он, Дилуорти, был слеп к истинным
побуждениям  этого  человека  и  ни  минуты  не подозревал, что тот замыслил
очернить  священное  звание сенатора Соединенных Штатов. Он глубоко сожалеет
о  том,  что  ныне  замысел  этот очевиден и не вызывает сомнений и что ради
чести   и  достоинства  сената  невозможно  оставить  его  безнаказанным.  С
прискорбием  он  вынужден  сказать,  что  по  воле божией, - а пути господни
неисповедимы,  и  не  нам  судить,  почему  и  во  имя  каких  благих  целей
провидение  располагает  так,  а  не иначе, - итак, по воле божией россказни
злоумышленника  обладают  некоторым  внешним  правдоподобием,  -  но  оно не
замедлит  исчезнуть  в  ярком свете истины, каковой и будет сейчас пролит на
события, о коих идет речь.
     - Случилось  так,  -  продолжал  сенатор  Дилуорти, - что примерно в то
время,  о  котором  я  говорю, один мой бедный юный друг, живущий в одном из
отдаленных  городов  моего  родного  штата, пожелал основать банк и попросил
меня  ссудить  ему  необходимую  для  начала  сумму;  я сказал, что в данную
минуту  не  располагаю деньгами, но попытаюсь у кого-нибудь занять. Накануне
выборов  один  мой  друг  сказал  мне,  что мои предвыборные расходы, должно
быть,  очень  велики, особенно обременителен счет в гостинице, - и предложил
денег  взаймы.  Вспомнив  о  моем  юном  друге, я сказал, что охотно взял бы
сейчас  заимообразно несколько тысяч, а через некоторое время и еще немного;
тогда  он  вручил мне две пачки банковых билетов, сказав, что в одной из них
две  тысячи  долларов,  а в другой пять тысяч; я не распечатывал эти пачки и
не  пересчитывал деньги; я не дал никакой расписки в получении; ни я, ни мой
друг  не  сделали никаких записей относительно указанного займа. В тот вечер
этот  нехороший  человек  Нобл  опять  пришел  меня мучить. Я не мог от него
отделаться,  хотя  мне  дорога  была  каждая минута. Он упомянул о моем юном
друге,  который очень желал бы получить теперь же семь тысяч долларов, чтобы
начать  банковские  операции,  а с остальной суммой мог бы и подождать. Нобл
пожелал  взять  эти  деньги  и передать их ему. В конце концов я дал ему обе
пачки;  я не взял с него никакой расписки и не сделал у себя никаких отметок
и  записей  о  передаче  денег.  Я  столь же мало опасаюсь встретить обман и
двуличие  в  других,  как  в  самом  себе.  Больше  я и не вспоминал об этом
человеке  до  следующего  утра, когда меня сразила весть о том, как постыдно
он  обратил  во  зло  мое  доверие  и порученные ему мною деньги. Вот и все,
джентльмены.  Торжественно  клянусь,  что  каждое  слово в моих показаниях -
чистая  правда,  и  призываю  в  свидетели господа нашего, который есть сама
истина  и  любящий отец всех, чьим устам ненавистна ложь; заверяю вас честью
сенатора,  что  я  говорил  одну только правду. И да простит всевышний этому
грешнику, как прощаю ему я.
     Нобл.  Сенатор Дилуорти, по вашему текущему счету в банке видно, что вы
вплоть  до того дня и даже в тот самый день все свои денежные дела и расчеты
вели  не  наличными,  а  при помощи чеков, и тем самым каждый платеж, каждая
операция  точнейшим образом учитывались. Почему же именно в данном случае вы
предпочли наличные деньги?
     Председатель.  Попрошу  не  забывать,  что  расследование  уполномочены
вести не вы, а комиссия.
     Нобл. Тогда не угодно ли комиссии задать этот вопрос?
     Председатель. Комиссия задаст его... когда пожелает это узнать.
     Нобл. Пожалуй, в ближайшие сто лет этого не случится.
     Председатель.  Еще одно подобное замечание, сэр, и придется препоручить
вас сенатскому приставу.
     Нобл. Черт бы подрал вашего пристава, да и всю вашу комиссию!
     Члены комиссии (хором). Господин председатель, это неуважение!
     Нобл. К кому неуважение?
     - К комиссии! К сенату Соединенных Штатов.
     Нобл.  Так,  значит,  я становлюсь признанным представителем народа. Вы
знаете  не  хуже  меня,  что весь наш народ относится к каждым троим из пяти
сенаторов  Соединенных  Штатов  без какого бы то ни было уважения. Три пятых
из вас - те же Дилуорти.
     Сенатский  пристав  быстро  положил  конец  рассуждениям  представителя
народа  и  убедительно  доказал, что это ему не Земля Обетованная и излишние
вольности тут не допускаются.
     Показания   сенатора   Дилуорти,   естественно,   убедили  всех  членов
комиссии.  Показания  эти  были  подробны,  логичны  и  неопровержимы; в них
заключалось   множество   доказательств  их  совершенной  правдивости.  Так,
например,  всюду,  во  всех  странах  у деловых людей в обычае давать взаймы
крупные  суммы  наличными, а не чеком. В обычае, чтобы тот, кто дает взаймы,
не  делал  об  этом никаких памятных записей. В обычае, чтобы тот, кто берет
деньги  в  долг,  также  не  делал  никаких записей и не давал в том никакой
расписки,  -  ибо,  разумеется,  должник не может умереть или забыть о своем
долге.  В  обычае ссужать первого встречного деньгами, чтобы он мог основать
банк,  особенно  если  у  вас  нет  на  это денег и вы должны сами у кого-то
занять.  В  обычае  носить  при  себе в кармане или в чемодане крупную сумму
наличными.  В обычае вручать крупную сумму наличными едва знакомому человеку
(если  он вас об этом попросит) для передачи третьему лицу, живущему далеко,
в  другом  городе.  Не в обычае сделать об этом у себя какую-либо запись или
пометку;  не  в  обычае,  чтобы  тот,  кто взял деньги для передачи третьему
лицу,  дал  в  этом  какую-либо  расписку;  не  в  обычае  просить его взять
расписку  у третьего лица, которому он должен отвезти эти деньги. Было бы по
меньшей  мере  странно  с  вашей стороны сказать предполагаемому посреднику:
"Вас  могут  обокрасть  в  дороге;  я положу деньги в банк и почтой отправлю
моему другу чек".
     Превосходно.  Поскольку  было  совершенно  ясно, что показания сенатора
Дилуорти   есть   бесспорная   истина,   и   поскольку   это  скреплялось  и
подтверждалось  его  "честным  словом  сенатора",  комиссия вывела следующее
заключение:  "Не  доказано,  что  в  данном случае была предложена и принята
взятка".  Это в известной мере оправдывало Нобла и позволяло ему ускользнуть
от возмездия.
     Комиссия  доложила  о  своих  выводах  сенату,  и  это высокое собрание
принялось  обсуждать  их. Некий сенатор, и даже несколько сенаторов заявили,
что  комиссия не исполнила своего долга: она не нашла за этим Ноблом никакой
вины,  не  определила  ему  никакой  кары! Согласиться с выводами комиссии -
значит  позволить  ему  гулять  на  свободе  как  ни в чем не бывало, да еще
похваляться  своим  преступлением;  это  значит молчаливо согласиться с тем,
что  любой  негодяй  волен оскорбить сенат Соединенных Штатов и безнаказанно
посягнуть  на  священную репутацию его членов; дабы не уронить свое извечное
достоинство,  сенат  просто  обязан примерно наказать этого Нобла - его надо
стереть с лица земли.
     Затем  поднялся старик сенатор и высказался в совершенно ином духе. Это
был  сенатор  того  типа, что давным-давно устарел и вышел из моды, человек,
все  еще копающийся в пыли прошлого и безнадежно отставший от века. Тут, как
видно,   произошло   странное   недоразумение,   сказал   он.   Джентльмены,
по-видимому,  всеми  силами  стремятся  защитить честь и достоинство сената,
поддержать  его  престиж.  Но  можно  ли  этого достигнуть, привлекая к суду
какого-то  безвестного авантюриста, пытавшегося поймать сенатора на удочку и
выманить  у  него  взятку?  Да  разве  не  правильней было бы выяснить: а не
попался  ли  сенатор  на  удочку с великой охотой, не склонен ли он по своей
натуре  к столь позорным приемам, и если так, то не правильнее ли призвать к
ответу  именно  его?  Ведь  это  же  совершенно  ясно!  И, однако, создается
впечатление,  что  весь  сенат  только  тем и озабочен, чтобы оградить этого
сенатора  и  направить  следствие  по  другому пути. Поддержать честь сената
возможно  лишь  одним  способом: допуская в его среду одних только честных и
достойных  людей. Если данный сенатор не устоял перед искушением и предложил
кому-то  взятку, значит, он запятнал себя, и его следует немедленно изгнать.
Вот  почему  оратор  желает, чтобы указанного сенатора призвали к ответу - и
не  ограничились  бы  жалкими  словами,  как делается обычно, но отнеслись к
своей  задаче  с  полной  серьезностью.  Оратор  желал бы знать всю правду о
случившемся.  Он  лично  ни  минуты  не сомневается в том, что вина сенатора
Дилуорти  уже  установлена  со всей очевидностью; и, по его мнению, смотреть
на  это  дело  сквозь  пальцы  и  уклоняться  от  серьезного расследования -
постыдная  трусость  со  стороны сената. Поневоле подумаешь: ведь если сенат
готов  и  далее  терпеть такого человека в своей среде, стало быть, он и сам
таков  и  не  считает  бесчестьем  для  себя присутствие подобной личности в
стенах  Капитолия.  Оратор  настаивает  на строжайшей проверке дела сенатора
Дилуорти,   и,  если  нужно,  пусть  расследование  продолжается  вплоть  до
предстоящей  внеочередной  сессии.  Нельзя  уклоняться  от  таких  вещей под
неуклюжим предлогом недостатка времени.
     Отвечая  ему,  некий достопочтенный сенатор заявил, что, по его мнению,
не  худо  бы  покончить  с  этой  историей  и утвердить доклад комиссии. Чем
больше  эту  штуку  ворошить,  заметил  он  не  без  остроумия, тем хуже она
пахнет.  По  правде  сказать,  он  тоже  нимало  не сомневается в виновности
сенатора  Дилуорти,  -  ну  а  дальше  что?  Разве  это такой уж из ряда вон
выходящий  случай?  Что  касается  оратора,  то,  даже  допуская  виновность
Дилуорти,   он  не  думает,  чтобы  присутствие  оного  Дилуорти  в  течение
нескольких  дней,  оставшихся  до конца сессии, было до такой степени опасно
для  окружающих.  Эта шуточка была принята восторженно, хотя и не отличалась
новизной:  ее отпустил днем или двумя раньше в палате генерал, представитель
от   штата  Массачусетс,  в  связи  с  предполагавшимся  исключением  одного
конгрессмена, который за деньги продал свой голос.
     Сенат  признал, что, если сенатор Дилуорти и посидит еще несколько дней
на  заседаниях, зараза не распространится, а потому утвердил доклад комиссии
и предал это пустячное дело забвению.
     Мистер  Дилуорти  занимал  свое  кресло  до последней минуты сессии. Он
облечен  доверием  своего  народа, сказал он, и не обманет этого доверия! Он
останется на своем посту и, если надо, на посту и погибнет!
     В   последний   раз   он   высказался   и  проголосовал  за  хитроумное
предложение,   выдвинутое   представителем   Массачусетса:   в   силу  этого
предложения   жалованье   президента  удваивалось,  а  каждому  конгрессмену
выплачивалось   дополнительно   по   нескольку  тысяч  долларов  за  работу,
выполненную  ранее  на  определенных  условиях,  согласно  которым  она  уже
однажды  была  оплачена.  По  возвращении в родные края сенатор Дилуорти был
встречен  бурной  овацией;  его друзья заявили, что гонения и преследования,
которым  он подвергался, нимало не уменьшили их любви и доверия к нему - для
них он все равно хорош*.
     ______________
     *  Семь  тысяч  долларов,  переданные мистером Ноблом в законодательное
собрание  штата,  были  сданы  на хранение до тех пор, пока их не востребует
законный  владелец.  Сенатор  Дилуорти  сделал  однажды попытку через своего
protege  -  начинающего банкира - получить их, но, поскольку не существовало
никаких  записей  и  документов,  подтверждающих  право  последнего  на  эти
деньги,  попытка  сорвалась.  А  отсюда  мораль:  когда ссужаешь кого-нибудь
деньгами,  чтобы  он  мог  основать  банк,  непременно бери с него расписку.
(Прим. авторов.)


ГЛАВА XXIX

СУДЬБА ЛОРЫ

                                                               *
     ______________
     * Увы! (яванск.).

                          Ow holan whath ythew prowte kynthoma ogas marowe*.
     ______________
     * Пусть смерть близка,
     Но сердце не смирилось (корнуэльск.).

     Уже  несколько  дней  Лора  вновь была свободна. Первые два-три дня это
было   торжество,   ликование,  поздравления  со  всех  сторон,  счастливое,
лучезарное  утро  после  долгой  ночи  беспросветного  отчаяния. В следующие
два-три  дня  волнение  постепенно стихало - после пронесшейся бури смирился
прибой,  улеглись  грозные  валы  и  только  чуть шелестит волна, набегая на
берег;  понемногу утих ревущий ураган, и только веет легкий, мирный ветерок.
Эти  дни  Лора провела в одиночестве и размышлении, отдыхая душой и стараясь
постичь  и  поверить,  что  и  вправду  навсегда  покончено  с  затворами  и
решетками,  с  ужасом тюрьмы и надвигающейся казни. Потом настал день, когда
час  за  часом  медленной  чередой  проходили  перед  нею  последние обрывки
тягостных  воспоминаний,  последние  тени  столь недавней поры, - и к исходу
этого  дня  прошлое осталось позади, точно берег, исчезающий в тумане, и она
обратила  взор  вперед,  к  широко  раскинувшемуся океану грядущего. Вот как
быстро  относим  мы покойника на кладбище и, возвратясь оттуда, готовы снова
бодро шагать по дороге жизни!
     И  опять  поднялось  солнце,  озаряя  утро  первого  дня,  который Лора
приняла как начало новой жизни.
     Прошлое  скрылось  за  горизонтом и больше не существовало для нее; она
покончила  с  ним  раз  и  навсегда. Глазами, полными тревоги, смотрит она в
нехоженые  просторы грядущего. Надо начинать жизнь заново - и это в двадцать
восемь  лет!  А с чего начать? Перед нею лежит чистая страница и ждет первой
записи. Да, это поистине знаменательный день.
     Шаг  за шагом вновь прошла она мысленно свой жизненный путь. Оглянешься
назад  - и, насколько хватает глаз, виднеются поросшие плющом и мхом руины -
все,  что  осталось от гордых колонн и позолоты, от пышных воздушных замков,
воздвигнутых  ее  тщеславием;  каждый  придорожный камень - знак катастрофы;
нигде  в  этой  пустыне  память  не  находит  зеленого  оазиса,  где надежда
принесла  бы  плоды; жестокосердая земля не отзывается, ни единым цветком не
свидетельствует она, что этой дорогой прошел счастливый путник.
     Жизнь  не удалась. Это ясно. И довольно об этом. Она хочет посмотреть в
лицо  завтрашнему  дню;  она  сама проложит на карте жизни свой маршрут и уж
будет  следовать ему, не сворачивая. Нет, она не свернет, наперекор всему, -
и  пусть  ее  ждут  скалы и мели, буря и штиль, и в конце - спокойная мирная
гавань  или  крушение.  Будь  что  будет, но она наметит себе путь - теперь,
сегодня же - и пойдет по нему до конца.
     На  столе  у  нее лежало шесть или семь писем. Они были от поклонников,
от  людей,  чьи  имена  знала  вся  страна; их преданности не убил даже суд,
разоблачивший  перед  всем  светом  не  слишком  привлекательные  стороны ее
характера.  Эти  люди  знали  теперь,  какова  она  на  самом деле, и все же
умоляли,  как  о  самом  большом  счастье, позволить им назвать убийцу своей
женой.
     Она  читала  эти  страстные,  полные  обожания и мольбы письма, и в ней
заговорила  женщина:  о,  если  бы  склониться  головой  на  чью-то  верную,
преданную  грудь и обрести покой после грозной битвы жизни, утешение от всех
горестей, обрести любовь, которая исцелит ее израненное сердце!
     Лора  оперлась  лбом  на руку и думала, думала, не замечая уносящихся в
вечность  мгновений.  Стояло утро, какие бывают ранней весной, когда природа
едва  начинает  пробуждаться после долгого, изнурительного оцепенения; когда
первый  душистый  ветерок  проносится  в воздухе, по секрету нашептывая, что
близится  в мире чудесная перемена; когда бурая, измятая трава, лишь недавно
освободившаяся  из-под  снега,  словно  раздумывает  -  стоит ли труда вновь
хлопотать  о  зеленом  уборе лишь затем, чтобы сызнова вступить в неизбежную
борьбу  с безжалостной зимой и потерпеть поражение, и вновь быть погребенной
под  снегом;  когда  сияет  солнце  и  первые  пичуги  отважились защебетать
полузабытую  песню; когда самый воздух странно тих и насторожен и все словно
замерло  в  ожидании.  В эту пору грустишь и тоскуешь, сам не зная почему; и
кажется,  что  прошлое безотрадно, как пустыня, над которой пронесся ураган,
в  настоящем все - тщета и уныние, а грядущий день только приближает смерть.
В  эту  пору душа полна смутного томления - и либо мечтаешь бежать куда-то в
далекие  моря,  на  безлюдные тихие острова, либо опускаешь руки и говоришь:
"Что  толку  в  борьбе,  в  отчаянных  усилиях  и  душевных  муках?  С  меня
довольно!"
     Вот  куда  завели  Лору  раздумья над письмами поклонников. Наконец она
подняла  голову и с удивлением заметила, что время уже позднее. Она отложила
письма,  встала и подошла к окну. И сразу опять задумалась и стояла, глядя в
пустоту невидящими глазами.
     Вскоре  она обернулась; лицо ее просветлело, на нем не осталось и следа
мечтательности  или  сомнений:  вскинутая  голова,  твердо сжатые губы - все
свидетельствовало  о  том,  что  решение  принято. Лора подошла к столу; она
вновь  обрела  былую  горделивую осанку, былое высокомерие сквозило в каждой
черточке  ее  лица.  Она  брала  письмо  за  письмом, подносила к каждому по
очереди  зажженную  спичку  и смотрела, как они медленно обращаются в пепел.
Потом сказала:
     - Я  высадилась  на незнакомом берегу и сожгла свои корабли. Эти письма
были  последним, что еще как-то связывало меня с моей прежней жизнью. Отныне
та,  прошлая  жизнь и все, что в ней было, так мертво для меня, так далеко и
чуждо, как будто я переселилась в другой мир.
     Любовь  не  для  меня, сказала она себе, прошло и не вернется то время,
когда  мне  только  любви  и  нужно  было. С этим покончено, и больше ничего
такого  быть  не  может.  Нет  любви  без  уважения, и я только презирала бы
мужчину,  который  любил бы такую, как я. Да, конечно, женщине любовь нужна,
как  воздух,  но  раз уж я потеряла право на любовь, лишь одно может придать
хоть  немного вкуса пустой, понапрасну загубленной жизни: слава, поклонение,
восторги толпы.
     Итак,   решение   принято.   Она   обратится   к  последнему  прибежищу
разочарованных  женщин  - лекторской трибуне. В лучшем своем наряде, сверкая
драгоценностями,    она   будет   стоять   перед   многолюдной   аудиторией,
ослепительная  и  неприступная; она заворожит слушателей своим красноречием,
поразит  надменной  красотой.  Она будет переезжать из города в город, точно
сказочная  королева,  -  восторженные  толпы  провожают  ее, а впереди уже с
нетерпением  ждут  новые  толпы!  Каждый  день,  выходя на эстраду, она один
короткий  час  будет  жить  в  восхитительном  опьянении...  а когда занавес
опустится  и огни погаснут, когда все разойдутся по своим насиженным гнездам
и  забудут  о  ней,  она  погрузится  в  сон  и  не вспомнит, что сама она -
бездомная  кукушка;  а  если  не  придет  спасительный  сон  -  что  ж,  она
мужественно  встретит одинокую долгую ночь и будет ждать, чтобы пришел новый
день и с ним - новый час блаженства.
     Итак,  вернуться  к  жизни  и  начать все сначала не так уж трудно. Она
ясно  видит  свой  путь.  Она  будет  отважной и сильной, она еще возьмет от
жизни все, что можно.
     Лора  послала за устроителем публичных лекций мистером Гриллером, и они
быстро обо всем договорились.
     И  вот  опять  ее  имя  мелькает во всех газетах, горит яркими красками
рекламы  на  всех  стенах. Газеты осыпают ее проклятиями и самой беспощадной
бранью:  как  видно,  ни  капли  стыда,  ни  малейшего  сознания приличий не
осталось  в  этой  убийце,  наглой  героине  кулуаров,  в  этой бессердечной
соблазнительнице    слабых,    заблуждающихся    мужчин!    Газеты   умоляют
добропорядочных  граждан:  ради  ваших непорочных жен и невинных дочерей, во
имя  благопристойности и нравственной чистоты дайте этому погибшему созданию
решительную  отповедь! Пусть раз и навсегда поймут она и ей подобные, что им
больше  не  позволят  мерзостным  поведением и дерзк