ледующий день
к  обеду  вместе  с  мистером  Боултоном  пришел Биглер, который превозносил
практическую  сметку  мистера  Боултона и расхваливал его новый великолепный
участок;  потом  он  перевел  разговор  на  тему  о железной дороге, которая
откроет путь к участку с севера.
     - Пеннибеккер  говорит, что в вашей земле полно угля, он в этом уверен;
а если железная дорога свяжет ее с озером Эри, то ей цены не будет.
     - Если  так,  то  почему бы вам не взять этот участок себе и не довести
дело до конца, мистер Биглер? Я уступлю вам его по три доллара за акр.
     - Значит,  почти даром, а я не из тех, кто наживается за счет друзей, -
ответил  Биглер.  -  Но  если  вы  захотите  заложить его и купить акции той
дороги,  что  подходит  к  участку  с  севера,  я  не прочь вступить в долю,
конечно,  ежели  Пеннибеккер согласится; но ведь вы знаете Пеннибеккера - он
все  больше  по  юридической  части,  земельная  собственность  его не очень
интересует. - И Биглер рассмеялся.
     Когда  он ушел, Руфь спросила у отца, какое отношение имеет Филип к его
новым планам.
     - Пока  не могу сказать ничего определенного, - ответил мистер Боултон.
-  Филип  проявил  себя  способным  инженером,  из Нью-Йорка о нем поступают
самые  хорошие  отзывы;  но эти жулики хотят только использовать его в своих
интересах.  Я  написал  ему  и  предложил взять на себя разведку и съемку на
моей  земле.  Нужно же знать, что она собой представляет. И если он откопает
там  что-нибудь  стоящее,  я возьму его в долю. Отчего же не помочь молодому
человеку стать на ноги?
     Всю  жизнь  Эли  Боултон  помогал молодым людям становиться на ноги - и
всегда  расплачивался  своей  спиной,  когда  дело  шло  неудачно.  Если  бы
подвести  итог  в  его  бухгалтерских  книгах,  то  оказалось бы, что расход
всегда  превышает  приход;  возможно,  однако, что в том мире, где действует
совсем  другая  бухгалтерия,  весь расход в его книгах превратится в приход.
Ведь  если  смотреть  на  книгу  с  обратной  стороны, правая сторона всегда
оказывается слева.
     Филип  прислал Руфи юмористический отчет о событиях, приведших к гибели
города  Наполеона  и  планов развития судоходства на реке Колумба, о бегстве
Гарри  и  плачевном  положении полковника. Гарри так торопился, что не успел
даже  попрощаться  с мисс Лорой Хокинс, но он, конечно, утешится, как только
увидит   еще  какое-нибудь  хорошенькое  личико,  -  последнее  должно  было
послужить  Руфи  предостережением. А полковник Селлерс сейчас, наверное, уже
обдумывает новую, не менее блестящую авантюру.
     Что  касается  железной  дороги,  то  Филип теперь все понял: дельцам с
Уолл-стрит  она  нужна  только  для того, чтобы вести биржевые спекуляции, и
ему  пора  с  нею  распрощаться.  Интересно, обрадуется ли Руфь, узнав о его
возвращении  на  Восток?  А  он  возвращается,  невзирая  на письмо Гарри из
Нью-Йорка,   советовавшего   ему  не  уезжать,  пока  он,  Гарри,  улаживает
кое-какие  дела,  связанные  с  подрядами,  и  предупреждавшего, чтобы он не
слишком полагался на Селлерса, который склонен гоняться за химерами.
     Лето  прошло для Руфи без каких-либо происшествий. Она переписывалась с
Алисой,  обещавшей  навестить  ее  осенью,  много читала, искренне старалась
заинтересоваться   домашними   делами   и  теми  людьми,  которые  бывали  у
Боултонов;  но  она  стала  замечать, что все чаще погружается в свои думы и
все  больше  устает  от окружающей ее обстановки. Ей казалось, что скоро все
станут  похожи  на  отца  и  сына из шейкерской общины в Огайо, которые в ту
пору  гостили  у  Боултонов  и  как две капли воды походили друг на друга не
только  одеждой,  но  и  манерой  держаться.  При этом сын, еще не достигший
совершеннолетия,  был более отрешен от мирской суеты и более набожен. Своего
отца  он  называл  не  иначе,  как "брат Плам", и держался с таким сознанием
собственного  достоинства,  что  Руфь  не  раз  подмывало воткнуть булавку в
сиденье  его  стула.  Отец  и  сын, как и все члены их секты, носили длинные
однобортные  сюртуки без воротников, застегивавшиеся спереди на крючки и без
единой  пуговицы.  Руфь  предложила украсить их, пришив и сзади хотя бы один
крючок с петлей в том месте, где у сюртуков обычно пришита пуговица.
     Как  ни забавна была эта ходячая шейкерская карикатура на квакеров, она
страшно угнетала Руфь и еще больше усиливала ощущение давящей духоты.
     Ощущение  это  было  совершенно неоправданным. Вряд ли можно было найти
дом  приятнее,  чем  дом Боултонов; выстроенный неподалеку от города, он был
одним  из  тех  очаровательных загородных особняков, которые так радуют глаз
всякого,  кто  приезжает  в Филадельфию. В этом вполне современном доме было
все,  что  может  предоставить  его обитателям богатство; стоял он в красиво
распланированном    парке    с    чудесными   кущами   деревьев,   тщательно
подстриженными  лужайками  и множеством клумб, усыпанных яркими цветами; при
доме  были  теплицы  и  оранжереи,  где  вызревал  виноград;  фруктовый  сад
спускался  уступами к мелководному ручью, который весело бежал по устилавшей
его  дно  гальке  и журчал под сенью деревьев. Вокруг простирались заботливо
возделанные  поля;  там и сям виднелись коттеджи и особняки эпохи революции,
все  напоминало  английский сельский ландшафт, одинаково привлекательный как
в убранстве майских цветов, так и в мягких красках позднего октября.
     Чтобы  чувствовать  себя  здесь как в раю, недоставало только душевного
покоя.  Всадник,  проезжая мимо по Старой Джермантаунской дороге и увидев на
лужайке  девушку,  качающуюся  в гамаке с томиком старинных стихов или новым
романом  в  руках,  несомненно  позавидовал  бы такой идиллии. Но откуда ему
знать,  что  девушка погружена в чтение клинических отчетов и мечтает лишь о
том, как бы оказаться далеко, далеко, совсем в иных местах.
     Вряд  ли  Руфь  почувствовала  бы  себя  более  несчастной  оттого, что
окружающая  ее  роскошь  вдруг  превратилась  бы  в призрачный сон. Впрочем,
возможно, ей и в самом деле все кругом казалось призрачным.
     - Мне  иногда  кажется,  -  сказала  она  как-то отцу, - что мы живем в
карточном домике.
     - А ты бы хотела превратить его в больницу?
     - Нет.  Скажи  мне,  отец,  -  продолжала Руфь, которую не так-то легко
было  сбить с толку, - ты все еще связан с Биглером и его друзьями? Ведь они
являются сюда только для того, чтобы вовлечь тебя в какую-нибудь аферу.
     Мистер  Боултон улыбнулся, как улыбаются мужчины, когда разговаривают с
женщинами о "серьезных делах".
     - Эти  люди  по-своему  полезны,  Руфь.  Они не дают миру погрузиться в
спячку,  и  многими  своими  удачными  операциями  я обязан им. Почем знать,
Руфь,  -  а  вдруг  земля,  при  покупке которой я, надо признаться, слишком
поддался  уговорам Биглера, когда-нибудь принесет богатство тебе и остальным
моим детям?
     - Ах,  отец,  вечно  ты  все  видишь  в  розовом свете. Мне кажется, ты
никогда  так  легко  не разрешил бы мне заниматься медициной, если бы это не
казалось тебе интересным экспериментом.
     - Ну а ты удовлетворена его результатами?
     - Если  ты  хочешь  знать,  не  раздумала  ли я, - нет. Только теперь я
начинаю  понимать,  чего  могу  достичь  в  медицине и какая это благородная
профессия  для женщины. Неужели ты предпочитаешь, чтобы я сидела, как птичка
на ветке, и ждала, пока кто-нибудь придет и посадит меня в клетку?
     Мистер  Боултон  был  очень  доволен, что разговор перешел с его дел на
другую  тему,  -  ему  не  хотелось  рассказывать своим домашним о поступке,
очень для него характерном, который он совершил как раз в тот день.
     У  Руфи  были  все  основания  чувствовать  себя  в  своем  доме, как в
карточном  домике,  хотя  никто  из  ее  родных  даже  не  подозревал, какие
бедствия  грозят  им на каждом шагу, как тысячи других американских семей не
подозревают  о  том,  что  их  благополучие  и  богатство  висят на ниточке,
которая  в любую минуту может оборваться под тяжестью рискованных спекуляций
или непредвиденных осложнений.
     Мистеру   Боултону   внезапно   потребовалась   крупная   сумма  денег,
подлежавшая  немедленной  выплате,  а  все  его  капиталы были в этот момент
вложены  в  добрый  десяток  дел,  и он не мог освободить ни одного доллара.
Тщетно  обращался  он  к  своим  друзьям  и  знакомым в деловом мире: то был
период, когда на бирже царила паника и наличных ни у кого не было.
     - Сто  тысяч!  Да  что вы, мистер Боултон! - воскликнул Пламли. - Видит
бог, если бы вы попросили только десять, и то я не знал бы, где их взять.
     И  все  же  именно в этот день к Боултону явился мистер Смолл (из фирмы
"Пеннибеккер,  Биглер  и  Смолл")  и поведал ему трогательную историю о том,
что  затеянной  им  угольной  операции  грозит  полная  катастрофа,  если он
сегодня  же  не  достанет  десять тысяч долларов. Всего десять тысяч - и они
принесут  ему  верное  богатство.  А  без  них  он  - нищий. В сейфе мистера
Боултона  уже  хранились  долговые  обязательства Смолла на крупную сумму, и
все  они  были  помечены  грифом "сомнительные"; он не раз помогал Смоллу, и
результат  был  всегда  один  и  тот  же.  Но  мистер Смолл прерывающимся от
волнения  голосом  рассказывал  о  своей  семье, о дочери-школьнице, о жене,
которая  не  подозревает  о  грозящей  им  беде,  и  нарисовал такую картину
бедствий   и   страданий,   что   мистер   Боултон  забыл,  что  ему  самому
безотлагательно  нужны  деньги  и посвятил остаток дня тому, чтобы наскрести
десять  тысяч  долларов  для  наглого попрошайки, который ни разу не сдержал
своего слова и не выплатил ни одного долга.
     О,  кредит!  Что  это  за  чудо!  На  кредите  зиждется все современное
общество.  Кто  осмелится  сказать,  что  у  нас  не  наступил  золотой  век
взаимного  доверия  и  неограниченной веры в человеческие обещания? Разве не
заслуживает  удивления общественный строй, при котором целый народ мгновенно
схватывает  смысл  известного  газетного  анекдота  о  некоем  прославленном
биржевом  дельце?  Он  удачно  спекулировал шахтами и земельными участками и
как-то  воскликнул:  "Два  года  назад  у меня не было ни гроша, а сегодня у
меня долгов на целых два миллиона!"


ГЛАВА XXVII

ПОЛКОВНИК СЕЛЛЕРС ПОПАДАЕТ
                   В ТРУДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ, НО НАХОДИТ ВЫХОД

                                                               *
     ______________
     * Многое готовлю я. Я готовлю дорогу (египетск.).



                                          Bishop Butler, In Arundines Cami*.
     ______________
     * Когда свершенное увидел он - ослеп,
     И смело, не боясь отныне ничего,
     На куст терновый прянул, на его шипы,
     И  тут  -  слепец  недавний  -  вновь  увидел свет. - Епископ Батлер, В
тростниках Кема (греческ.).

     Тяжело  было  бедняге  Селлерсу  видеть,  как  прекратилась  работа  на
дорогой  его  сердцу  стройке,  как  затихали  и наконец совсем замерли шум,
оживление  и  суета,  которые  так  радовали его душу. Тяжело было недавнему
главному  управляющему,  самому  видному лицу в городе, вернуться к скучной,
обыденной  жизни.  Печально  было ему видеть, что имя его исчезло с газетных
листов,  но  еще  печальнее  -  что  оно  по  временам  появлялось вновь уже
лишенным  яркого  одеяния  похвал и облаченным в словесный наряд из перьев и
смолы.
     Однако  друзья  полковника  Селлерса волновались за него больше, чем он
сам.  Он был подобен пробке, которую невозможно удержать под водой. Время от
времени  ему  приходилось  утешать  и  подбадривать  жену.  Однажды, пытаясь
настроить ее на более веселый лад, он сказал:
     - Ничего,  дорогая,  ничего. Скоро все уладится. Мы получим свои двести
тысяч  долларов,  и  работа  опять  закипит.  У Гарри, по-видимому, возникли
какие-то  затруднения, но этого следовало ожидать: большие дела не трогаются
с  места сразу, как по мановению волшебной палочки. Гарри своего добьется, -
и вот тогда ты увидишь! Я жду известий буквально со дня на день.
     - Ты уже давно говоришь, что ждешь их со дня на день. Ведь правда?
     - Да,  да,  пожалуй.  Не  стану спорить. Но чем дольше ждешь, тем ближе
долгожданный  день,  когда... Вот так и все мы: с каждым днем все ближе к...
ближе к...
     - К могиле?
     - Нет,  не  совсем  так;  впрочем,  ты  все  равно не поймешь, Полли, -
женщины,  дорогая моя, не очень разбираются в делах. Но тебе совершенно не о
чем  беспокоиться,  старушка, скоро мы снова войдем в колею, вот увидишь. Да
бог  с  ним, пусть ассигнование задерживается, если ему хочется, - не так уж
это важно. Есть вещи поважнее.
     - Важнее, чем двести тысяч долларов, Бирайя?
     - Странный  вопрос,  малютка!  Что такое двести тысяч долларов? Пустяк,
мелочь  на  карманные  расходы,  не  больше!  Погляди-ка  лучше  на железную
дорогу.  Ты,  наверное, про нее забыла? Весна не за горами, а как только она
наступит,  за  нею  следом  примчится  сюда и железная дорога! А что будет к
середине  лета? Нет, ты только постарайся представить себе, подумай минутку:
неужели  тебе  все  еще не ясно? Да, конечно: все вы, женщины, живете только
настоящим, а мужчины... мужчина - тот живет...
     - Будущим?  Разве мы и без того не живем будущим слишком много, Бирайя?
Мы,   правда,  как-то  ухитряемся  питаться  картошкой  и  кукурузой  урожая
будущего  года, но этим не всегда будешь сыт. Не смотри на меня так, Бирайя,
не  обращай  внимания  на  мои  слова.  Я  вовсе не собираюсь ни ворчать, ни
расстраиваться:  ты  же  знаешь,  со  мною  этого  не  бывает, - верно ведь,
дорогой?  Но  когда  уж  очень  тяжко становится на душе, невольно начинаешь
задумываться  и  тревожиться.  И  все-таки ты не обращай внимания, это скоро
проходит.  Я  же  знаю:  ты  делаешь  все,  что можешь; и я не хочу казаться
неблагодарной  ворчуньей, потому что на самом деле я совсем не такая, - ведь
правда, Бирайя?
     - Храни  тебя бог, крошка, ты самая замечательная женщина на всем белом
свете!  И  я  был бы просто свиньей, если бы не работал для тебя, не думал и
не  лез  из кожи вон, чтобы тебе было лучше. И я еще добьюсь своего, родная,
не бойся. Железная дорога...
     - Ах  да,  я  совсем  забыла  про  железную  дорогу,  милый!  Но  когда
настроение плохое - обо всем забываешь. Расскажи мне о железной дороге.
     - Ну,  душенька,  разве  ты не понимаешь? Наши дела не так уж плохи, не
правда  ли? Уж я-то не забыл про железную дорогу! Давай соберемся с мыслями,
прикинем,  что  нам  наверняка  сулит  будущее.  Вот этот поднос пусть будет
Сент-Луисом.  А  вот эту вилку (представь, что она - железная дорога) уложим
от Сент-Луиса до вот этой картофелины, - она будет Слаучбергом.
     Затем,  по  этому  ножу,  продолжим  железную  дорогу  до  Дудлвилла, -
обозначим его перечницей.
     Затем мы пойдем по... да, по расческе - к бокалу, Бримстоуну.
     Оттуда - по моей трубке - к Белшазару - представим его солонкой.
     Оттуда...    оттуда,    по   гусиному   перу,   к   Кэтфишу...   Ну-ка,
Мария-Антуанетта, передай мне подушечку для булавок, вот так.
     Оттуда, прямо по ножницам, к лошадке - Вавилону.
     Затем по ложке - к Кровавой Протоке; чернильницу сюда, спасибо.
     Оттуда  к  Хейл-Колумбии.  Полли,  дай мне, пожалуйста, щипцы и подвинь
поближе чашку с блюдцем: здесь у нас и будет Хейл-Колумбия.
     Затем...  одну минутку, сейчас я открою нож... к Зову-из-Могилы, где мы
поставим  подсвечник;  от Хейл-Колумбии до Зова-из-Могилы совсем недалеко, и
все под уклон.
     И  тут  мы  пересекаем реку Колумба; дай-ка мне две-три катушки - нитки
будут  рекой,  сахарница  будет  изображать  Хоукай, а крысоловка - Пристань
Стоуна,  вернее  -  Наполеон. Теперь ты сама видишь, что Наполеон расположен
гораздо  удачнее  Хоукая. И вот тебе законченная железная дорога вместе с ее
продолжением на Аллилую и Коррупционвилл.
     Ну,  как  она  тебе  нравится?  Чудесная  дорога,  не  правда ли? Джефф
Томпсон  переинженерит любого инженера, когда-либо глядевшего в анероид, или
теодолит,  или  как его там; сам-то он называет эту штуку по-разному - когда
ему  как  удобнее. Но ты скажи, разве не отличнейшая дорога? А что тут будет
твориться,  когда  ее  построят!  Ты  только  посмотри,  по каким местам она
пройдет.  В Слаучберге - лук; других таких луковых мест нет на всем свете. А
дудлвиллская  репа!  Ведь  она  растет  там повсюду, - и, бог свидетель, она
обогатит  всякого,  кто сумеет доделать машину для выжимки из нее оливкового
масла,  -  если,  конечно, в репе есть масло, - а надо думать, есть: недаром
конгресс  ассигновал  деньги на опыты, он не стал бы этого делать, не будь у
него  оснований. Затем Бримстоун и его окрестности. Какой там скот разводят,
прямо  голова  кругом  идет!  А  кукуруза,  а все прочее! За Белшазаром идут
места,  которые  пока  ничего  не дают, - ничего, кроме камня; но там просто
нужно  провести  оросительные  каналы.  От Кэтфиша до Вавилона места немного
болотистые,  но  зато где-нибудь под болотами наверняка скрываются несметные
залежи  торфа.  А  дальше  идут  Кровавая Протока и Хейл-Колумбия; там можно
вырастить  столько  табака,  что  хватит на две такие железные дороги. Потом
идут  сарсапарельные места. Вот здесь, где лежит мой перочинный нож, на всем
пространстве  от  Хейл-Колумбии  до Зова-из-Могилы, этой травки столько, что
ее  хватит  на  лечение  всех  чахоточных  во всех больницах от Галифакса до
Палестины.  Она  растет  как  сорняк!  У  меня  у самого припасен в укромном
уголке  неплохой  участок,  заросший  сарсапарелью: он только и ждет, пока я
как  следует продумаю идею Универсального Отхаркивающего. А уж я ее додумаю,
будь уверена! Когда-нибудь все народы мира будут отхар...
     - Но, Бирайя, голубчик...
     - Не  прерывай меня, Полли, я хочу, чтобы ты следила по карте дальше...
Ну,  бери  свою  лошадку, Джеймс-Фитц-Джеймс, раз она тебе так нужна, и беги
отсюда.  Ага,  мыло  вполне  подойдет:  положим его на место Вавилона. Так о
чем,  бишь,  я?  Ах  да,  теперь  мы  должны  двинуться  к Пристани Сто... к
Наполеону.  Теперь  мы  двинемся к Наполеону. Прекрасная дорога! Взгляни-ка:
совершенно  прямая  линия,  -  прямая,  как  путь  к  могиле.  А что будет с
Хоукаем?  Он  сходит на нет, моя дорогая, совсем сходит на нет. Этому городу
суждено  умереть,  как...  -  в  общем,  будь  я  его  владельцем,  я бы уже
заготовил  некролог и предупредил плакальщиц. Помяни мое слово, Полли, через
три  года  Хоукай  превратится  в пустыню, вот увидишь. А теперь посмотри на
реку,  на этот живительный поток, вьющийся по жаждущей земле! На эту мирную,
ласковую  водную  артерию,  освежающую  ее истомленное лоно! Железная дорога
пересечет  реку,  пойдет  прямо  по  ней, как на ходулях. На три с половиной
мили  -  семнадцать  мостов,  а всего от Зова-из-Могилы до Пристани Стоуна -
сорок  девять  мостов,  да  еще  кюветов  столько, что можно раскюветить всю
вселенную!  У  меня  здесь не хватило ниток, чтобы показать их полностью, но
тебе  уже,  наверное,  ясно: это сплошная сеть мостов на семьдесят две мили.
Мы  с Джеффом Томпсоном уже обо всем договорились: он получает подряды, я их
осуществляю,  доходы  пополам.  Мосты принесут нам горы денег! На всей линии
это  единственный  участок,  в  котором  я  лично  заинтересован, больше мне
ничего не надо. Полагаю, мне и этого хватит.
     Итак,  мы  в  Наполеоне.  Неплохое  местечко,  совсем  неплохое, только
населения  маловато.  Но  это  ничего,  со  временем народу прибавится. Зато
сейчас  там  тишина  и покой, хоть денег это и не сулит, ясное дело. Но ведь
человеку,  кроме  денег,  нужен  еще  и  отдых; нельзя же всю жизнь только и
делать,  что  торопиться  и  суетиться.  Отсюда  мы  едем прямо в Аллилую, -
погляди,  какой прекрасный подъем до самой Аллилуй; затем в Коррупционвилл -
благодатный  край для ранней моркови и цветной капусты, а уж для миссионеров
луч