды
обратились  в  ту же сторону, и в зале начали хихикать. Председательствующий
сказал:
     - Пусть  пристав объяснит джентльмену, что он своим поведением, которое
отнюдь не оправдывается сегодняшней погодой, наносит оскорбление конгрессу.
     Виновником  кутерьмы  оказался злополучный Селлерс. Он сидел на галерее
в   первом  ряду,  руки  его  и  обмякшее  от  усталости  тело  чуть  ли  не
перевешивались  через  барьер,  и  он  спал  крепким  сном, недосягаемый для
треволнений  и гроз. Должно быть, неустойчивая вашингтонская погода повлияла
на  его  сновидения,  потому  что во время пронесшейся бури аплодисментов он
раскрыл  свои  огромный  зонтик  и  преспокойно  продолжал  спать. Вашингтон
Хокинс  видел  это,  но  он  сидел слишком далеко и не мог выручить друга, а
никто   из   сидевших  поблизости  не  пожелал  испортить  такое  редкостное
развлечение.  Только  когда  уже  все взоры скрестились на полковнике, сосед
растолкал  его,  -  и  великий  фантазер, точно араб в пустыне, свернул свою
палатку.
     - Помилуй  бог,  -  сказал он, - я становлюсь таким рассеянным, когда о
чем-нибудь  задумаюсь!  Никогда  я не пользуюсь в помещении зонтиком - разве
кто-нибудь  за  мной  это  замечал?  Что,  я  заснул?  Неужели?  И  вы  меня
разбудили,  сэр?  Очень благодарен, да, да, очень вам благодарен! Зонтик мог
выпасть  у  меня из рук и сломаться. Превосходная вещь, сэр, - подарок друга
из  Гонконга;  у  нас  тут  такого  шелка не сыщешь, - мне говорили, что это
настоящий Янг Хайсон.
     К  этому времени о происшествии с полковником все забыли, - в конгрессе
снова   разгорелся   бой.  Победа  была  уже  не  за  горами,  и  сторонники
законопроекта   с  жаром  отдавались  своему  делу.  Вскоре  они  предложили
приступить   ко   второму   чтению  и  добились  его,  -  и  после  короткой
ожесточенной  схватки  провели  предложение  палате  в  целом  объявить себя
комиссией.  Председательствующий, разумеется, покинул свое место, и назначен
был временный председатель.
     Теперь   спор   разгорелся  жарче  прежнего,  ибо  уважение  к  палате,
заставляющее   соблюдать   порядок,   когда  палата  заседает  как  таковая,
значительно   уменьшается,   когда  она  заседает  в  качестве  комиссии  по
отдельному  вопросу.  Самая  ожесточенная  борьба поднялась, конечно, вокруг
многоточия   в   тексте   законопроекта,  где  следовало  проставить  сумму,
ассигнуемую на покупку земли.
     Бакстоун.  Господин председатель, я вношу предложение проставить слова:
три миллиона.
     Хэдли.  Господин  председатель,  я  вношу предложение проставить слова:
два с половиной доллара.
     Клоусон.  Господин председатель, я предлагаю проставить слова: двадцать
пять   центов,   выражающие   подлинную   стоимость   этого   бесплодного  и
заброшенного пустыря.
     В  соответствии  с правилами процедуры на голосование прежде всего была
поставлена наименьшая сумма. Ее провалили.
     Затем проголосовали следующую по размеру сумму. И тоже провалили.
     И  наконец  -  три  миллиона.  После  ожесточенного сражения, занявшего
немало времени, это предложение было принято.
     Потом,  статья  за  статьей,  был прочитан весь законопроект, обсужден,
исправлен  в  каких-то  мелочах,  -  и  вот комиссия закончила свою работу и
доложила о результатах.
     В  ту  минуту,  как  палата  вернулась  к  своим обязанностям и приняла
доклад,  мистер  Бакстоун внес предложение о третьем чтении законопроекта, и
его предложение было принято.
     Столь  же  ожесточенная  борьба  вновь разгорелась из-за суммы, которую
предлагалось  уплатить  за  землю,  - теперь все "за" и "против" должны были
быть  высказаны  и занесены в протокол, каждый конгрессмен по очереди должен
был  проголосовать  за  три  миллиона  и, разумеется, за каждый из остальных
пунктов,  начиная  с  основной  статьи  и  до  самого  конца. Но по-прежнему
сторонники  законопроекта держались сомкнутым строем и всякий раз голосовали
единодушно. И враги их тоже.
     Наступила  решающая  минута, но результат был так очевиден, что ни один
человек   даже   не   пытался  предложить  перерыв.  Враг  был  повергнут  в
совершенное   смятение.   Законопроект   почти   единодушно   поставили   на
окончательное,  поименное  голосование.  А  когда  голосование  закончилось,
торжество  оказалось  полным:  две трети голосов снова были поданы "за", и в
конгрессе никто уже не мог ничему помешать!
     Мистер  Бакстоун  решил,  что  теперь,  когда  винт  завинчен, остается
только  закрепить его гайкой на веки вечные. Он предложил провести повторное
голосование.  Предложение,  разумеется,  было отвергнуто, - и, поскольку это
зависело  от  палаты  представителей, великий закон о создании Промышленного
университета стал свершившимся фактом.
     Перерыв   объявлять  не  пришлось.  В  ту  секунду,  как  было  принято
последнее  предложение,  враги  университета поднялись и двинулись к дверям,
возмущенно  переговариваясь;  а за ними толпой двигались его друзья, ликуя и
поздравляя   друг  друга.  Галереи  сбросили  свой  груз,  и  вскоре  здание
конгресса опустело и затихло.
     Выйдя  на  улицу,  полковник  Селлерс  и  Вашингтон Хокинс с удивлением
обнаружили,  что  ночь  давно  миновала  и  солнце  уже  поднялось высоко. И
полковник сказал:
     - Дай  руку,  сынок!  Наконец-то  у тебя все хорошо! Ты - миллионер! По
крайней  мере скоро будешь миллионером. Дело верное. О сенате не беспокойся.
Предоставь  нам  с  Дилуорти  об  этом  позаботиться.  А теперь беги домой и
обрадуй  Лору.  Бог мой, вот это отменная новость, просто первоклассная! Ну,
беги.  Я  дам  телеграмму  жене:  пускай  приезжает  сюда  и  поможет  мне с
постройкой дома. Теперь все хорошо!
     Вашингтон   был   совсем  ошеломлен  своим  счастьем  и  сбит  с  толку
ослепительно  яркими  мечтами, которые уже шествовали нескончаемым парадом в
его  мозгу;  он  долго  бродил,  сам не зная где, и так замешкался в дороге,
что,  добравшись  наконец  до дому, вдруг с досадой сообразил: да ведь Лора,
наверно,  давно  все  знает!  Сенатор  Дилуорти, конечно, уже добрый час как
дома  и  сообщил  ей  новость.  Вашингтон  постучался к сестре, но ответа не
было.
     "Герцогиня"  верна  себе,  -  подумал  он.  - Всегда невозмутима. Ее не
выведешь  из  равновесия - уж во всяком случае, не надолго. Вот, пожалуйста,
она  преспокойно  улеглась спать, как будто она каждый день находит на улице
по миллиону долларов!"
     И  Вашингтон  пошел  к  себе  и  лег.  Но ему не спалось; он поднялся и
написал  длинное восторженное письмо Луизе, и другое - матери. Оба письма он
закончил одними и теми же словами:
     "Лора   теперь   станет   королевой   Америки,  вся  страна  начнет  ей
рукоплескать,  окружит  ее  почетом  и  лаской.  Ее имя, как никогда прежде,
будет  у всех на устах, за нею будут ухаживать и повторять все ее остроты. И
мои  тоже, наверно; хотя мои слова, кажется, уже пользуются большим успехом,
чем  они  того  заслуживают.  Жизнь стала так хороша, так радостна! Все тучи
рассеялись,  наша долгая борьба окончена, и все наши беды позади. Теперь уже
ничто  никогда  не сделает нас несчастными. Вы так долго и терпеливо ждали -
и  теперь  те,  кто  вам  верен  и  дорог,  будут  вознаграждены. Наконец-то
доказано,  как  мудр был наш отец! И я глубоко раскаиваюсь в том, что бывали
времена,  когда  я  терял  веру  и  говорил,  будто  его бесценный дар целых
четверть  века  был  для всех нас не благословением, а проклятием и приносил
нам  одни  лишь  разочарования.  Но  теперь  все  хорошо  -  мы  покончили с
бедностью  и  тяжким  трудом,  с  усталостью  и  горестями.  Весь мир озарен
солнцем!"


ГЛАВА XV

ЛОРА УБИВАЕТ ПОЛКОВНИКА СЕЛБИ

                                              Forte e l'aceto di vin dolce*.
     ______________
     * Чем слаще вино, тем кислее выходит из него уксус (итал.).

                                              No bid swylc cwenlis pcaw
                                              idese to efnanne,
                                              peah de hio aenlicu sy,
                                              paette freodu-webbe
                                              feor