и,
ее  земли  необъятны  и  им  цены  нет,  и  правительство  непременно  хочет
приобрести  их  в  интересах общества; а Лора соглашается продать землю, но,
во  всяком  случае,  не  слишком  к  этому  стремится и отнюдь не торопится.
Ходили  слухи,  что сделка давно бы состоялась, если бы не сенатор Дилуорти,
который  решил,  что правительство получит эту землю лишь при одном условии:
чтобы  она  была  использована  для блага и просвещения негров. Лоре же, как
говорили,  все  равно,  для  чего  используют  ее  землю  (правда,  ходили и
противоположные  слухи),  но  имеются  еще  и другие наследники, для которых
желание  сенатора  -  закон.  Наконец многие утверждали, что хоть и нетрудно
продать  правительству землю во имя благополучия негров, прибегнув к обычным
методам  воздействия  при  голосовании, но сенатор Дилуорти не желает, чтобы
на  столь прекрасное благотворительное начинание пала хоть тень продажности,
-  он  твердо  решил,  что ни один голос не должен быть куплен. Никто не мог
добиться  от  Лоры  сколько-нибудь  определенных  сведений  на  этот счет, и
сплетни  питались  главным  образом  догадками. Но благодаря этим сплетням и
слухам  Лору  считали  необычайно  богатой  и  ожидали, что в скором будущем
богатства  ее  умножатся.  А  потому  ей  усердно  льстили  и не меньше того
завидовали.  Ее  состояние  привлекало толпы обожателей. Быть может, сначала
они  являлись, чтобы преклониться перед ее богатством, но быстро становились
горячими поклонниками ее самой.
     Перед  ее  чарами не устояли иные из виднейших людей того времени. Лора
никого  не  отвергала,  когда  за  нею начинали ухаживать, но позднее, когда
человек  был  уже по уши влюблен, объявляла ему о своем твердом решении: она
никогда   не   выйдет  замуж!  Неудачливому  влюбленному  оставалось  только
удалиться,  ненавидя  и  кляня  всех  женщин  на  свете,  а Лора преспокойно
прибавляла  к  своим трофеям еще один скальп, с горечью вспоминая тот черный
день,  когда  полковник  Селби  втоптал  в  грязь ее любовь и ее гордость. И
скоро молва стала утверждать, что путь ее вымощен разбитыми сердцами.
     Бедняга  Вашингтон  с  течением  времени  обнаружил,  что и он, как его
необычайно  одаренная сестра, являет собою чудо ума. Он никак не мог понять,
откуда  сие  (ему и в голову не приходило, что это как-то связано со слухами
о  громадном состоянии его семьи). Он не мог найти этому каких-либо разумных
объяснений,   -  оставалось  примириться  с  фактом,  не  пытаясь  разрешить
загадку.  Он  и сам не заметил, как его вовлекли в лучшее столичное общество
-  и  вот  за  ним  ухаживают,  им  восхищаются  и  завидуют  ему, словно он
заморский  цирюльник,  из  тех,  что  иной раз залетают к нам, присвоив себе
громкий  титул,  и  женятся  на  глупой дочке какого-нибудь богатого дурака.
Случалось,  на званом обеде или на торжественном приеме Вашингтон оказывался
в  центре  общего  внимания и, заметив это, чувствовал себя прескверно. Надо
было  хоть  что-нибудь сказать, и он копался в недрах своего мозга, подрывал
заряд,  а когда разлетались во все стороны обломки и рассеивался дым, ему-то
самому  результат  казался  довольно жалким: глыба-другая пустой породы... и
его  поражало, что все восхищались так, словно он добыл тонну-другую чистого
золота.  Каждое  его  слово приводило слушателей в восторг и вызывало шумные
похвалы;  ему  случалось  невольно  подслушать,  как  иные  уверяли,  что он
человек  блестящего  ума,  -  это говорили чаще всего девицы на выданье и их
мамаши.  Оказалось, в городе повторяют кое-какие его удачные словечки. Когда
Вашингтону   приходилось   что-нибудь   такое  услышать,  он  запоминал  это
изречение  и дома, без свидетелей, пытался разобраться: что же тут хорошего?
На  первых  порах  ему  казалось,  что и попугай может сказать не глупее; но
постепенно  он  стал  думать,  что,  пожалуй,  недооценивает себя, - и после
этого  стал  анализировать  свои остроты уже не без удовольствия и находил в
них  блеск,  которого,  как  видно,  в  былые  времена просто не замечал; он
старался  запомнить  острое словечко и не упускал случая щегольнуть им перед
новыми  слушателями.  Вскоре у него накопился изрядный запас таких блестящих
изречений,  -  тогда  он  стал  довольствоваться  тем,  что  повторял их, не
изобретая  новых,  чтобы не повредить своей репутации какой-нибудь неудачной
выдумкой.
     В  гостях,  на  балах  и  обедах  Вашингтону  вечно нахваливали, а то и
навязывали  на  попечение  каких-то молодых девиц, и он начал опасаться, что
его  умышленно  преследуют;  с  тех пор он уже не мог наслаждаться светскими
увеселениями:   его   непрестанно  мучил  страх  перед  женскими  кознями  и
ловушками.  Стоило  ему  уделить  какой-нибудь  девице  хоть каплю внимания,
какого  требует  простая  вежливость,  и его тотчас объявляли женихом, - это
приводило  Вашингтона в отчаяние. Иные из таких сообщений попадали в газеты,
и  ему то и дело приходилось писать Луизе, что все это ложь и что она должна
верить в него, не обращать внимания на сплетни и не огорчаться из-за них.
     Вашингтон,  как и все вокруг, даже не подозревал, что в воздухе носится
великое  богатство  и, по всей видимости, готово свалиться на их семью. Лора
не пожелала ничего ему объяснить. Она сказала только:
     - Имей терпенье. Подожди. Сам увидишь.
     - Но когда же, Лора?
     - Я думаю, ждать не так уж долго.
     - А почему ты так думаешь?
     - У меня есть основания, и серьезные. Ты только жди, имей терпенье.
     - И мы будем так богаты, как говорят?
     - А что говорят?
     - О, называют громадную сумму. Миллионы!
     - Да, это будут большие деньги.
     - А сколько, Лора? Неужели правда миллионы?
     - Да,  пожалуй  что  и  так. Это и правда будут миллионы. Ну, теперь ты
доволен?
     - Просто   в   восторге!   Ждать  я  умею.  Я  терпеливый,  очень  даже
терпеливый.  Один  раз  я  чуть  было не продал нашу землю за двадцать тысяч
долларов,  в  другой раз - за тридцать тысяч, потом за семь тысяч, и еще раз
-  за  сорок;  но  всегда  что-то  подсказывало  мне, что продавать не надо.
Какого  бы я свалял дурака, если бы продал ее за такие жалкие гроши! Мы ведь
разбогатеем  на  земле,  правда,  Лора?  Неужели ты мне даже этого не можешь
сказать?
     - Нет,  отчего же, могу. На земле, конечно. Но только смотри, никому ни
полслова,  что  ты  узнал  это от меня. Вообще не упоминай обо мне в связи с
этой землей, Вашингтон.
     - Ладно,  не  буду.  Миллионы!  Вот  здорово. Я, пожалуй, присмотрел бы
участок  и  построил дом... хороший участок, чтобы был и сад, и аллеи, и все
такое.  Сегодня  же  и  присмотрю.  И заодно потолкую с архитектором, пускай
принимается  за  план.  Никаких  денег  не  пожалею,  пусть  это будет самый
прекрасный  дом  на  свете...  -  Вашингтон  помолчал,  не замечая, что Лора
улыбается,  потом  прибавил:  -  Как по-твоему, Лора, чем облицевать главный
холл - цветными изразцами или просто деревянными панелями пооригинальнее?
     Лора  от  души  рассмеялась,  - давно уже никто не слышал от нее такого
смеха; впервые за много месяцев перед Вашингтоном была прежняя Лора.
     - А  ты  все  такой  же, Вашингтон, ни капельки не изменился, - сказала
она.  -  Только  деньги  где-то  замаячили,  еще  первого доллара в глаза не
видать, а ты уже заранее начинаешь швыряться ими направо и налево!
     Она  поцеловала  брата,  пожелала  ему  доброй  ночи и ушла, а он, если
можно так выразиться, по уши погрузился в блаженные грезы.
     Проводив  сестру,  Вашингтон  поднялся и два часа подряд в лихорадочном
волнении  шагал из угла в угол, а к тому времени, как он снова сел, он успел
жениться  на  Луизе, построить дом, обзавестись семейством, женить сыновей и
выдать  замуж дочек, потратить свыше восьмисот тысяч долларов на одни только
предметы роскоши - и умереть, оставив состояние в двенадцать миллионов.


ГЛАВА IV

КАК ОБЕСПЕЧИВАЮТ БОЛЬШИНСТВО

                    "Mi-x-in  tzakcaamah,  x-in tzakco lobch chirech nu zaki
                    caam,   nu   zaki  colo...  nu  chincu,  nu  galgab,  nu
                    zalmet..."

                    "Rabinal Achi"*
     ______________
     *  "Я  расставила  ему  сети  и  поймала его, я захватила и связала его
моими  сверкающими  тенетами,  моим  белоснежным  арканом,  моими  кандалами
чеканного  золота,  и кольцами, и всеми моими чарами..." - "Рабинал-Ачи" (на
языке киче).

                    Chascus hom a sas palmas deves se meteys viradas*
     ______________
     * Всяк себе первому друг (старофранц.).

     Лора  спустилась  по  лестнице,  постучалась  в  дверь  кабинета  и, не
дожидаясь  позволения,  вошла.  Сенатор  Дилуорти был один - он держал перед
собою  вверх  ногами  раскрытую  библию.  Лора  улыбнулась и, забыв, что она
теперь светская дама, сказала как в Хоукае:
     - Это я, а вы думали - кто?
     - А,  входите,  садитесь! - сенатор закрыл и отложил книгу. - Я как раз
хотел с вами поговорить. Пора комиссии доложить о проделанной работе.
     И   сенатор   расплылся   в   улыбке,   очень   довольный  своим  чисто
парламентским остроумием.
     - Комиссия  работает весьма успешно. За истекшую неделю имеются немалые
достижения.  Я  думаю,  дядюшка,  мы  с  вами вдвоем можем неплохо управлять
нынешним правительством.
     Сенатор  снова  просиял.  Приятно  слышать, что такая красотка называет
тебя дядюшкой!
     - Видели   вы   Хопперсона  вчера  вечером,  когда  началось  заседание
конгресса?
     - Видела. Он пришел. Он какой-то...
     - Что  такое?  Он  принадлежит  к  числу  моих друзей, Лора. Прекрасный
человек,  превосходный  человек.  Не  знаю, к кому еще в конгрессе я с такой
легкостью  могу  обратиться  за  помощью в любом богоугодном деле. Что же он
сказал?
     - Ну,  он  сперва  ходил  вокруг  да  около. Говорил, что рад бы помочь
неграм,  что  обожает  негров  и  всякое  такое, - все они так говорят, - но
законопроект  насчет  земель  в Теннесси его немного пугает: не имей к этому
отношения  сенатор  Дилуорти,  он  заподозрил бы, что правительство хотят на
этом деле обжулить.
     - Вот как? Он так и сказал?
     - Да.  И сказал, что никак не может голосовать за этот законопроект. Он
трус.
     - Нет,  дитя  мое, это не трусость, а осторожность. Он очень осторожный
человек.  Я  не раз участвовал с ним во всяких комиссиях. Я знаю, ему всегда
нужны  веские  доводы. А вы ему не объяснили, что он ошибается насчет вашего
законопроекта?
     - Объяснила.  Я  обо  всем  подробно  говорила.  Пришлось сказать ему о
некоторых побочных обстоятельствах, о некоторых...
     - Вы не упоминали моего имени?
     - О  нет.  Я сказала ему, что вы помешались на неграх и на филантропии,
это же чистая правда.
     - "Помешался"  -  пожалуй,  слишком  сильно  сказано,  Лора.  Но  вы же
знаете,  хоть  я  и  принимаю  участие в наследниках этого имения и желаю им
всяческого  успеха,  я бы палец о палец не ударил ради вашего законопроекта,
не будь он направлен на благо общества и на благо черной расы.
     На лице у Лоры выразилось некоторое сомнение, и сенатор продолжал:
     - Поймите  меня  правильно,  Лора.  Не отрицаю, все мы заинтересованы в
том,  чтобы  законопроект  прошел, и он пройдет. Я ничего от вас не скрываю.
Но  я  хотел  бы,  чтобы  вы  помнили:  есть  принцип,  которого  я всегда и
неизменно  придерживаюсь  в  моей  общественной  деятельности.  Я никогда не
действую   в  чьих-либо  личных  интересах,  если  это  не  оправдано  и  не
облагорожено  более широкими соображениями общественного блага. Я не уверен,
что  христианин  имел бы право трудиться для спасения собственной души, если
бы труды эти не служили также и спасению его собратий.
     Сенатор произнес все это с большим чувством.
     - Надеюсь,  -  прибавил  он,  -  вы  разъяснили  Хопперсону,  что  наши
побуждения чисты?
     - Да,  и  он  как  будто  все  увидел  в  новом  свете. Думаю, он будет
голосовать "за".
     - Надеюсь;  его имя придаст делу нужную окраску и внушительность. Я так
и  знал,  что  вам  надо  лишь  разъяснить ему, насколько это справедливое и
благородное дело, чтобы заручиться его искренней поддержкой.
     - Мне   кажется,  я  его  убедила.  Да,  я  уверена,  теперь  он  будет
голосовать как надо.
     - Вот  и  хорошо,  вот  и  хорошо, - сказал сенатор, улыбаясь и потирая
руки. - Есть еще новости?
     - Вероятно,  вы  найдете  здесь  кое-какие  перемены,  - Лора протянула
сенатору отпечатанный список имен. - В отмеченных можно не сомневаться.
     - Угу...  м-м...  -  сенатор  пробежал  глазами  список.  -  Это весьма
обнадеживает.  А  почему перед некоторыми именами стоит "У"; а перед другими
"ББ"? Что это означает?
     - Это  мои условные значки. "У" обозначает - убежденный моими доводами;
а  "ББ"*  -  это  общий  знак  для тех, у кого есть родственники. Видите, он
стоит  перед  тремя членами почтенной комиссии. Я думаю сегодня поговорить с
председателем комиссии, мистером Бакстоуном.
     ______________
     *  Блудный  братец.  Это  выражение,  изобретенное  Лорой,  означало не
только брата, но и зятя, шурина или деверя (Прим. авторов.)

     - Это  очень  важно,  с  ним  надо  поговорить  не откладывая. Бакстоун
человек  светский,  но  склонен к благотворительности. Если мы заручимся его
поддержкой,  то  и комиссия выскажется в нашу пользу, а это не шутка - иметь
возможность в нужную минуту сослаться на одобрение комиссии.
     - Да, я еще говорила с сенатором Бэлуном.
     - Он  нам поможет, я полагаю? Бэлун уж если согласится, то все сделает.
Не  могу не любить его, хоть он и шутник и зубоскал. Он иногда прикидывается
легкомысленным,  но  во  всем сенате нет лучшего знатока священного писания.
Он ничего не возразил?
     - Да  нет,  он  сказал...  надо ли повторять, что он сказал? - спросила
Лора, искоса взглянув на Дилуорти.
     - Ну разумеется.
     - Он  сказал, что законопроект, несомненно, очень хорош. Раз уж сенатор
Дилуорти им занимается, значит, это затея стоящая.
     Сенатор засмеялся, но несколько деланным смехом.
     - Бэлун вечно со своими шуточками, - сказал он.
     - Я  ему  все объяснила. Он сказал: "Прекрасно!" Только он хотел бы сам
потолковать  с вами, - продолжала Лора. - Он красивый старик и очень любезен
для своего возраста.
     - Дочь  моя,  -  серьезно  сказал  сенатор,  -  надеюсь, он не допустил
никаких вольностей в обращении с вами?
     - Вольностей? - негодующе переспросила Лора. - Со мной?!
     - Ну,  ну,  детка.  Я ничего дурного не хотел сказать, просто в мужской
компании  Бэлун  иногда  берет  несколько  вольный  тон.  Но, в сущности, он
человек  порядочный. Срок его полномочий истекает в будущем году, и я боюсь,
что мы его потеряем.
     - Когда  я  была  у  него,  он, видимо, готовился к отъезду. Всюду было
полно  ящиков  и  коробок  из-под  галантереи, и слуга запихивал туда старое
платье   и   всякий   хлам.   Я   подозреваю,   что   он   сделает  надпись:
"Государственные  документы"  -  и  отправит  их домой под видом депутатской
почты. Это большая экономия, правда?
     - Да,  да...  но, деточка, все члены конгресса так делают. Пожалуй, это
и  правда  не  вполне  честно,  разве  что  кое-какие государственные бумаги
упакованы у него вместе с одеждой.
     - Чего  только  не  бывает  на свете... Ну, до свиданья, дядюшка. Пойду
повидаюсь с этим председателем.
     И,  мурлыча  веселую  оперную арию, Лора ушла к себе, переодеваться для
предстоящего   визита.   Однако   сперва   она  достала  записную  книжку  и
погрузилась    в   свои   заметки;   она   что-то   помечала,   вычеркивала,
перечеркивала, подсчитывала и при этом разговаривала сама с собой:
     - Вольности!  Хотела  бы  я знать, что он обо мне на самом деле думает,
этот  Дилуорти? Раз... два... восемь... семнадцать... двадцать один... гм...
до  большинства  еще  далеко. Да, Дилуорти вытаращил бы глаза, если бы знал,
что  еще  мне наговорил Бэлун. Так... И в руках у Хопперсона, можно считать,
двадцать...  старый  скряга и ханжа. У него зять... пристроим зятя на теплое
местечко  в  негритянском  университете... это примерно и есть цена тестю...
Три  члена  комиссии...  все  с  зятьями.  Что может быть тут, в Вашингтоне,
полезнее  зятя...  или  шурина...  И  у всех они есть... Ну-ка, посмотрим...
шестьдесят  один...  эти пристроены к месту; двадцать пять... этих уговорила
- дело подвигается...
     В  нужный  час  за  нас  будет  две трети конгресса. Дилуорти наверняка
понимает,  что я вижу его насквозь. Дядюшка Дилуорти... Дядюшка Бэлун! Очень
забавные  вещи он рассказывает... когда поблизости нет дам... надо думать...
гм...  гм...  Восемьдесят  пять...  Придется повидать этого председателя. Не
пойму...  Бакстоун  так себя ведет... казалось, что влюблен... я была просто
уверена.  Обещал  прийти...  и  не  пришел... Странно. Очень даже странно...
Непременно надо случайно встретить его сегодня.
     Лора   оделась   и   вышла   на  улицу  с  мыслью,  что  она,  пожалуй,
поторопилась:  мистер  Бакстоун  не  выходит  из  дому так рано; но он живет
неподалеку от книжной лавки, так что можно зайти туда и подстеречь его.
     Пока  Лора  занята  ожиданием  мистера Бакстоуна, уместно заметить, что
она  посвящена  в тонкости столичной жизни ничуть не меньше, чем предполагал
сенатор  Дилуорти, и куда больше, чем она считала нужным ему признаваться. К
этому  времени  она познакомилась со многими молодыми людьми, заполняющими в
парламенте  ложу прессы, и постоянно болтала с ними и обменивалась новостями
к взаимной выгоде и удовольствию.
     В  этой  ложе  вечно  болтали,  сплетничали,  поддразнивали друг друга,
смеха  ради превозносили что-нибудь до небес, - словом, тут был особый стиль
-  своеобразнейшая  смесь  серьезности  и зубоскальства. Полковнику Селлерсу
ужасно  нравились  такие  разговоры,  хотя  подчас  он  и терялся, - этой-то
растерянностью,     вероятно,    больше    всего    и    наслаждались    его
собеседники-журналисты.
     По-видимому,  в  один  прекрасный  день  они  тоже проведали о том, как
сенатор   Бэлун   укладывал   свой   депутатский   багаж   в   ящики  из-под
галантерейного  товара,  и  как  раз  обсуждали  эту  историю,  когда пришел
Селлерс.  Он  пожелал  узнать  подробности,  и Хикс ему все рассказал. Потом
продолжал с невозмутимой серьезностью:
     - Не  правда  ли,  полковник, раз вы посылаете заказное письмо, значит,
оно  имеет  какую-то  ценность?  И раз вы платите за него пятнадцать центов,
правительство  должно  особо  заботиться  о  нем и возместить вам его полную
стоимость, если письмо затеряется, - верно?
     - Да, как будто так.
     - Ну  вот,  сенатор  Бэлун  наклеил  пятнадцатицентовые  марки  на семь
огромных   ящиков  со  всяким  своим  барахлом  и  отправил  старое  тряпье,
стоптанные  сапоги, поношенные панталоны и еще бог знает что - целую тонну -
почтой,  заказным, как бумаги государственной важности! Хитро придумано и не
лишено  остроумия!  По-моему,  наши нынешние государственные деятели гораздо
талантливее,  чем  бывало в старину: у теперешних куда богаче воображение, и
они  гораздо  изобретательнее.  Попробуйте-ка,  полковник, представьте себе,
как  бы  это  Джефферсон,  или  Вашингтон,  или  Джон  Адаме  отправили свой
гардероб  почтой,  да  еще  так  остроумно возложили ответственность за этот
груз  на  правительство,  уплатив  ровным  счетом один доллар и пять центов!
Нет,  в те времена государственные деятели были несообразительны. То ли дело
сенатор Бэлун! Я просто восхищен!
     - Да, Бэлун человек способный, спору нет.
     - Вот  и  я  так  думаю.  Его  имя  упоминают  в  связи  с  назначением
дипломатического  представителя  в  Китай  или,  может  быть, в Австрию, и я
надеюсь,  что  он  получит  этот  пост.  Нам  надо посылать за границу таких
людей,  в которых с наибольшей полнотой воплощен национальный характер. Джон
Джей  и  Бенджами