- Лучше  некуда!  Каждый  раз  как  негр бросает полено в топку, он сам
чуть не летит в трубу следом!
     "Амаранта"   упорно   выигрывала   дюйм  за  дюймом:  вот  ее  гюйсшток
поравнялся  с  рубкой  "Борея"; потом на месте гюйсштока оказались трубы, но
она  продолжала ползти вперед, пока не пошла колесо в колесо с "Бореем"! Тут
они  столкнулись,  сильно  ударившись бортами, и намертво сцепились прямо на
середине  залитой  лунным  светом  реки!  С  палуб обоих пароходов раздалось
громовое  ура!..  Матросы,  крича  и  размахивая руками, бросились к бортам,
чтобы  посмотреть  на соперников. От перенесения центра тяжести оба парохода
накренились  друг  к другу; боцманы с проклятьями и угрозами носились взад и
вперед   по  палубам,  пытаясь  отогнать  людей  от  бортов;  оба  капитана,
перегнувшись  через  перила  мостиков,  потрясали  кулаками,  чертыхались  и
проклинали  друг  друга;  черные клубы дыма поднимались из труб, нависая над
судами  и  осыпая  их  дождем искр. Прогремело два револьверных выстрела, но
капитаны  метнулись в сторону и остались невредимы, а пассажиры отхлынули от
бортов  и рассеялись по палубам; покрывая невообразимый шум, в небо взмывали
пронзительные вопли женщин и крики детей...
     И  вдруг  раздался  гулкий  рев,  оглушительный  треск,  и изувеченную,
беспомощную "Амаранту", освободившуюся от уз, понесло по течению!
     Кочегары   "Борея"   мгновенно  распахнули  дверцы  топок  и  принялись
заливать  огонь:  остановить  машины  при  таких  перегретых  котлах было бы
равносильно смерти.
     Как  только  это  стало возможно, "Борей" подошел к плавучим развалинам
"Амаранты"  и  снял  мертвых,  раненых  и  тех,  кто  остался невредим, - по
крайней  мере  всех,  до  кого  можно  было  добраться,  ибо  передняя часть
парохода  представляла  собою  бесформенную  груду  обломков, поверх которых
крест-накрест  лежали две огромные трубы, а под ними - больше десятка заживо
погребенных  жертв, взывавших о помощи. Пока люди, вооружившись топорами, не
щадя  сил вызволяли несчастных, лодки "Борея" сновали по реке, подбирая тех,
кто барахтался в воде.
     Но  тут  разразилось  новое  несчастье. Из разрушенных топок "Амаранты"
вырвались   языки   пламени,   поползли  по  палубе,  и  в  несколько  минут
потерпевший  катастрофу  пароход  был  охвачен  огнем.  Никогда еще никто не
трудился  более  упорно  и самоотверженно, чем храбрецы матросы с топорами в
руках.  Но  все  было  напрасно.  Огонь  упрямо  пожирал  все на своем пути,
презирая  усилия  команды,  пытавшейся  бороться  с  ним.  Он  лизал  одежду
матросов,  опалял  волосы,  заставлял  их  отступать  фут  за футом, дюйм за
дюймом,  -  и  вот  они  дрогнули  и,  нанеся врагу последний удар, сдались!
Отступая, они слышали вопли заживо погребенных:
     - Не бросайте нас! Не оставляйте нас! Помогите!
     А один из мучеников крикнул:
     - Я  Генри  Уорли, кочегар. У меня мать в Сент-Луисе. Сделайте милость,
не  говорите  ей правду. Скажите, что меня убило сразу и что я даже не знал,
от  чего  погиб,  хотя,  видит  бог,  на мне и сейчас нет ни одной царапины.
Обидно  сгореть  живьем  в  такой  клетке,  когда  мир  божий  совсем рядом.
Прощайте, ребята, всем нам не миновать смерти так или иначе!
     "Борей"  отошел  на безопасное расстояние, и горящую "Амаранту" понесло
вниз  по  течению. Теперь она казалась пылающим островком; огонь, извиваясь,
расползался  по  ней,  время  от  времени  изрыгая клубы дыма; после каждого
такого  взрыва  языки  пламени вспыхивали еще ярче и вздымались выше и выше.
Раздававшиеся  по  временам  отчаянные  вопли  говорили  о том, что еще одна
жертва  дождалась  своей  последней  минуты.  Вскоре  "Амаранту"  вынесло на
песчаную  отмель;  и  когда "Борей" повернул за ближайший мыс вверх по реке,
огонь на "Амаранте" бушевал с прежней яростью.
     Мальчики  спустились  в  главный  салон  "Борея", и глазам их предстало
душераздирающее  зрелище:  одиннадцать  несчастных  лежали  мертвыми,  а еще
сорок  молили  о  помощи.  Десятка два добрых самаритян хлопотало возле них,
стараясь  чем  можно облегчить их страдания: обмывали обожженные лица и тела
известковой  водой  или  льняным  маслом, накладывали на открытые раны комья
хлопка,   -   и  это  придавало  пострадавшим  какой-то  особенно  страшный,
фантастический вид.
     Молоденький  мичман  француз  -  совсем  мальчик,  лет четырнадцати, не
больше  -  лежал  изувеченный  и  без единого стона переносил нечеловеческие
страдания. Когда врач из Мемфиса подошел перевязать его, он спросил:
     - Я буду жить? Не бойтесь, говорите правду.
     - Нет... я... я думаю, что нет.
     - Тогда  не  тратьте  на  меня  время:  помогайте  тем,  кого еще можно
спасти.
     - Но...
     - Помогайте  тем,  кого можно спасти! Я не девчонка. В моих жилах течет
кровь одиннадцати поколений солдат.
     Врач,  сам  некогда  служивший  на  флоте,  отдал  честь  юному герою и
перешел к другому пострадавшему.
     Старший  механик  "Амаранты",  великолепно сложенный красавец, с трудом
поднялся  и,  едва  передвигая ноги, подошел к своему родному брату, второму
механику,  оставшемуся  невредимым; это было страшное зрелище. Приблизившись
к брату, он сказал:
     - Ты  стоял  на  вахте.  Ты  командовал  в  машинном отделении. Когда я
умолял  тебя  сбавить пар, ты не послушал меня. Так на же, возьми! Отдай это
кольцо  моей  жене и скажи ей, что она берет его из рук моего убийцы! Возьми
его,  а  вместе  с  ним  и мое проклятье. Пусть оно жжет твое сердце все сто
лет, которые я желаю тебе прожить!
     И,  сдирая  кожу и мясо с пальца, он сорвал обручальное кольцо, швырнул
его на пол и упал мертвым.
     Но  не будем останавливаться на таких подробностях! В ближайшем большом
городе  "Борей"  снял  с борта свой страшный груз и передал его в заботливые
руки  сотен добросердечных южан. Груз этот теперь состоял из двадцати девяти
раненых  и  двадцати  двух  мертвецов.  Вместе  с  ними  был  передан список
девяноста  шести  человек,  которые  во  время  катастрофы  или утонули, или
погибли иной смертью.
     Началось  следствие,  были  заслушаны  свидетельские показания, и после
надлежащего  рассмотрения  последовал  неизбежный в Америке вердикт, который
мы  неоднократно  слышали  на  протяжении  всей  нашей  жизни:  "Виновные не
обнаружены"*.
     ______________
     *  Обстоятельства описанного взрыва не являются вымыслом. Все они имели
место в действительности. (Прим. авторов.)


ГЛАВА V

ХОКИНСЫ УДОЧЕРЯЮТ ЛОРУ ВАН-БРАНТ

                                                               *
     ______________
     *  А  младшую  дочь  они перевезли в свой дом, и там воспитывали ее (на
языке синдхи.).

                    Il  veut  faire  secher de la neige au four et la vendre
                    pour du sel blanc*
     ______________
     * Ловкий человек и снег за соль продаст (франц.).

     "Борей"  отошел  от  берега  и продолжал свой путь вверх по реке, увозя
обогащенных  новым  жизненным опытом Хокинсов: за последние сутки они только
и  видели,  что  человеческие  страдания,  и  по  мере  сил  своих  пытались
облегчить  их самоотверженной помощью. Но они стали теперь богаче и в другом
отношении.  Во время сумятицы, наступившей после взрыва, в толпе пассажиров,
собравшихся  в  салоне  "Борея",  испуганно металась черноглазая девочка лет
пяти.  Она  горько  плакала  и  звала  маму  и папу, но никто ей не отвечал.
Что-то  в  лице  мистера  Хокинса  привлекло  девочку: она подошла к нему и,
подняв   глаза,   внимательно   поглядела   на  него;  должно  быть,  осмотр
удовлетворил  ее,  и  девочка  доверчиво  прильнула  к Хокинсу. Он приласкал
ребенка,  выслушал ее печальный рассказ и обещал разыскать ее близких; потом
отвел  девочку  в  каюту  и  велел  своим  детям  быть с ней поласковей (все
взрослые хлопотали около раненых), а сам отправился на поиски.
     Однако  все  его  усилия были напрасны. Целый день они с женой наводили
справки  и  не  теряли надежды, хотя надежды, в сущности, уже не оставалось.
Им  удалось  только узнать, что девочка села с родителями на пароход в Новом
Орлеане,  что  незадолго  перед тем они прибыли с Кубы, что происходили они,
по-видимому,  откуда-то  из  приатлантических  штатов  и  что  фамилия  их -
Ван-Брант,  а имя девочки - Лора. Вот и все, родителей ее никто после взрыва
не  видел.  Девочка  была  прекрасно  воспитана,  а такой нарядной и богатой
одежды, как у нее, миссис Хокинс никогда прежде не видала.
     Часы  текли,  и бедный ребенок совсем впал в отчаяние; Лора так жалобно
звала  свою мать, что стоны раненых, казалось, меньше терзали душу Хокинсов,
чем  страдания  этого  маленького  покинутого  существа.  Они  изо  всех сил
старались  утешить ее и невольно сами к ней привязались, видя, как она льнет
к  ним,  обнимает  их своими ручонками и успокаивается только от их ласковых
взглядов  и  слов. У обоих в груди затаился немой вопрос - вопрос, который с
каждым  часом  становился настоятельнее и все настойчивей требовал ответа, -
но  оба  они  не  решались  произнести  его  вслух,  оба  хранили молчание и
выжидали.   Наконец  настала  минута,  когда  откладывать  более  стало  уже
невозможно.  Пароход  причалил  к пристани, мертвых и раненых уже переносили
на  берег.  Измученная девочка спала на руках у миссис Хокинс. Мистер Хокинс
подошел  к  жене  и молча остановился около нее. Глаза их встретились, и они
оба  посмотрели на девочку; в эту минуту она пошевелилась во сне и прижалась
еще  теснее  к  груди миссис Хокинс; умиротворенное и довольное выражение ее
личика  взволновало  материнское  сердце  миссис  Хокинс,  и когда она снова
обменялась взглядом с мужем, вопрос был задан и ответ на него получен...
     С  тех  пор  как  Хокинсы  начали  свое путешествие, "Борей" прошел уже
около  четырехсот миль. И вот наконец вдали показался длинный ряд пароходов,
плотно,  бок о бок, словно сардины в банке, прижавшихся к пристани; над ними
и  позади них вырисовывались купола, башни и всевозможные постройки большого
города  -  города,  прикрытого  сверху внушительным зонтом черного дыма. Это
был  Сент-Луис. Дети Хокинсов бегали по верхней палубе, а отец и мать сидели
на  подветренной  стороне  рулевой рубки, пытаясь унять их и не очень жалея,
что это им не удается.
     - Хоть с ними и хлопотно, Нэнси, но они того стоят.
     - Они стоят большего, Сай.
     - Верно,  Нэнси! Ты бы согласилась отдать хотя бы одного за кругленькую
сумму?
     - Ни за какие деньги, Сай!
     - У  нас  с  тобой  всегда одни и те же мысли. Правда, мы не богаты, но
все  же  ты  не  жалеешь...  Тебя  не беспокоит, что в семье прибавилось еще
двое?
     - Нет. Бог нас не оставит.
     - Аминь.  Значит, ты и с ними не хотела бы расстаться? Ни с Клаем, ни с
Лорой?
     - Ни  за что на свете! Я люблю их так же, как своих детей. Мне кажется,
что  они  даже  более  ласковы  и внимательны ко мне, чем родные. Как-нибудь
справимся, Сай.
     - Конечно,  все будет хорошо, старушка. Владея землями в Теннесси, я не
побоюсь  усыновить хоть тысячу детей, если потребуется: там хватит богатства
на  целую армию. Да, да - на целую армию, Нэнси! Мы-то с тобой не доживем до
этого  дня,  но  малыши  доживут, поверь моему слову! Когда-нибудь их станут
величать:  "богатая мисс Эмилия Хокинс" и "состоятельная мисс Лора Ван-Брант
Хокинс";  "достопочтенный  Джордж Вашингтон Хокинс, миллионер" и "губернатор
Генри  Клай  Хокинс,  миллионер"! Вот как мир назовет их! Об этих ребятишках
тужить  не  приходится.  Они  обеспечены.  В  наших  землях таятся несметные
богатства, Нэнси, помяни мое слово!
     Тем  временем  дети  на  минуту  прервали свои игры и подошли послушать
взрослых. Хокинс спросил:
     - Вашингтон,  мой  мальчик,  чем  ты  займешься, когда станешь одним из
самых богатых людей на свете?
     - Сам  не знаю, папа. Иногда мне кажется, что хорошо бы иметь воздушный
шар  и  летать  высоко-высоко в небе, иногда мне хочется много-много книг, а
иногда  я  думаю,  что неплохо бы приобрести разные водяные колеса и флюгеры
или  такую  машину,  какую  вы  купили с полковником Селлерсом; а иногда мне
кажется,  что  я  куплю...  Ну  я,  правда,  не знаю... я не очень уверен, -
может, лучше всего сначала завести собственный пароход?
     - Ты  верен  себе,  малыш!  Как  всегда,  тебя  тянет то к одному, то к
другому.  А ты, ты чем займешься, Клай, когда станешь одним из самых богатых
людей на свете?
     - Не  знаю,  сэр.  Моя  мама  -  моя другая мама, которой больше нет, -
всегда  говорила  мне,  чтобы  я работал и не особенно надеялся разбогатеть,
тогда  я  не  стану  горевать,  если  никогда  не разбогатею. И поэтому, мне
кажется,  лучше  подождать,  пока  я  разбогатею,  -  к  тому  времени  я уж
наверняка придумаю, чем заняться. А сейчас я еще не знаю, сэр!
     - Разумная  ты у меня головушка! Губернатор Генри Клай Хокинс - вот кем
ты  когда-нибудь  будешь, Клай! Умная, рассудительная головушка! Ну а теперь
отправляйтесь  играть! Идите, идите! Первоклассный товар, Нэнси, как говорят
обэдстаунцы о своих свиньях.
     Пароходик,  на который Хокинсы пересели в Сент-Луисе, отвез их со всеми
пожитками  еще на сто тридцать миль вверх по Миссисипи, до убогой деревушки,
приютившейся  на  миссурийском  берегу;  тут  они  и  высадились  в сумерках
теплого октябрьского вечера.
     На  следующее  утро  Хокинсы  снова запрягли лошадей в фургон и два дня
тащились  по  бездорожью  в  глубь  безлюдного  лесного  края.  И когда они,
выражаясь  фигурально, в последний раз раскинули свои шатры, они были у цели
- перед ними лежала их новая родина, средоточие всех их надежд.
     У   обочины   проселочной   дороги  стоял  новый  рубленый  одноэтажный
домик-лавка;  неподалеку  от нее жались друг к другу еще десять - двенадцать
таких же домиков, старых и новых.
     В  печальном  свете угасавшего дня поселок казался унылым, бесприютным.
Двое  или  трое молодых людей сидели перед лавкой на большом ящике, ковыряли
его  ножами,  стучали  по  нему растоптанными башмаками и плевались табачной
жвачкой,  стараясь попасть то в одну, то в другую цель. Несколько оборванных
негров  удобно прислонились к столбам, подпиравшим навес над крыльцом лавки,
и  с  ленивым  любопытством разглядывали вновь прибывших. Все указанные лица
вскоре   перебрались   поближе   к   фургону   Хокинсов,  где  и  замерли  в
неподвижности,  засунув руки в карманы и переминаясь с ноги на ногу; став на
якорь,   они   с  удовольствием  продолжали  глазеть  на  фургон.  Помахивая
хвостами,  вокруг  фургона  бегали  бродячие  собаки:  они  заинтересовались
собакой  Хокинсов,  но полученные сведения их, видимо, не удовлетворили, ибо
они  тут  же  открыли  против  нее  совместные военные действия. Это событие
могло  бы  разжечь  любопытство  местных  жителей,  если  бы силы были более
равные,  а  то  какая  же  это  собачья  драка, если много псов бросается на
одного?   Посему  мир  был  восстановлен,  и  чужая  собака,  поджав  хвост,
поспешила  укрыться  под  фургоном.  Ловко  держа на голове ведра, вразвалку
подходили  неопрятные  старые  и  молодые  негритянки;  они присоединялись к
зрителям  и  тоже  глядели  во  все  глаза.  Полуодетые  белые  мальчуганы и
маленькие  голопузые  негритята,  на  которых  только  и  было, что короткие
рубашонки  из  небеленого  холста,  сбегались  к  фургону  со  всех  сторон,
останавливались  и,  заложив  руки  за спину, изо всех сил помогали взрослым
смотреть  на  вновь  прибывших.  Остальные  жители  поселка  уже  собирались
отложить  свои  дела, готовясь двинуться к фургону, как вдруг сквозь толпу с
громкими  криками прорвался какой-то мужчина и начал восторженно трясти руки
Хокинсам.
     - Кто  бы  мог подумать! - восклицал он. - Нет, это в самом деле вы?! А
ну,  повернитесь! Поднимите-ка головы: я хочу хорошенько разглядеть вас! Вот
так  история,  прямо  глазам своим не верю! Бог ты мой, как я счастлив снова
вас  видеть!  Сердце  радуется,  и  на  душе светло! Дайте мне ваши руки еще
разок,  дайте  мне  пожать  их  как  следует!  Вот  это  подарок!  А что моя
женушка-то   скажет!   Да,  да,  я  женился,  всего  неделю  тому  назад,  -
чудеснейшее,  прелестнейшее  создание,  женщина  благородной  души.  Она вам
понравится,  Нэнси.  Да  что  там понравится! Бог ты мой, вы полюбите ее, вы
души  в  ней не будете чаять, вас потом и водой не разольешь! А ну, дайте-ка
мне  еще  раз поглядеть на вас! Все такие же... Нет, вы только подумайте: не
далее  как сегодня утром моя женушка говорит: "Полковник, - говорит она, как
я  ее  ни  отучаю,  она  меня  все  равно  зовет полковником. - Полковник, -
говорит  она,  - сердце мне подсказывает, что к нам едут гости!" И вот вам -
пожалуйста!  Приехали  те,  кого  я  меньше  всего  ожидал! Теперь она будет
считать  себя  пророчицей, и провалиться мне на этом месте, если я и сам так
не  считаю! Прямо как в поговорке: "Несть отечества без своего пророка". Бог
ты  мой,  и  ребятишки  здесь! Вашингтон, Эмилия, разве вы не узнали меня? А
ну,  кто меня поцелует? С вами-то мы подружимся: для вас найдутся и лошадки,
и  коровы,  и собаки - все, что радует сердце ребенка! И... А это кто? Чужие
детишки?  Ну что ж, здесь вы не будете чужими, это я вам говорю! У нас-то вы
почувствуете,  что  это  и есть ваш настоящий дом, вот увидите. А ну, валите
все   гуртом   за  мной.  В  нашем  лагере  вам  разрешается  почтить  своим
присутствием  только  мой  очаг.  Вы  мои гости, и больше ничьи. И вообще вы
обязаны   немедленно   расположиться  здесь  как  у  себя  дома,  устроиться
поудобнее  и  отдыхать!  Вы  слышали,  что я вам сказал? Эй, Джим, Том, Пит,
Джейк,  быстрей  сюда!  Отведите  упряжку  к моему дому, поставьте фургон на
дворе,  а  лошадей под навес да задайте им овса и сена, накормите их досыта!
Что?  Нет  ни овса, ни сена? Так достаньте! Пусть запишут на мой счет! А ну,
пошевеливайтесь!  А  теперь построились в одну колонну, левое плечо вперед -
и в ногу, шагом марш!
     И  полковник,  посадив Лору к себе на плечи, сам возглавил процессию, а
воодушевленные   и   преисполненные   благодарности  переселенцы,  расправив
затекшие  ноги  и  почувствовав  свежий прилив сил, бодро зашагали следом за
ним.
     Вскоре  они  сидели рядком у старомодного очага; от пылавших в нем дров
в  комнате  было,  пожалуй,  излишне  жарко,  -  но что делать: без ужина не
обойдешься,  а  ужин  без  огня не состряпаешь. Комната служила одновременно
спальней,  гостиной, кабинетом и кухней. Хозяйственная женушка полковника то
входила,  то  выходила  из  комнаты с кастрюлями и сковородками, довольная и
веселая,  и  когда  она  смотрела на мужа, в глазах ее светилось обожание. И
вот  наконец  она  расстелила  скатерть и завалила стол горячими кукурузными
лепешками,  жареными  курами,  копченой свининой, поставила банки с топленым
молоком,  кофе  и  прочие  деревенские  яства,  а полковник Селлерс сразу же
умерил  свои  излияния  и  на  минуту  совсем  прекратил их, чтобы подобающе
благочестивым  тоном  пробормотать  молитву, но его красноречие тут же снова
прорвалось  и  продолжало  нестись  могучим  и  шумным  потоком, пока все не
набили  себе  желудки.  А  когда  гости поднялись по лесенке на второй этаж,
сиречь  на  чердак,  где  им  были  постланы  мягкие  перины,  миссис Хокинс
невольно проговорила:
     - Ну  что  за  человек, право! По-моему, он стал еще более сумасшедшим,
чем  прежде.  И  все равно его нельзя не любить, что тут поделаешь? Да и как
его  не  любить!  Стоит  только послушать его речи и посмотреть ему в глаза,
сразу обо всем забываешь.
     Не  прошло и двух недель, как Хокинсы удобно разместились в собственном
рубленом  доме  и уже начали привыкать к новому месту. Детей отдали в школу,
если  ее  можно  было  так  назвать; впрочем, в то время других школ не было
восемь,  а  то  и  десять  часов  в день юная поросль человечества