вы станете моим
коллегой,  мы  с  вами докажем Кэлхуну и Уэбстеру, что мозг Америки вовсе не
находится восточнее Аллеганских гор". Но я отвечал...
     - Да,  да,  хорошо. Как я понимаю, полковник, майора Лэкленда уже нет в
живых?
     По  лицу  полковника  скользнула  еле  уловимая  улыбка  удовлетворения
оттого, что его чин так быстро признали.
     - Бог  мой,  конечно,  нет.  Он давным-давно умер, сэр, умер как жалкий
глупец,  в  убожестве и разорении. Его подозревали в том, что он продал свой
голос  в  конгрессе,  и  очень возможно, что так оно и было; позор убил его,
сэр,  он  стал  отверженным, на него пало презрение избирателей, да он и сам
себя презирал. И я полагаю, сэр...
     Судья.  Попрошу  вас,  полковник,  не  отвлекаться и только отвечать на
вопросы.
     - Слушаю,  ваша честь. Это было двадцать лет тому назад, - доверительно
пояснил  полковник.  - Разумеется, мне не следовало теперь упоминать о таких
мелочах. Если память мне не изменяет, сэр...
     Тут свидетелю была передана связка писем.
     - Знаком ли вам этот почерк?
     - Как  мой  собственный,  сэр.  Это  рука  майора Лэкленда. Я видел эти
письма   еще  в  то  время,  как  судья  Хокинс  получал  их.  (Воспоминания
полковника  были  не  совсем точны: мистер Хокинс никогда не беседовал с ним
подробно  на  эту  тему.)  Показывая  их  мне, он всегда говорил: "Полковник
Селлерс,  только с вашим умом можно разрешить подобную загадку". Господи, да
я  как  сейчас  все  помню!  Лора  была  тогда  совсем  крошкой. Мы с судьей
обдумывали тогда покупку Бугров и...
     - Одну  минуту,  полковник.  Ваша  честь,  мы  приобщим  эти  письма  к
вещественным доказательствам.
     Письма  эти  представляли  собою  часть  переписки  майора  Лэкленда  с
Сайласом  Хокинсом; не вся переписка сохранилась, не хватало каких-то важных
писем,  на  которые имелись только ссылки. Как уже известно читателю, в этой
переписке  речь  шла  об  отце Лоры. Лэкленд напал на след человека, который
разыскивал  девочку,  потерявшуюся во время катастрофы на Миссисипи за много
лет  перед  тем.  Человек  этот  был  хром, но чрезвычайно подвижен, судя по
тому,  с  какой  быстротой  он  переносился с места на место. Майор Лэкленд,
по-видимому,  напал на его след, мог описать его наружность и даже узнал его
имя.  Но  как  раз  то  письмо,  в котором содержались эти важнейшие данные,
затерялось.  Однажды  стало  известно,  что этот человек остановился в одном
отеле  в Вашингтоне, - но он выехал оттуда накануне прибытия майора, оставив
в  номере  пустой  чемодан.  Он столь внезапно появлялся и столь таинственно
исчезал, что приходилось только недоумевать.
     Продолжая  свои  показания,  полковник  Селлерс  заявил,  что видел это
утерянное  письмо,  но  не  может теперь припомнить имя незнакомца. Лэкленд,
Хокинс  и  сам он, полковник Селлерс, продолжали разыскивать предполагаемого
отца  Лоры, но несколько лет, вплоть до смерти Хокинса, ничего ей об этом не
говорили, опасаясь пробудить в ее душе напрасные надежды.
     Тут прокурор поднялся и заявил:
     - Ваша  честь,  я  вынужден  решительно протестовать против того, чтобы
свидетель вдавался в такие не относящиеся к делу подробности.
     Мистер  Брэм. Осмелюсь заметить, ваша честь, что нас не должны подобным
образом  прерывать.  Мы  не пытались помешать обвинению, и ему предоставлена
была  полная свобода. Сейчас перед нами свидетель, знавший мою подзащитную с
детских  лет  и способный дать показания первостепенной важности, от которых
зависит  самая  ее жизнь. Это, несомненно, человек выдающийся, и сведениями,
которые  он  может  сообщить нам по этому делу, нельзя пренебречь, не усилив
уже  создавшегося  впечатления, что обвинение относится к моей подзащитной с
пристрастием.
     Перепалка  продолжалась,  и  чем  дальше,  тем ожесточеннее. Полковник,
видя,  что  и  юристы и судья о нем забыли, решил воспользоваться случаем. С
благодушной  улыбкой он повернулся к присяжным и сперва попросту заговорил с
ними,  но  с каждой минутой в нем росло сознание собственной значительности,
и, сам не заметив, как это случилось, он произнес целую речь:
     - Вы  видите,  джентльмены,  в  каком  положении  она оказалась. Бедное
дитя,  уж  конечно, сердце ее разрывается при виде того, что натворила она в
своем  умопомрачении.  Как  нам  удалось установить, ее отец хромал на левую
ногу,  и  на лбу у него с левой стороны был глубокий шрам. И вот с того дня,
как  она узнала, что у нее, кроме Сая Хокинса, был другой отец, она не могла
спокойно  видеть хромых: завидит, бывало, хромого незнакомца, и сразу ее всю
затрясет,  и  она  чуть  не падает без чувств. А через минуту она уже готова
бежать  за  этим человеком. Однажды ей повстречался человек с парализованной
ногой,  и  она  обрадовалась  до  полусмерти, но оказалось, что это не левая
нога,  а  правая,  и  тогда  она  с  горя  слегла.  Потом она как-то увидела
человека  со  шрамом  на  лбу  и  готова была кинуться ему на шею, но тут он
шагнул  -  и  оказалось,  что  он  даже  и не думает хромать. Опять и опять,
господа  присяжные,  бедная  страждущая  сиротка  со  слезами  благодарности
бросалась   на  колени  перед  каким-нибудь  изувеченным,  покрытым  шрамами
ветераном,  но  всегда  ее  неизменно  постигало  разочарование,  еще глубже
становилось  ее  отчаяние:  если  он  хромает на ту ногу, на какую надо, так
шрам  не  с той стороны, если шрам там, где надо, так хромота не на ту ногу.
И  никак  не  находился  такой человек, у которого бы все приметы совпадали.
Господа  присяжные,  у вас есть сердце, вы способны чувствовать, вы способны
от  души  пожалеть  бедное,  страждущее  дитя. Дайте мне время, джентльмены,
дайте  мне возможность, позвольте мне продолжать, и я расскажу вам о тысячах
и  тысячах  безвестных  калек, которых выискивала бедная девочка, я расскажу
вам,  как  она  гналась  за  ними  из  города  в  город,  из штата в штат, с
континента  на  континент,  но, настигнув их, всякий раз убеждалась, что это
не ее отец, - я вам все расскажу и знаю, ваши сердца...
     К  этому времени полковник так разошелся, что голос его заглушил голоса
спорящих   юристов;   прокурор   и  защитник  вдруг  умолкли,  обернулись  к
непрошеному  оратору  и  минуту-другую  вместе  с  судьей смотрели на него в
таком  изумлении,  что  не  могли  вымолвить  ни слова. Пока длилась тишина,
комизм  положения дошел до публики - в зале раздался взрыв хохота, и судье и
адвокатам стоило немалого труда не присоединиться к нему.
     Шериф. Порядок в зале суда!
     Судья.  Попрошу  свидетеля  ограничиться  ответами  на  задаваемые  ему
вопросы.
     Полковник обернулся к судье и вежливо произнес:
     - Разумеется,   ваша   честь,   разумеется.  Я  недостаточно  знаком  с
порядками нью-йоркского суда, но на Западе, сэр, на Западе...
     Судья. Да, да, хорошо, достаточно!
     - Видите  ли,  ваша  честь,  мне  не  задавали  вопросов, вот я и решил
воспользоваться передышкой и объяснить присяжным весьма существенные...
     Судья. Я сказал, достаточно, сэр! Продолжайте, мистер Брэм.
     - Полковник  Селлерс,  есть  ли  у  вас  основания  полагать,  что этот
человек, отец обвиняемой, все еще жив?
     - Все основания, сэр, все основания.
     - Какие именно?
     - Я  никогда  не  слыхал,  чтобы он умер, сэр. Никогда не получал таких
сведений. В сущности, сэр, как я сказал однажды губернатору...
     - Будьте  добры  сообщить  присяжным,  как  действовало все эти годы на
мисс  Хокинс  сознание, что где-то скитается человек, находящийся, очевидно,
не в своем уме, и этот человек, как полагают, ее отец?
     Вопрос опротестован. Протест принят.
     Прокурор. Ваш род занятий, майор Селлерс?
     Полковник  Селлерс обвел окружающих надменным взглядом, как бы мысленно
прикидывая,  какой именно род занятий более всего подходит человеку со столь
разнообразными интересами и склонностями, потом произнес с достоинством:
     - Я - джентльмен, сэр. Мой отец всегда говорил, сэр...
     - Капитан    Селлерс,    видели    вы    когда-либо   этого   человека,
предполагаемого отца обвиняемой?
     - Нет,  сэр.  Но  однажды  старик  сенатор  Томпсон сказал мне: "С моей
точки зрения, полковник Селлерс..."
     - А  встречали  вы  хоть  одного  человека, который видел бы его своими
глазами?
     - Нет, сэр. Одно время стало известно, что...
     - Больше вопросов не имею.
     Следующий  день  защита  посвятила  допросу  врачей  -  специалистов по
душевным  болезням,  и  они  подтвердили,  что  события,  о которых говорили
свидетели,    могли   послужить   достаточной   причиной   для   умственного
расстройства   у   обвиняемой.   В   подтверждение   эксперты  ссылались  на
многочисленные    примеры.    Науке    известны    случаи   кратковременного
помешательства,  когда  субъект,  во  всех  других  отношениях  разумный, на
короткии  срок  лишается рассудка и совершенно не отвечает за свои поступки.
Причины  такой кратковременной одержимости сплошь и рядом можно обнаружить в
прошлом    пациента.    (Как    выяснилось    впоследствии,    главный    из
врачей-экспертов,   приглашенных  защитой,  за  свое  участие  в  экспертизе
получил тысячу долларов.)
     Вслед   за   этим   обвинение   потратило   день  на  опрос  экспертов,
опровергавших  наличие  умопомешательства.  Причины,  выдвинутые свидетелями
защиты,  действительно  могут вызвать помешательство, но отнюдь не доказано,
что  оно  имело  место  в  данном случае или что как раз в момент совершения
убийства обвиняемая не была в здравом уме.
     Процесс  длился уже две недели. Еще четыре дня понадобились обвинению и
защите,  чтобы "подвести итоги". Эти споры юристов были исполнены значения в
глазах  их друзей и знакомых и очень подняли их авторитет среди собратьев по
профессии;  но  для нас они не столь интересны. Мистер Брэм в заключительной
речи  превзошел  самого  себя;  речь  эту и поныне вспоминают как крупнейшее
событие в истории уголовного судопроизводства в штате Нью-Йорк.
     Мистер  Брэм  вновь  яркими красками нарисовал перед присяжными детство
Лоры;  подробно описал трагедию ее юности - мнимый брак и последующую измену
Селби.   Полковник   Селби,   джентльмены,  сказал  он,  принадлежал  к  так
называемому  "высшему  обществу".  "Высшее  общество" пользуется привилегией
выискивать  себе жертвы среди дочерей и сынов народа. Семейство Хокинс, хотя
и  связанное  кровными  узами с виднейшей аристократией Юга, находилось в то
время  в  крайне  стесненных  обстоятельствах.  Потом  Брэм стал толковать о
происхождении  Лоры.  Быть  может,  ее  истерзанный  душевными муками отец в
краткие  периоды  просветления  все  еще  пытается  найти  потерянную  дочь.
Неужели   настанет   день,   когда   он  услышит,  что  она  умерла  смертью
преступницы?  Общество  ополчилось на нее, сама судьба ополчилась на нее - и
однажды,  в  помрачении  ума,  она  возмутилась  и  бросила  вызов  судьбе и
обществу.  Брэм  подробно  остановился на предсмертных показаниях полковника
Селби,  признавшего,  что  он  тяжко  виноват перед Лорой. Он живо изобразил
этого  негодяя,  которого  в  конце  концов  покарала десница божия. Неужели
справедливое  возмездие,  орудием  которого  стала  оскорбленная,  обманутая
женщина,  чей разум помрачила нанесенная ей жесточайшая обида, - неужели это
возмездие присяжные назовут подлым, обдуманным убийством?!
     - Довольно  и  того,  джентльмены,  что  передо мной страшное зрелище -
жизнь   прекраснейшей,   несравненной   женщины,   загубленная  бессердечным
негодяем,  и  я  не  в  силах  видеть  в  конце  этой  жизни чудовищную тень
виселицы.  Джентльмены,  все  мы  люди,  все  мы грешили, все мы нуждаемся в
милосердии.  Но не милосердия прошу я у вас, призванных хранить и общество и
заблудших   бедняков,   которые  и  сами  порой  являются  его  незаслуженно
обиженными  жертвами.  Нет,  я  прошу лишь справедливости, которая так нужна
будет  и  вам  и  мне в последний грозный час, когда смерть предстанет перед
нами  в  облике  менее  ужасном, если мы сможем сказать себе, что ни разу ни
одной  живой  душе  не  причинили  зла. Джентльмены, жизнь этой прелестной и
некогда счастливой девушки, а ныне убитой горем женщины в ваших руках.
     Присяжные  явно были тронуты. В зале многие плакали. Если бы подсчитать
голоса  и  присяжных  и  публики  именно  в  эту минуту, приговор гласил бы:
"Отпустите ее с миром, она довольно страдала".
     Но  затем  произнес  свою  заключительную  речь прокурор. Спокойно, без
злобы  и  без волнения он вновь напомнил обо всем, что показали свидетели. И
по  мере  того как перед слушателями представали один за другим бесстрастные
и  неопровержимые  факты, всеми овладел страх. Да, тут имело место убийство,
и  притом предумышленное, от этого никуда не уйти. Не в пользу Лоры говорили
и  показания,  рисовавшие  ее  как деятельницу кулуаров, - а такие показания
прокурору  удалось  получить  от нескольких свидетелей. Показания свидетелей
защиты,  утверждал  он,  не  имеют  никакого  отношения к делу, с их помощью
только  пытались  вызвать  сочувствие  к обвиняемой, но они отнюдь не делают
более  правдоподобным  нелепое предположение о невменяемости. Потом прокурор
сказал  еще, что в Нью-Йорке теперь каждый вынужден опасаться за свою жизнь,
а  женщины-убийцы  все  чаще  остаются  безнаказанными.  Мистер Мак-Флинн не
взывал  к  чувствам  слушателей,  он  обращался  единственно  к  их здравому
смыслу, - и речь его прозвучала весьма убедительно.
     Судья    в   своем   напутствии   присяжным   вновь   с   замечательным
беспристрастием  напомнил  обо  всех  фактах,  установленных  свидетельскими
показаниями.  В  заключение  он  сказал,  что  присяжные должны либо вынести
оправдательный  приговор,  либо  установить  убийство  с  заранее обдуманным
намерением.
     - Если  вы  придете  к  выводу,  -  сказал  он,  - что обвиняемая убила
человека  умышленно,  находясь  в здравом уме, соответственным должен быть и
ваш  приговор.  Если вы найдете, что она была невменяема, что она, как здесь
объясняли,   стала   жертвой   умопомешательства,   будь  то  наследственное
помешательство  или  временное,  - вынося приговор, вы должны принять это во
внимание.
     Когда  судья  закончил свою речь, взгляды зрителей с жадным нетерпением
обратились   на   присяжных.   Но   ничего  нельзя  было  прочесть  на  этих
непроницаемых  лицах. Публика в зале суда была, в общем, на стороне Лоры, но
кто  знает,  разделяют ли это сочувствие присяжные? Публика за стенами суда,
по   обыкновению,   надеялась   на  обвинительный  приговор:  пускай  другим
неповадно  будет!  Газеты  выражали надежду, что у присяжных хватит мужества
исполнить  свой  долг.  А  вот когда Лору приговорят к смертной казни, тогда
настроение  публики  сразу  переменится,  и она станет осыпать оскорблениями
губернатора, если он откажется помиловать осужденную.
     Присяжные   удалились   на   совещание.  Брэм  сохранял  спокойствие  и
уверенность,  но  друзья  Лоры  совсем  пали  духом. Вашингтону и полковнику
Селлерсу  нужно  было  безотлагательно  вернуться  в  столицу, и они уехали,
мучимые    невысказанными    опасениями:   скорее   всего   приговор   будет
неблагоприятный;  в  лучшем случае голоса присяжных разделятся. Нужны деньги
и  деньги...  Теперь,  как  никогда, необходимо, чтобы закон об университете
был принят.
     Суд  ждал, но присяжные не возвращались. Брэм сказал, что это небывалый
случай.  Тогда судья объявил перерыв на два часа. Но когда перерыв кончился,
стало известно, что присяжные все еще не пришли к соглашению.
     Оказалось,  у  них возник вопрос, по которому им требуется разъяснение,
а  именно:  они  желают  знать,  состоит  ли  полковник  Селлерс в родстве с
Хокинсами. Заседание суда было прервано до утра следующего дня.
     Брэм,  немало раздосадованный, заметил своему помощнику О'Тулу, что их,
видимо,  ввели  в  заблуждение: тот присяжный со сломанным носом, как видно,
грамотный!


ГЛАВА XXVI

В ОЖИДАНИИ ТЕЛЕГРАММ

                "Wegotogwen ga-ijiwebadogwen; gonima ta-matchi-inakamigad"*.
     ______________
     *  "Не знаю, что могло случиться; быть может, мы получим дурные вести".
(На языке индейцев чиппевеев.)

     Настал  знаменательный  день  -  он  либо  принесет Хокинсам богатство,
которого  хватит им до скончания века, либо оставит их нищими. И Вашингтон и
полковник Селлерс поднялись рано, - ночью обоим не спалось.
     Сессия  подходила  к  концу;  конгресс  принимал один закон за другим с
такими  судорожными  усилиями,  словно  всякий  раз готов был испустить дух.
Сегодня  состоится  третье  чтение закона об университете в Буграх, а завтра
Вашингтон  Хокинс  станет  миллионером  и  полковник Селлерс забудет горькую
нужду.  Но  сегодня  же, в крайнем случае завтра, присяжные вынесут приговор
по  делу  Лоры  -  в  глубине  души  Вашингтон  боялся,  что они признают ее
виновной,  -  и  тогда  вновь  начнутся  треволнения  и  заботы,  и  долгие,
томительные месяцы придется обхаживать судей перед новым процессом.
     А  кроме  того,  сегодня  же Дилуорти должен быть вновь избран в сенат.
Голова  Вашингтона  пылала:  слишком многое поставлено на карту, чтобы можно
было  оставаться  спокойным и рассудительным! Он приходил в восторг, думая о
миллионах,  но  тут  же  холодел  от  страха  при мысли о Лоре. Зато Селлерс
заранее торжествовал победу.
     - Все  идет  как надо, - повторял он, - все будет превосходно. Скоро на
нас  посыплются  телеграммы,  сынок,  и  ты  сам увидишь, что я прав. Пускай
присяжные решают, как им заблагорассудится, не все ли равно?
     Завтра  же  мы  пошлем в Нью-Йорк миллион долларов и напустим адвокатов
на  судей;  будь  покоен, они будут ходить от одного к другому, увещевать, и
упрашивать,  и  умолять,  и  лить слезы. Они всегда так действуют - и всегда
выигрывают  дело. И на сей раз тоже выиграют. Они добьются применения habeas
corpus,  и  приостановки  судопроизводства,  и  замены неугодных им судей, и
нового   слушания   дела,  и  отказа  от  обвинения  -  и  наша  взяла!  Для
нью-йоркского   адвоката  это  не  хитрость,  это  в  порядке  вещей.  Самая
обыкновенная  бюрократическая  процедура.  В  области правосудия, видишь ли,
все  основано  на  бюрократии  и  на  проволочках. Для тебя-то это китайская
грамота,  но  для  человека  искушенного  все это просто-напросто... погоди,
как-нибудь  при случае я тебе растолкую. Теперь все пойдет как по маслу. Вот
увидишь,   Вашингтон,  вот  увидишь,  все  будет  хорошо!  И  потом,  дай-ка
сообразить...  Сегодня  Дилуорти  выберут в сенат, а уже послезавтра вечером
он  будет  в  Нью-Йорке  и  тоже  поддержит нас. Ты столько времени живешь в
столице,  пора  тебе знать, что, когда у сенатора кончается срок полномочий,
люди  его  и не замечают; а как его выберут на новый срок, так всякий спешит
поклониться  пониже:  "Поздравляю,  сенатор,  да благословит вас бог, сэр, я
счастлив  снова  видеть вас в Вашингтоне!" Так вот, понимаешь ли, совершенно
естественно,  что  в  последнее  время его влияние было не так уж велико; но
теперь  его опять выберут на шесть лет - и послезавтра его слово, даже самый
пустячный  намек,  будет  на  вес  золота.  Господи  помилуй,  да  стоит ему
захотеть  -  и, когда он вернется, он один мигом провернет все эти штуки для
Лоры - и habeas corpus, и замену судей, и все что угодно.
     - А  ведь  верно,  -  оживился Вашингтон, - я об этом не подумал. Вновь
избранный сенатор - это сила, что и говорить.
     - Ну,  конечно,  сила.  Такова  уж  природа человеческая. Взять хотя бы
меня.  Когда  мы  только  что  приехали  в Вашингтон, меня называли и мистер
Селлерс,  и  майор Селлерс, и капитан Селлерс, - и ни один человек почему-то
не  мог  запомнить,  кто  же  я  такой  на  самом  деле;  а  как  только наш
законопроект  прошел  в  конгрессе,  так я сразу стал полковник Селлерс, - и
теперь,  буд