вое  последнее  плавание. В течение нескольких невыносимо напряженных минут
Вашингтон   с   затаенным   дыханием  слушал  поименное  голосование:  "За!"
"Против!"  "Против!"  "За!". Дольше он не мог выдержать. Он убежал с галереи
и помчался домой ждать результатов голосования.
     По  прошествии двух или трех часов сенатор вернулся в лоно своей семьи,
ожидавшей  его  к обеду. Вашингтон вскочил и бросился навстречу, но не успел
еще нетерпеливый вопрос сорваться с его уст, как сенатор сказал:
     - Теперь  мы  можем  ликовать, сын мой: провидение увенчало наши усилия
успехом!


ГЛАВА XXV

                 НАЧАЛО РАБОТ В НАПОЛЕОНЕ (ПРИСТАНЬ СТОУНА)

                                                               *
     ______________
     * Место это - крайне неудобное (ассирийск.).

     В  тот  же вечер Вашингтон Хокинс сообщил полковнику Селлерсу о великой
радости. Луизе он писал:
     "Какое  наслаждение  слушать,  как  он  изливает  душу,  преисполненную
благодарности  богу за новое проявление всеблагой милости. Когда-нибудь, моя
Луиза, ты узнаешь его и будешь преклоняться перед ним так же, как и я".
     Гарри тоже написал полковнику:
     "Все  в порядке, полковник: я протащил наше дело, хотя, что и говорить,
это  было  чертовски  трудно.  Когда  я  начинал,  у  нас  не было ни одного
сторонника  в  комиссии  палаты  представителей,  а в сенатской комиссии все
были  против,  кроме самого старика Дила; но когда я снял осаду, большинство
было  обеспечено.  Здесь  все  говорят,  что  протащить  такое  дельце через
конгресс  невозможно,  не  купив предварительно обе комиссии за наличные, но
я,  кажется,  показал  кое-кому,  как  делать дела, хоть они мне и не верят.
Когда  я говорю здешним старожилам, что мы провели законопроект, не купив ни
одного  голоса  и  не  связав  себя никакими обещаниями, они говорят: "Ну уж
это-то  белыми  нитками  шито". А когда я отвечаю: "Белыми или не белыми, но
это  факт",  -  то  они  говорят:  "Бросьте, неужто вы сами верите в это?" И
когда  я  отвечаю,  что  мне  незачем  верить,  потому что я точно знаю, они
улыбаются  и  говорят: "Вы либо сущий младенец, либо настоящий слепец - одно
из  двух,  третьего  быть  не может". И ведь они в самом деле думают, что мы
купили  все  голоса.  Впрочем,  пусть себе думают что хотят. Зато мне теперь
совершенно  ясно,  что  если  знаешь, как подойти к женщинам, и хоть немного
умеешь  убеждать  мужчин  в  своей  правоте, то можешь смело вступить в спор
из-за  ассигнования  с любым денежным тузом и наверняка возьмешь верх. Пусть
теперь  говорят что угодно, но двести тысяч долларов из денежек дяди Сэма мы
все-таки  загребли;  и  это  далеко  не  все: надо будет - мы к ним прибавим
столько,  сколько  потребуется,  и сделает это не кто иной, как я, хоть мне,
быть  может,  и  не  следует говорить так о себе. Я буду у вас через неделю.
Поднимайте  всех  на  ноги,  не  медля  ни минуты ставьте на работу. Когда я
приеду, все закипит ключом".
     Великая  новость  вознесла  полковника Селлерса на седьмое небо. Он тут
же  взялся за дело. Он носился с места на место, заключая контракты, нанимая
рабочих  и прямо-таки упиваясь своей бурной деятельностью. Счастливее его не
было человека во всем Миссури.
     И  не  было  женщины  на  земле  счастливее  Луизы,  так как она вскоре
получила от Вашингтона письмо, в котором говорилось:
     "Радуйся  вместе  со  мной, ибо наши мученья кончились. Все эти годы мы
ждали  покорно  и  терпеливо,  и  теперь  награда  наконец  близка.  Нашелся
человек,  согласившийся  заплатить  нашей  семье  сорок  тысяч  долларов  за
теннессийские  земли!  Это  ничтожная  сумма  по  сравнению  с  тем,  что мы
получим,  если  согласимся  ждать,  но  я  так мечтаю о том дне, когда смогу
назвать  тебя  моей,  что  сказал  себе:  лучше  довольствоваться  скромными
радостями,  чем  загубить  лучшие  свои  годы в разлуке и тоске. К тому же я
смогу  сразу  вложить  эти  деньги  в  какое-нибудь  выгодное  дело, и через
несколько  месяцев они вернутся ко мне в сто - нет, в тысячекратном размере.
Здесь  полным-полно  таких  возможностей, и я уверен, что мои близкие охотно
разрешат  мне  пустить  в оборот их долю вместе со своей. Не сомневаюсь, что
через  год  у нас будет полмиллиона; я нарочно называю самую маленькую цифру
-  на всякий случай, - но уж полмиллиона у нас будет наверняка, и тогда твой
отец  даст  согласие  и  мы  наконец  сможем обвенчаться. О, какой это будет
чудесный  день!  Расскажи  обо  всем  нашим  друзьям  - пусть они порадуются
вместе с нами".
     И  она  рассказала, но сперва только отцу с матерью; а они посоветовали
ей  пока молчать. Предусмотрительный отец велел ей также написать Вашингтону
и  предупредить  его,  чтобы  он  не  рисковал  деньгами, а выждал немного и
посоветовался  с  двумя-тремя  опытными  людьми.  Луиза  так  и сделала. Она
умудрилась  никому  не проболтаться, хотя по ее танцующей походке и сияющему
лицу  даже  самый  ненаблюдательный человек заметил бы, что на нее свалилось
неожиданное счастье.
     Гарри  приехал  к  полковнику  Селлерсу  на  Пристань  Стоуна, и унылое
местечко  сразу  зажило бурной жизнью. Целая армия землекопов дружно взялась
за  работу,  и  застывший  воздух  огласился  веселой  музыкой труда. Гарри,
произведенный  в  звание  главного  инженера,  все  силы  отдавал работе. Он
расхаживал  среди своих подчиненных, словно король среди подданных. Сознание
власти  придавало  его облику новое величие. А полковник Селлерс вкладывал в
свою  роль  управляющего  крупным  общественным  предприятием  все,  на  что
способен  человек,  -  и  даже  больше. Эти два великих деятеля принялись за
"улучшение" реки с таким видом, будто им поручили переделать земной шар.
     Они  начали  с  того,  что  решили  "спрямить"  реку чуть выше Пристани
Стоуна,  в том месте, где она описывала крутую дугу и где, согласно картам и
расчетам,  "спрямление"  должно  не  только  укоротить  реку, но и увеличить
дебит  воды.  Они  принялись  рыть канал поперек мыса, образованного изгибом
реки,  и  вслед  за  приказом о начале работ вся округа стала свидетельницей
необычайных  событий:  земля  взлетала  с  лопат в небо, и грязь шлепала под
ногами  в  невиданных  здесь  ранее масштабах. Среди черепах поднялась такая
паника,  что  через  шесть часов на три мили вверх и вниз от Пристани Стоуна
их  не  осталось ни одной. Взвалив малых и престарелых, больных и увечных на
спины,  черепахи  отправились  нестройной  колонной  на  поиски  более тихих
заводей; следом за ними тащились головастики, а лягушки замыкали шествие.
     В   субботу   вечером   рабочие   напрасно  ждали  жалованья,  так  как
ассигнование  еще  не  поступило.  Гарри  объявил,  что он попросил компанию
поторопиться   с  высылкой  денег  и  что  они  скоро  прибудут.  Поэтому  в
понедельник  работы  возобновились.  К  этому  времени Пристань Стоуна стала
предметом  живейшего  интереса  во всем близлежащем районе. Селлерс выбросил
на  рынок  парочку  участков  -  "на  пробу"  - и неплохо продал их. Он одел
семью,  купил запас продовольствия и еще остался при деньгах. Тогда он завел
небольшой  банковский счет и невзначай упоминал о нем в разговоре с друзьями
и  даже с незнакомыми людьми - по сути, с каждым встречным; но говорил он об
этом  не  как  о  событии совсем недавнего прошлого, а как о чем-то старом и
привычном.  Он  не  мог  устоять  против соблазна ежедневно покупать всякие,
зачастую  ненужные,  пустяки: ведь так эффектно вместо обычного "запишите на
мой  счет"  вытащить  чековую  книжку  и  небрежно заполнить чек. Гарри тоже
продал  пару участков, дал пару обедов в Хоукае и вообще славно повеселился.
Однако  оба  они стойко держались, выжидая, когда можно будет начать продажу
по самым высоким ценам.
     К  концу  месяца  дела  у  них  выглядели плачевно. Гарри бомбардировал
нью-йоркское  правление  Компании  по  развитию  судоходства на реке Колумба
сперва   требованиями,   потом   приказаниями   и   наконец  мольбами  -  но
безрезультатно:  деньги  не  поступали, и даже письма оставались без ответа.
Рабочие начали шуметь. Полковник и Гарри устроили совещание.
     - Что делать? - спросил полковник.
     - Убей меня бог, если я знаю.
     - Компания что-нибудь ответила?
     - Ни слова.
     - Вы вчера послали телеграмму?
     - Да, и позавчера тоже.
     - И никакого ответа?
     - Никакого, черт их побери!
     Затем наступила долгая пауза, и вдруг оба заговорили одновременно.
     - Придумал!
     - Придумал!
     - Что вы придумали? - спросил Гарри.
     - Вместо  жалованья  надо  выдать  ребятам  тридцатидневные  векселя на
компанию.
     - Вот именно - моя мысль, точка в точку! А потом... Что потом?
     - Да,  да,  знаю,  -  сказал  полковник. - Ребята не станут ждать, пока
векселя  дойдут  до Нью-Йорка и будут оплачены. Но разве они не могут учесть
их в Хоукае?
     - Конечно,  могут.  Это  отличный  выход.  Все  знают, что ассигнование
утверждено и компания у нас надежная.
     Итак,  векселя были выданы, и рабочие, поворчав немного, успокоились. В
бакалейной  и  других  лавках  векселя  принимали  довольно охотно, даже без
чрезмерного  учетного  процента,  и некоторое время работы шли полным ходом.
Двое-трое  из тех, что купили участки у Пристани Стоуна, поставили каркасные
дома  и  въехали  в них. И, конечно же, в поселок забрел некий дальновидный,
но  довольно  беспечный  бродячий  издатель,  который тут же основал и начал
выпускать   газету  под  названием  "Еженедельный  Телеграф  и  Литературное
Хранилище   г.Наполеона";   над   заголовком   красовался  латинский  девиз,
заимствованный  из  энциклопедического  словаря,  а  ниже  шли двусмысленные
историйки  и стишки; подписная цена на год всего два доллара, деньги вперед.
Лавочники,  конечно, сразу же отправили векселя в Нью-Йорк, и больше о них с
тех пор не было ни слуху ни духу.
     Прошло  несколько  недель,  и  векселя  Гарри совершенно обесценились -
никто  не  принимал  их даже с самым большим учетным процентом. Второй месяц
работы  завершился  бунтом.  Селлерс  в  то время отсутствовал, и Гарри тоже
вынужден  был  поспешно ретироваться, преследуемый по пятам целой толпой. Но
он  был  верхом,  и  это  дало  ему  некоторые  преимущества.  Гарри не стал
задерживаться  в  Хоукае и проследовал дальше, избежав встречи с несколькими
ожидавшими  его  там  кредиторами.  На  рассвете  следующего  дня он был вне
опасности  и  продолжал  стремительно  удаляться в восточном направлении. По
пути  он телеграфировал полковнику, чтобы тот поехал и успокоил рабочих: он,
Гарри,  едет  в  Нью-Йорк  за  деньгами, через неделю все будет в порядке, -
пусть  Селлерс  так  и  скажет  рабочим,  и пусть они не волнуются и во всем
положатся на него.
     Когда   Селлерс   прибыл   на   Пристань   Стоуна,   толпа   уже  почти
утихомирилась.  Рабочие  успели  опустошить контору компании, свалили в одну
кучу  на  полу  пачки  красиво отпечатанных акций и остальные бумаги и долго
наслаждались  зрелищем  горящего  костра.  Все  они  были явно расположены к
полковнику,  и все же им пришла в голову мысль о том, что за неимением более
удовлетворительной добычи неплохо было бы повесить хотя бы его.
     Однако  они  совершили  роковую  ошибку, решив сперва послушать, что он
скажет  в  свое  оправдание.  Не прошло и четверти часа, как язык полковника
сделал  свое  дело,  и  все они сразу почувствовали себя богачами. Полковник
преподнес  каждому  из  них  участок в пригородах Пристани Стоуна, не дальше
чем  в  полутора  милях  от  будущего  почтамта и вокзала, - и они пообещали
возобновить  работу,  как только Гарри пришлет с Востока деньги. На Пристани
Стоуна  опять наступила тишь и благодать, но денег у рабочих не было, и жить
им  было не на что. Полковник поделился с ними последними грошами, какие еще
оставались  на  его  счету  в  банке,  -  в  этом  поступке  не  было ничего
удивительного,  так  как  он  всегда охотно делился всем, что у него было, с
каждым,  кто  этого  желал;  именно  поэтому  его семья влачила столь жалкое
существование и по временам даже голодала.
     Когда   рабочие   поуспокоились,   Селлерс  уехал,  и  тут  они  горько
раскаялись,  что  позволили ему умаслить себя красивыми словами, - но жалеть
об  этом  было  уже  поздно,  и  тогда  они  решили,  что в следующий раз уж
непременно его повесят, если только господь снова приведет его к ним.


ГЛАВА XXVI

МИСТЕР БОУЛТОН ЗАТЕВАЕТ НОВОЕ ДЕЛО

                                                               *
     ______________
     * Денег всегда не хватает (тамильск.).

     Со   временем   слухи   о   легкомысленном   образе  жизни  и  светских
развлечениях  Руфи  дошли  до  Филадельфии  и вызвали немало толков среди ее
родственников.
     Ханна  Шукрафт  сказала  другой кузине, что, по ее мнению, Руфь "ничуть
не  умнее  других",  а  кузина Хилда добавила, что больше всего в жизни Руфь
любит,  чтобы  все ею восхищались, потому-то она и не носит простой одежды и
не  ходит на молитвенные собрания. Вместе с другими новостями до Филадельфии
дошла  молва об обручении Руфи с молодым богачом из Фолкила и придала особую
пикантность язвительным шуточкам относительно стремления Руфи стать врачом.
     Маргарет  Боултон была слишком умна - слухи не удивили и не встревожили
ее.  Быть может, они даже не лишены были основания: она слишком хорошо знала
женскую  душу,  чтобы  считать их неправдоподобными; но она знала также, как
целеустремленна  Руфь  в  достижении  задуманного,  и  как,  подобно  ручью,
который  журчит  и играет, петляет и кружит, но все же неуклонно стремится к
морю,  Руфь настойчиво стремится к одной цели, хоть и радостно отзывается на
дружеские  приглашения  повеселиться и подчас создается впечатление, что она
праздно и беззаботно греется в лучах солнца.
     До  приезда  в  Фолкил  Руфь  даже  не  подозревала,  что  когда-нибудь
увлечется    внешней   стороной   жизни,   что   она   способна,   например,
заинтересоваться  той,  по  временам  довольно  серьезной,  забавой, которая
зовется   "флиртом",   и   что   она   будет  испытывать  хоть  какое-нибудь
удовольствие  от  собственного  искусства  нравиться  и покорять - искусства
поистине  очаровательного,  хотя  и не требующего особого интеллекта. Раньше
она  считала  своим  долгом сдерживать свой жизнерадостный характер, уходить
от  всего,  что  мешало  серьезным  занятиям. Будучи не слишком искушенной в
житейских  делах, она подвергала свои поступки лишь суду своей совести и все
мирские  споры  улаживала  в тиши собственного судейского зала. Вероятно, ее
мать  понимала  это  и  видела, что Общество Друзей ничем не сможет помешать
Руфи становиться все более самостоятельной и уверенной в своих суждениях.
     Надо  признаться,  -  хоть сама Руфь никогда бы в этом не призналась, -
что  по  возвращении  из Фолкила медицинская карьера действительно перестала
казаться  ей  столь  необходимой, как прежде; вернувшись в Филадельфию после
всех  одержанных  ею побед, упиваясь ощущением свободы и наслаждаясь веселым
обществом  новых  чутких  друзей,  она  с  удовольствием предвкушала борьбу,
которую  поведет  против  косности  и  однообразия  жизни ее филадельфийских
родных  и  знакомых,  и  стремилась  привнести  в нее хоть частицу живости и
блеска,  которые  так  украшали  ее  жизнь в Фолкиле. Она ожидала, что новые
друзья  будут  навещать  ее,  что  у  нее  будут  собеседники, новые книги и
журналы,  о  которых  все  так  много говорят, - одним словом, что она будет
жить полной жизнью.
     Некоторое  время  Руфь все еще витала в той атмосфере, которую привезла
с  собой. Миссис Боултон была очень довольна происшедшей в дочери переменой,
ее  окрепшим  здоровьем, ее интересом к делам семьи. Отец радовался обществу
любимой  дочери,  как  ничему  другому;  ему  нравились ее веселые, задорные
шутки,  ожесточенные споры о только что прочитанной книге или статье. Сам он
всю  жизнь  много  читал  и  благодаря  поразительной  памяти  накопил почти
энциклопедический  запас  знаний.  Ничто  не  могло  сравниться  для  Руфи с
удовольствием  попытаться  поставить отца в тупик, набравшись предварительно
разнообразных  сведений  по  какому-нибудь малоизвестному вопросу, но это ей
почти  никогда не удавалось. Мистер Боултон любил общество, любил, чтобы его
дом  был  полон  людей  и  звенел  веселыми голосами молодежи; предложи Руфь
какой-нибудь  дерзкий план против Общества Друзей, он с удовольствием принял
бы его.
     Но,  как  Руфь  в очень скором времени убедилась, традиции и заведенный
порядок  вещей  сильнее  любой,  самой  восторженной и бунтарски настроенной
девушки.   Несмотря   на   мужественные   усилия,   оживленную  переписку  и
настойчивое  стремление  сохранить  прежнюю  энергию,  несмотря  на  книги и
музыку,  она  видела,  что  постепенно тиски рутины все крепче сжимают ее; и
чем  яснее  она  осознавала  всю безнадежность своих попыток, тем сильнее ею
вновь   овладевала  мысль  о  будущей  профессии,  которая  теперь  казалась
единственным выходом из положения.
     - Если  бы  ты  знала,  мама,  как  жизнь  в Фолкиле не похожа на нашу,
насколько интереснее там люди, насколько там все оживленнее!
     - Дай  срок, дитя, - скоро ты лучше узнаешь мир и увидишь, что он почти
всюду  одинаков.  Когда-то  и  я  думала  так  же,  как  ты,  и меньше всего
предполагала,  что  вступлю  в  Общество Друзей. Приглядись получше к людям,
может быть, и ты научишься ценить спокойную жизнь.
     - Ты  вышла замуж совсем молодой. А я не собираюсь рано замуж, может, и
вообще не выйду, - проговорила Руфь, с видом многоопытной женщины.
     - А  знаешь  ли  ты сама, чего хочешь? В твоем возрасте многие этого не
знают.  Встретила  ли  ты  в  Фолкиле  кого-нибудь,  с  кем тебе хотелось бы
остаться навсегда?
     - Только  не  навсегда!  -  засмеялась  Руфь. - Мне кажется, мама, я ни
одному  человеку не смогу сказать "навсегда", пока у меня не будет профессии
и  я не стану так же независима, как он. Тогда я отдам ему свою любовь не из
необходимости, а как свободный дар.
     Новомодная философия Руфи вызвала улыбку у Маргарет Боултон.
     - Только  полюбив, ты поймешь, Руфь, что любовь не подчиняется разуму и
не  признает  никаких  условий.  Ты  писала,  что  Филип Стерлинг приезжал в
Фолкил?
     - Да,  вместе  со  своим  другом  Генри  Брайерли. Генри очень занятный
молодой  человек,  не  такой  серьезный,  как  Филип,  и  к  тому  же  любит
пофрантить.
     - И этому франту ты отдала предпочтение?
     - Я  никому  не  отдавала  предпочтения,  но  с  Генри  Брайерли всегда
весело, а с Филипом далеко не всегда.
     - А ты знаешь, что твой отец переписывается с Филипом?
     Руфь удивленно подняла голову и вопросительно посмотрела на мать.
     - О нет, не о тебе.
     - О  чем  же? - и если в голосе Руфи и прозвучало легкое разочарование,
то сама она, вероятно, этого не заметила.
     - О  каких-то земельных участках. Этот Биглер опять втянул отца в новую
спекуляцию.
     - Мерзкий  человек!  Почему  отец пускает его в дом? Снова что-нибудь с
железной дорогой?
     - Да.  Отец  дал  ему  денег,  а  в  залог  получил  землю, и что бы ни
случилось  с  его  деньгами  и  акциями,  на  руках  у него оказался большой
участок необработанной земли.
     - А какое отношение к этому имеет Филип?
     - На  участке  много  строевого  леса,  -  не знаю только, можно ли его
вывезти,   -   и   еще   отец  говорит,  что  там  должен  быть  уголь:  это
каменноугольный  район.  Он  хочет,  чтобы  Филип  произвел разведывательные
работы.
     - Еще  одно  состояние,  припасенное  для  нас,  - сказала Руфь. - Отец
припас для нас уже столько состояний, что, боюсь, мы их никогда не найдем.
     Тем  не  менее  Руфь  заинтересовалась  новым  проектом  отца, возможно
именно  потому,  что к нему имел какое-то отношение Филип. На с