шкафу  висел  скелет.  Я  тогда был еще совсем мальчишкой и, бывало, наряжал
его  в  разное  тряпье.  О,  я в свое время достаточно близко познакомился с
человеческими костями.
     - Так  вот  где  ты научился играть в кости? - заметил Филип. - Знаете,
Руфь,  он  так мастерски овладел этой игрой, что мог бы зарабатывать ею себе
на жизнь.
     - Зато  Филип  терпеть  не  может науки и не способен к систематическим
занятиям, - возразил Гарри, которому шутка Филипа явно не понравилась.
     И когда Филип вышел из комнаты, Руфь спросила:
     - Почему бы вам не заняться медициной, мистер Брайерли?
     Гарри сказал:
     - Я  и  сам подумываю об этом. Если бы не дела в Вашингтоне, я бы начал
ходить  на  лекции  нынче  же  зимой.  Но  медицина все-таки занятие главным
образом женское.
     - Почему же? - удивленно спросила Руфь.
     - Видите  ли,  лечение болезни заключается прежде всего в сострадании к
больному.  А женщина более чутка, чем мужчина. Вы сами знаете, что все равно
никто  ничего  толком  не  понимает  в  болезнях,  но  женщина  чаще  бывает
догадливее, чем мужчина.
     - Вы очень лестного мнения о женщинах.
     - Однако  доктора  себе  я  хотел  бы  выбрать сам, - откровенно сказал
Гарри.  -  Уродливая женщина погубила бы меня; при одном ее виде я бы уже не
смог   бороться  с  болезнью.  А  хорошенькая  женщина-врач  своей  ласковой
мягкостью убедит кого угодно перенести любые страдания и не умереть.
     - Уж не смеетесь ли вы надо мной, мистер Брайерли?
     - Что  вы, я говорю вполне серьезно. Помните, этот старикашка - как его
там... говорил, что только прекрасное полезно.
     Филип  не  мог понять, просто ли Руфи нравилось бывать с Гарри, или она
питала  к  нему  более серьезное чувство. Во всяком случае, он не допускал и
мысли  о  том,  чтобы  добиваться  расположения  Руфи,  рассказывая что-либо
нелестное  о  своем  друге:  во-первых  Гарри  ему  нравился; во-вторых, он,
возможно,  понимал, что таким путем добился бы как раз обратного результата.
Ему   было   совершенно  ясно,  что  Руфи  не  грозит  опасность  серьезного
увлечения,  -  в этом у него не оставалось ни малейшего сомнения, как только
он  начинал размышлять о ее самозабвенном отношении к своей профессии. "Черт
возьми,  -  говорил  он  самому  себе,  - ведь это не человек, а воплощенный
рассудок".  Впрочем,  когда она бывала в игривом настроении и лукавый огонек
светился  в ее глазах, он был почти готов переменить свое мнение. Но в такие
минуты   она   предпочитала   общество   Гарри.  У  Филипа  сразу  портилось
настроение,  и  он  искал  утешения  в  обществе Алисы, у которой никогда не
бывало  плохого  настроения  и  которая  умела  развеселить  его и заставить
забыть  всякую "сентиментальную чепуху". С Алисой он чувствовал себя легко и
всегда  находил темы для разговора; он никак не мог понять, почему при Руфи,
перед  которой  ему хотелось блеснуть больше, чем перед кем бы то ни было на
свете, он всегда терялся и молчал.
     Гарри  же  был вполне доволен своим положением. Перелетным птицам легко
живется  на  свете:  они не вьют себе гнезда и ни о чем не заботятся. Он без
стеснения толковал с Филипом о Руфи.
     - Она  на  редкость  славная девушка, - говорил он, - но на кой черт ей
нужна медицина?
     Однажды  в  Филармонии давали концерт, и все четверо договорились пойти
на  него  и  потом вернуться обратно джермантаунским поездом. Это была затея
Филипа,  который  купил  билеты  и  предвкушал  возможность провести вечер в
обществе  Руфи:  он  будет всю дорогу идти рядом с ней, будет сидеть рядом с
ней  в  зале,  наслаждаться  чувством,  которое  всегда  испытывает мужчина,
сопровождающий  женщину  на  концерт  или еще куда-либо и оберегающий ее. Он
любил  музыку,  хотя  не  очень понимал ее; по крайней мере он знал, что ему
будет приятно видеть, какое удовольствие она доставляет Руфи.
     Возможно,  он  рассчитывал  воспользоваться  случаем и поговорить с ней
серьезно.  Его  любовь  к  Руфи  не была тайной для миссис Боултон, и он был
почти  уверен,  что  семья  Руфи ничего не имеет против него. Миссис Боултон
ничем  не выдавала своих мыслей, но Филип все понял из того, как она однажды
сказала   в  ответ  на  его  вопросы:  "А  ты  когда-нибудь  говорил  с  ней
откровенно?"
     Почему  бы  ему  и  в  самом  деле не поговорить с нею и не покончить с
сомнениями?  В  тот день Руфь вела себя еще более загадочно, и ее настроение
совсем  не  вязалось с представлением о молодой женщине, всерьез посвятившей
себя науке.
     Неужели   она  по  лицу  Филипа  догадалась  о  его  намерении?  Вполне
возможно,  -  ибо,  когда  обе  девушки  оделись и сошли вниз и молодые люди
встретили их в вестибюле, Руфь, смеясь, сказала:
     - Высокие идут вместе!
     И  не  успел Филип глазом моргнуть, как она уже взяла Гарри под руку, и
вечер  был испорчен. У него хватило вежливости, здравого смысла и дружеского
такта,  чтобы  ничем  не  показать,  как  это  его задело, поэтому он сказал
Гарри:
     - Вот видишь, как плохо быть маленьким.
     И  в  течение  всего  вечера  он  ничем не показал Алисе, что, будь его
воля,  он  выбрал бы себе в пару не ее. Тем не менее такой оборот дела очень
огорчил и раздосадовал его.
     В   зале  собрался  цвет  городского  общества.  Начался  один  из  тех
томительно  скучных,  кое-как составленных концертов, которые публика терпит
только  потому,  что  считает их модными; исполняются всякие tours de force*
на  фортепьяно  и  отрывки  из  опер, теряющие всякий смысл без сценического
оформления,  причем  каждый  номер  отделен от другого бесконечными паузами;
потом  выступает  любимец  публики  -  бас,  который  поет комические арии и
которого  считают  необычайно  забавным,  он  всегда исполняет что-нибудь из
"Севильского  цирюльника";  затем  поет кокетливый тенор - неизменную "Тихую
летнюю  ночь";  сопрано поет обычную "Бейся, сердце" - разливается в трелях,
выводит  рулады  и  ловит  ртом  воздух,  пока не кончит благородным визгом,
вызывающим   бурю   аплодисментов,  под  гул  которых  сопрано,  улыбаясь  и
кланяясь,  пятится  задом  со  сцены.  Это был именно такой концерт, и самый
глупый  из  всех,  на которых доводилось бывать Филипу, думал он; и тут, как
раз  в  тот момент, когда певица дошла до самого трогательного места баллады
"Вечером  во  ржи"  (сопрано  всегда  поет  "Вечером  во ржи" на бис; Филипу
вспомнилось,  как  бесподобно,  с  каким  лукавым видом Черная Леда выводила
слова "Коль целуешь ты подружку"), кто-то крикнул: "Пожар!"
     ______________
     * Здесь: трудные номера (франц.).

     В  узком  и  длинном зале был один-единственный выход. В одно мгновение
все  оказались  на  ногах  и бросились к двери. Раздались крики мужчин, визг
женщин,  паника  охватила  мечущуюся толпу. Каждый, подумай он хоть секунду,
понял  бы,  что  выбраться  из зала невозможно и что свалка у двери приведет
только  к  человеческим  жертвам.  Но думать никто не стал. Послышалось лишь
несколько  голосов:  "Садитесь!  Садитесь  на  свои места!" Однако толпа уже
хлынула  к  двери.  В  проходах женщин сбивали с ног и бежали по ним дальше;
грузные  мужчины,  совершенно  потеряв  самообладание, вскакивали на скамьи,
стремясь перегнать остальных и первыми добраться до двери.
     Филип,  заставивший  девушек остаться на местах, мгновенно увидел новую
опасность  и  вскочил  на  ноги,  чтобы  предотвратить ее: еще минута, и эти
невменяемые  бросятся  вперед прямо по рядам кресел и затопчут Руфь и Алису.
Он  вскочил  на  скамью  перед  ними  и что было сил нанес удар первому, кто
мчался  прямо  на них, повалил его и сдержал на мгновение натиск толпы, или,
вернее,  расколол  ее  надвое и направил ее движение по обе стороны от себя.
Но  это  продолжалось  всего одно мгновение: задние ряды напирали с огромной
силой, и его тут же смяли и опрокинули.
     И  все  же,  вероятно,  именно эта секунда спасла девушек, потому что в
тот  момент,  когда  Филип упал, оркестр весело грянул "Янки-Дудль". Услышав
знакомую  мелодию, толпа в удивлении замерла, и все услышали голос дирижера,
который возвестил:
     - Ложная тревога!
     Волнение  тут  же  улеглось,  и  сразу  послышались смех и возгласы: "Я
знал,  что не случилось ничего страшного!" Или: "Как глупо люди ведут себя в
такие минуты!"
     Однако   концерт  уже  не  возобновился.  В  публике  оказалось  немало
пострадавших  и  даже  тяжелораненых, и среди них - Филип Стерлинг, лежавший
без  чувств поперек скамьи; левая рука у него висела, как плеть, а на голове
зияла кровоточащая рана.
     Когда  его вынесли на воздух, он очнулся и сказал, что все это пустяки.
Явился  хирург,  и  было  решено  немедленно везти раненого к Боултонам; всю
дорогу  хирург  поддерживал  Филипа, а тот больше не произнес ни слова. Руку
ему  положили  в  лубки,  голову  перевязали,  и  доктор сказал, что больной
придет  в  себя  к утру, но что пока он очень слаб. Алиса, которая держалась
молодцом  во  время  паники  в  зале, очень встревожилась, увидев бледного и
окровавленного  Филипа.  Руфь с невозмутимым спокойствием помогала хирургу и
искусно   забинтовала  Филипу  голову.  И  если  бы  Филип  видел,  с  какой
внутренней  напряженностью и порывистой энергией Руфь взялась за дело, он бы
многое понял.
     Но рассудок его был затуманен, иначе он не пробормотал бы:
     - Пусть это делает Алиса, не такая уж она высокая.
     Так Руфь впервые применила на практике свои медицинские познания.


КНИГА ВТОРАЯ


ГЛАВА I

ЛОРА ПОЛЬЗУЕТСЯ УСПЕХОМ В ВАШИНГТОНЕ

                               У женщин всякие есть плутни и уловки,
                               Чтоб из мужчин, из простофилей, вить веревки:
                               Как пчелы к сахару - так женщины к нам льнут,
                               Заманят, обольстят, вкруг пальца обведут.

                               Чосер.

     Вашингтон  Хокинс  был  в безмерном восторге от своей красавицы сестры.
Она  всегда  была королевой в родном краю, говорил он, но тогдашний блеск ее
- ничто перед нынешним, когда она одета так богато, по последней моде.
     - Тебе   верить  нельзя,  Вашингтон,  ты  мой  брат  и  потому  слишком
пристрастен. Другие, наверно, будут не так снисходительны.
     - Ну  уж  нет! Вот увидишь! Ни одна женщина в Вашингтоне не сравнится с
тобой,  Лора.  Через  неделю-другую  ты станешь знаменитостью. Все захотят с
тобой познакомиться. Вот подожди, сама увидишь.
     В  глубине  души  Лора  очень  хотела,  чтобы  его пророчество сбылось;
втайне  она  надеялась,  что  так  оно и будет, - ведь здесь, в столице, она
осматривала  критическим взором каждую встречную женщину - и убеждалась, что
нимало им не уступает.
     Недели  две  Вашингтон  изо  дня  в  день повсюду разъезжал с сестрой и
знакомил  ее  с достопримечательностями столицы. Вскоре Лора уже чувствовала
себя  здесь  как  дома; понемногу она избавлялась от той доли провинциальной
застенчивости,  что  привезла  из  Хоукая, и начала чувствовать себя гораздо
свободнее  в  обществе  выдающихся  личностей, которых встречала за столом у
Дилуорти.  С  тайным  удовольствием  подмечала  она  изумление и восхищение,
неизменно  появлявшиеся  на  всех лицах, едва она входила в гостиную в своем
вечернем  туалете;  ее  радовало,  что гости сенатора то и дело обращаются к
ней;  с  удивлением  она  убедилась,  что  видные  государственные деятели и
прославленные  воины,  как правило, не изъясняются возвышенным языком земных
богов  -  напротив,  разговоры  их  почти  всегда  бесцветны и плоски; и как
приятно  было обнаружить, что сама она говорит остроумно, подчас блестяще, -
иные  ее  удачные  выражения  даже  подхватывают в этом избранном обществе и
передают из уст в уста.
     Начались  заседания конгресса, и чуть не каждый день Вашингтон провожал
Лору  на  особую  галерею,  предназначенную  для  дам  - жен или родственниц
конгрессменов.  Тут  поле  битвы было шире и соперниц много больше, и все же
Лора  видела,  что  множество взглядов обращается к ней и то один, то другой
из  присутствующих  указывает  на нее соседу; она была не так глупа, чтоб не
заметить,  что  иные ораторы, помоложе, обращают свои речи столько же к ней,
как  к  самому  председателю,  если  не  больше;  и  ей польстило, что некий
молодой  франт  -  сенатор  из  Айовы - тотчас вышел на открытое место перед
столом  председателя  и  выставил  ноги  для  всеобщего  обозрения, едва она
появилась  на  галерее,  -  а  Лора слышала уже не раз, что обычно сей франт
предпочитает  задирать ноги на стол и любоваться ими самолично, эгоистически
забывая о том, что и другие хотят насладиться этим зрелищем.
     На  Лору  посыпались приглашения, и вскоре она прочно вошла в столичное
общество.  "Сезон" был в разгаре, первый торжественный прием не за горами, -
речь идет о приеме, куда приглашают лишь избранных.
     К  этому  времени сенатор Дилуорти окончательно убедился, что он ничуть
не  ошибся в этой провинциалочке из штата Миссури: без сомнения, ей не будет
равных  на  том поприще, которое он ей уготовал, - а потому вполне правильно
и  благоразумно  позаботиться о том, чтобы она выступила во всеоружии. Итак,
сенатор  прибавил  к  гардеробу  Лоры  новые,  еще  более  пышные  наряды  и
подкрепил   их  очарование  новыми  драгоценностями,  -  это  был  заем  под
предстоящую продажу земли Хокинсов.
     Первый  торжественный  прием  состоялся  в  особняке  одного  из членов
кабинета  министров.  К десяти часам, когда явились сенатор и Лора, тут было
уже  полно  народу,  а  негр  в  белых  перчатках  впускал все новых и новых
гостей.  В  комнатах  ослепительно сияли газовые рожки и жара была страшная.
Хозяин  и  хозяйка встречали гостей на пороге. Лору представили им, и тотчас
ее    подхватил    поток    пышно   одетых,   декольтированных,   сверкающих
драгоценностями  дам и затянутых во фраки мужчин в белых лайковых перчатках;
куда  бы она ни пошла, всюду ее провожал гул восхищения, глубоко отрадный ей
-  столь  отрадный,  что  на  мраморно-белом лице ее проступил румянец и оно
стало еще прекраснее...
     - Кто  это?  - слышала она. - Как хороша! Это новая красавица с Запада!
- и прочее в том же духе.
     Стоило  ей  остановиться,  и  ее  тотчас  окружали  министры, генералы,
конгрессмены  и всякие видные особы. Их знакомили с Лорой, а затем неизменно
следовал весьма оригинальный вопрос:
     - Как вам нравится Вашингтон, мисс Хокинс?
     И за ним другой вопрос, не менее оригинальный:
     - Вы здесь впервые?
     Когда  обе  эти  волнующие  темы оказывались исчерпаны, разговор обычно
входил  в  более  спокойное  русло,  но  то  и  дело  прерывался,  ибо  Лоре
представляли  новых  знакомых,  и те вновь задавали ей вопросы о том, как ей
понравилась  столица  и  бывала  ли она здесь прежде. Так добрый час, а то и
больше,  "герцогиня"  двигалась  в  этой  давке,  точно по седьмому небу, не
помня  себя  от  счастья. Теперь конец всем ее сомненьям, теперь она знает -
она  покорит  всех  и  вся!  Вдруг  в толпе мелькнуло знакомое лицо - к Лоре
пробирался  Гарри  Брайерли,  взгляд  его, если можно так выразиться, громко
говорил о том, как он рад этой встрече.
     - Какое счастье! Скажите, дорогая мисс Хокинс...
     - Тс-с!  Я  знаю, о чем вы сейчас спросите. Да, мне нравится Вашингтон,
очень, очень нравится!
     - Но я хотел спросить...
     - Да,  да,  я  вам  отвечу  сию минуту. Я здесь впервые. По-моему, вы и
сами это знаете.
     И сейчас же людской водоворот унес ее от Гарри Брайерли.
     "Что  она  этим хотела сказать? Ну, конечно, ей нравится Вашингтон, - я
не  такой  осел, чтоб спрашивать ее об этом. А что она здесь впервые - фу ты
пропасть,  да  ведь  она  же знает, что мне-то это известно! Уж не думает ли
она,  что  я стал круглым дураком? Забавная девушка, право. А как все вокруг
нее  увиваются!  С  этого  дня  она  станет признанной королевой Вашингтона.
Прежде  чем  кончится  этот  дурацкий  вечер,  она  перезнакомится  со всеми
важными  шишками,  сколько  их  есть в городе. И ведь это только начало. Что
же,  я всегда говорил, что она может быть козырем в этой игре... да, да! Она
будет  кружить  головы  мужчинам,  а  я  - женщинам. Отличная выйдет пара на
здешней  политической  арене.  Я и четверти миллиона не взял бы за то, что я
могу  сделать вот в эту сессию, - право слово, не взял бы. Однако... это мне
уже  не  нравится!  Секретарь  посольства - совершенное ничтожество... а она
ему  улыбается,  как будто он... а теперь адмиралу! А теперь озаряет улыбкой
надутого  осла  -  депутата  от  Массачусетса...  этакий выскочка, фабрикант
лопат  и  заступов,  засаленный  пиковый  валет!.. Не нравится мне это. Она,
видно,  даже  не вспоминает обо мне... ни разу и не поглядела в мою сторону.
Ладно,  моя  райская  птичка,  продолжай в том же духе, если тебе угодно. Но
только  знаю  я  вас,  женщин.  Вот  я сейчас тоже начну улыбаться направо и
налево - поглядим, как тебе это понравится!"
     Гарри  Брайерли и впрямь начал "улыбаться направо и налево" и пробрался
поближе  к  Лоре,  чтобы посмотреть, как это на нее подействует, но хитрость
не  удалась:  тщетно  пытался  он привлечь внимание Лоры. Она, видно, совсем
его  не  замечала,  а потому Гарри не мог флиртовать весело и непринужденно,
разговор  его  был  отрывочен,  бессвязен;  он  почти  не  смотрел  на своих
кокетливых   собеседниц  и  чувствовал  себя  ужасно  несчастным,  досада  и
ревность  одолевали  его.  Наконец  он отказался от своей затеи, прислонился
плечом  к колонне и, надувшись, следил за каждым шагом Лоры. За ним из толпы
гостей,  в  свою  очередь,  следила  не  одна пара прекрасных глаз, но Гарри
этого  не  замечал.  Он  был  поглощен другим: в глубине души он клял себя -
каким  же  он  был  самовлюбленным  остолопом!  Всего час назад он собирался
взять  эту  провинциалочку  под  свое покровительство, показать ей настоящую
жизнь,  насладиться ее удивлением и восторгом - я вот она по уши погрузилась
в  столичные  чудеса и освоилась с ними чуть ли не лучше его самого. И снова
он злится и негодует:
     "Ну  вот,  теперь она строит глазки старому "брату Валааму", а он... уж
наверно  он  приглашает  ее  на молитвенное собрание в конгрессе... пусть уж
старик  Дилуорти  сам  позаботится  о  том,  чтобы  она  не  упустила  этого
развлечения...  А теперь она кокетничает со Спларджем от штата Нью-Йорк... а
теперь  -  с Беттерсом из Нью-Хэмпшира, а теперь - с вице-президентом!.. Ну,
я могу и удалиться. Хватит с меня!"
     Но  он  не  ушел.  Он добрался было до двери - и тотчас, проклиная свое
малодушие, стал проталкиваться обратно, чтобы еще разок взглянуть на Лору.
     Около   полуночи   гостей  пригласили  ужинать,  и  толпа  двинулась  в
столовую,  где  длиннейший  стол был накрыт словно для роскошного пиршества,
но  оказалось,  что  все  эти  блюда куда приятнее на вид, чем на вкус. Дамы
рядами  расселись вдоль стен, собрались тут и там в кружки; чернокожие слуги
наполняли  бокалы и раскладывали закуски по тарелкам, а мужчины сновали взад
и  вперед,  передавая  их  представительницам  прекрасного  пола. Гарри взял
мороженого  и, стоя вместе с другими мужчинами у стола, ел и прислушивался к
гулу голосов.
     Из  обрывков  разговора он узнал о Лоре немало неожиданного. Оказалось,
она  из  очень  хорошей,  известной  на Западе семьи; прекрасно образованна;
очень  богата  и  получит  в наследство обширные земли; не то чтобы чересчур
набожна,  но  христианка в самом полном и истинном значении этого слова, ибо
посвятила  себя прекрасному, благородному делу, а именно - жертвует все свои
поместья,  чтобы  возвысить дух угнетенных и заблудших негров и направить их
на  путь  светлый  и праведный. Гарри заметил, что тот, кто выслушал всю эту
историю,  немедля  ее повторил ближайшему соседу, а этот сразу же передал ее
дальше.  И  так  она обошла всех мужчин и перекинулась к